Мемлекеттік басқарудың әлеуметтік-экономикалық тиімділігі

Марикондо. Прочитаем сначала стихотворение.

[43]

Тот Феникс, что от солнца пламенеет,

От мига к мигу гаснет, истощен,

И, возвращая солнцу блеск пламень,

В своей заемной яркости скудеет.

То, чем теперь он в высях неба реет,

Есть теплый дым, сырой туман, - и  он

Уже не светит взорам, устремлен

Назад к светилу, кем горит и рдеет.

Таков мой дух; его с своих  высот

Зажег огонь небес; он изъясняет

Все, чем мой разум творчески  лучится;

Он с высоты своих прозрений  шлет

Тот блеск стиха, что солнце затмевает;

Но мне дано в нем только распылиться!

Увы! Над ним столбом клубится

Лишь дым от пепелища. Так мрачу

Я то, чему величье дать хочу.

Чезарино. Оно говорит о том, что этот Феникс, появившись от блеска горящего солнца и привыкший к  свету и пламени, затем посылает в небеса дым, затемняющий то, что  сделало его сияющим; так и Энтузиаст, зажженный и освещенный тем, что сделал в похвалу столь знаменитого субъекта, зажегшего ему сердце и освещающего ему мысль, скорее затемняет того субъекта, чем возмещает его светом за свет, производя дым, результат пламени, в котором растворяется его субстанция.

Марикондо. Не ставя на весы и не сравнивая его старания, я снова  возвращаюсь к тому, что я сказал тебе третьего дня, а именно: что  похвала есть одно из самых больших  жертвоприношений, которое может  принести человеческое уважение объекту. Так вот, оставив в стороне вопрос о божественном, скажи мне: кто знал бы Ахилла, Одиссея и многих других троянских вождей, кто имел бы понятие о многих великих войнах, мудрецах и героях земли, если бы они не были изображены на надгробных плитах и не обожествлялись в священных песнопениях, зажегших огонь на алтаре сердца знаменитых поэтов и прочих декламаторов, а вместе с огнем и то, что обычно возносят к небу жертвующий, жертва и канонизируемое божество рукою и обетом законного и достойного жреца?

Чезарино. Ты правильно сказал о  достойном и законном жреце. Ведь мир нынче полон отступниками, которые, будучи обычно недостойными, сами всегда являются для прославления других недостойных, -откуда и получается, что "ослы поглаживают ослов". Но по воле провидения, вместо того, чтобы тем и другим возноситься на небеса, они вместе идут во тьму ада; поэтому тщетны и слава прославляющего и слава прославляемого. Ведь один сплетал статую из соломы, или ваял обрубок из дерева, или клал под струю кусок извести, а другой, идол гнусности и поношения, не знает, что ему не надо ждать зубов времени и косы Сатурна, чтобы быть поверженным ниц; он погребен заживо самим восхвалявшим в тот самый час, когда его восхваляли, приветствовали, провозглашали, представляли. Обратное произошло с тем благоразумным и столь прославленным Меценатом, который обладал всего лишь блеском души в виде склонности к покровительству и расположению к музам, и только этим заслужил то, что умы стольких знаменитых поэтов должны были почтительно поставить его в число знаменитейших героев, какие когда-либо ходили по земле. Просвещенным и благородным сделали его собственное усердие и блеск, а не происхождение от королевских предков и не пребывание главным секретарем и советником Августа. Знаменитейшим сделало его то, что он стал достойным исполнения того, что было обещано поэтом, сказавшим:

Оба блаженны! Коль есть в моих песнях некая сила,

День не придет, чтоб о вас молва  замолчала в преданьях,

Будет пока населять Капитолия камень надежный

Дом Энея, а власть - за Римским отцом пребывать.

Марикондо. Мне вспоминается, что  говорит Сенека в письме, где приводит такие слова Эпикура к одному другу:

Если твою грудь обуревает любовь к славе, тогда мои сочинения  сделают тебя более заметным и  знаменитым, чем все другие дела, чтимые тобой, делающие тебе честь и которыми ты можешь гордиться.

Подобное мог бы сказать Гомер, если бы перед ним предстали Ахилл  или Одиссей, а Вергилий мог бы сказать Энею и его потомству, ибо правильно отмечает тот же философ-моралист:

Доменеас более известен благодаря письму Эпикура, чем все вельможи, сатрапы и короли, от которых зависел титул Доменеаса и память о которых уничтожена глубокой тьмой забвенья. Аттикус жив не оттого, что был зятем Агриппы и мужем внучки Тиберия, но благодаря письму Туллия; Друз, правнук Цезаря, не находился бы в ряду столь великих имен, если бы его не вписал туда Цицерон. Увы, кто из них мог б удержаться над пучиной времен, над которой не многие умы поднимают головы.

Но возвратимся к рассуждениям Энтузиаста, который, видя Феникса, горящего на солнце, вспоминает о собственных усилиях и жалуется, что ему, как и Фениксу, от получаемого света и огня остается темный и теплый дым похвал за жертвоприношение своею расплавившейся субстанциею. Так как нам не дано не только рассуждать, но даже и мыслить о божественных делах, чью славу мы скорее могли бы лишь уменьшить, а не увеличить, то самое большее, что можно сделать по отношению к ним, это совершить так, чтобы человек в присутствии других людей скорее возвеличил бы себя при помощи своего усилия и горения, чем дал себе блеск и прочее посредством какого-нибудь содеянного и завершенного деяния. Ведь последнего нельзя ждать там, где совершается прогресс без конца, где единство и бесконечность являются одним и те же и где они не могут быть исследованы никаким измерителем, потому что они сами не единица, ни какой-либо другой единицей, потому что она - не измеритель, ни иным каким-нибудь числом и единицей, потому что и они тоже не абсолютны и не бесконечны. Об этом хорошо сказал некий теолог, что поскольку источником света являются не одни лишь наши умственные способности, но равно стоящие далеко впереди божественные силы, то и следует этот свет почитать не речами и словами, а молчанием.

Чезарино. Но не молчанием грубых и  прочих животных, в образе и подобии человека, а тех, чье молчание ярче, чем все крики, шумы и грохоты, какие только может воспринять слух.

Марикондо. Однако идемте дальше и  посмотрим, что значит остальное.

Чезарино. Скажите, видали ли вы и думали ли раньше о значении этого изображения огня в виде сердца с четырьмя крыльями, из которых два имеют глаза, а все в целом окружено светящимися лучами и обведено надписью с вопросом: Не напрасно ли стремимся?

Марикондо. Я вспоминаю, что это  означает состояние мысли, сердца, духа и очей Энтузиаста. Но прочитаем стихотворение:

[44]

Ту мысль, которую манит сиянье,

Мне и упорством не дано явить;

Труд тщетно хочет сердце оживить, -

Оно от бед уйти не в состоянье.

Дух должен отказать себе в желанье

Хотя б мгновенной радостью пожить;

Глаза, что должен был бы сон  смежить,

Всю ночь раскрыты в плаче и страданье.

О светочи мои! Как мне найти

Истерзанной душе успокоенье?

Мой дух, когда и на каком пути

Смогу смягчить твое изнеможенье?

Какую, сердце, плату мне найти

Тебе за неизбывное мученье?

Когда ж в вознагражденье

Пошлет душа тебе, страдалец-ум,

Слезами, сердцем, всею силой дум?

Так как мысль устремляется к  божественному сиянию, то она избегает общения с толпой, отходит от общепринятых мнений; она, говорю я, не только и не столько отдаляется от массы людей, сколько от общности их усилий, мнений и высказываний. Ведь опасность перенять пороки и невежество тем больше, чем больше народу, с которым вступаешь в общение. На публичных зрелищах, - говорит философ-моралист, - пороки усваиваются легче посредством удовольствия. Если ты стремишься к высокому сиянию, то замкнись, насколько можешь, в одиночестве, соберись, насколько можешь, в себе самом так, чтобы не быть подобным многим, поскольку они -многие: и не будь врагом многих из-за того, что они не подобны тебе: если можно, используй то и другое благо; в противном случае - придерживайся того, что тебе кажется лучшим.

Пусть общается Энтузиаст с теми, которых он может сделать лучшими  или от которых может стать  лучшим благодаря сиянию, которое  он может дать им или которое может получить от них. Пусть довольствуется лучше одним способным, чем массой негодных. И пусть не считает, что приобрел мало, когда достиг того, что стал мудрым благодаря самому себе; пусть вспомнит сказанное Демокритом: Единый для меня вместо народа, а народ вместо единого, а равно то, что написал Эпикур некоему товарищу по занятиям: Это тебе, а не многим; ведь довольно много, когда мы один для другого - театр.

Итак, мысль, которая стремится  к высокому, прежде всего покидает заботу о толпе, принимая во внимание, что светоч пренебрегает усталостью и обретается лишь там, где есть истинное понимание, а не там, где имеется любое понимание, истинное же понимание то, которое является у немногих, главных и первых, и само является первым, главным и единственным.

Чезарино. Что вы имеете в виду, говоря, что разум стремится к  высокому сиянью? Значит ли это: все  время глядя на звезды? на небеса? выше хрустальной сферы?

Марикондо. Конечно, нет! Но, проникаясь в самую глубь разума, для которого отнюдь не будет величайшим таинством уставить очеса в небеса, воздеть вверх руки, направить в храм стопы, навострить уши так, чтобы больше было слышно, нужно иное: уйти вглубь себя, имея в виду, что бог настолько близок с тобою внутри тебя, насколько это только возможно, как душа души, жизнь жизни, сущность сущности. Прими затем во внимание, что то, что ты видишь высоко, или низко, или вокруг (вырази как угодно) звезд, суть тела, творения, подобные этому шару, на коем мы находимся, и божество присутствует на них не больше и не меньше, чем на нашем шаре или в нас самих. Вот, значит, что нужно прежде всего делать, чтобы уйти от массы в самого себя.

Затем ты должен научиться пренебрегать всякой усталостью, презирать ее, и, если страсти и пороки борются  с тобой изнутри, а порочные враги противостоят тебе извне, ты тем более должен, собравшись с духом, восстать и единым порывом (если можешь) одолеть эту холмистую гору. Для этого не нужно никакого другого оружия и щита, кроме величия непобедимой души и терпения духа, поддерживающих ровность и полноту жизни, происходящую от познания и управляемую искусством созерцать возвышенные и низкие вещи, божественные и человеческие. В этом и заключается высшее благо. О нем философ-моралист писал Луцилию, что не нужно лавировать между Сциллой и Харибдой, проникать в пустынные местности Скандинавии и Апеннин и забираться за Сырты, потому что путь настолько надежен и приятен, насколько может создать его сама природа. Не золото и серебро, говорит он, делают подобным богу, потому что он не делает сокровищ; и не одежды, потому что бог наг; и не чванство и слава, так как он являлся самому малому числу людей, и, быть может, никто его не знал, равно как нет сомненья в том, что многие, и даже больше чем многие, имеют о нем дурное мнение; и не те или иные материальные условия, которыми мы обычно любуемся, потому что не те вещи, которых желает масса, делают нас подлинно богатыми, а пренебрежение к ним.

Чезарино. Хорошо. А теперь скажи  мне, может ли Энтузиаст успокоить  чувства, смягчить томленья духа, возместить сердце за мученья и выполнить свои обязанности перед умом так, чтобы при всех его стремлениях и усилиях не пришлось сказать: Не напрасно ли стремимся?

Марикондо. Надо лишь настолько пребывать  в теле, чтобы лучшей своею частью отсутствовать в нем, делать себя как бы неразрывно и свято соединенным и сплетенным с божественными делами в такой степени, чтобы не чувствовать ни любви, ни ненависти к смертным делам и считать свое главное бытие чем-то большим, нежели пребывание слугой и рабом тела, на которое следует смотреть как на темницу, где находится в заключении свобода, как на клей, от которого слиплись перья, как на цепь, держащую связанными руки, как на колодки, сделавшие неподвижными ноги, как на вуаль, затуманивающую взор. А между тем, вопреки всему этому ты не слуга, не пленник, не опутанный, не скованный, не бездействующий, не косный и не слепой, потому что тело может тиранствовать над ним лишь в той мере, в какой ты сам это допускаешь: ведь дух настолько же впереди тела, насколько мир телесный и материальный подчинен божеству и природе. Так-то ты делаешься сильным против судьбы, великодушным против оскорблений и неустрашимым против бедности, болезней и преследований.

Чезарино. Хорошо закален героический  Энтузиаст!

Чезарино. Теперь рассмотрим, что следует дальше. Вот колесо времени, движущееся вокруг собственного центра и надпись: Движусь, оставаясь на месте. Что, по-вашему, подразумевается под этим?

Марикондо. Это значит, что движение происходит в круге, где движение совпадает с покоем, имея в виду, что вращение вокруг своей оси и своего центра включает покой и неподвижность прямолинейного движения, или же покой целого и движение частей, а в частях, движущихся по окружности, воспринимаются два различия в движении, поскольку одни части последовательно поднимаются к вершине, другие спускаются с вершины книзу, одни доходят до средних дистанций, другие же достигают крайностей высоты и спуска. Все это, представляется мне, удобно выразить именно так, как это сделано в следующем стихотворении:

[45]

Что в сердце раскрываю иль таю,

Льнет к красоте, но скромность отдаляет;

Я тверд, но вдруг чужое увлекает

И к ложной цели душу мчит мою.

Хочу ль бежать от муки к забытью, -

Чужая скорбь отвлечься мне мешает;

Взнесет любовь ли, - робость низвергает,

Чуть к высшему приближусь бытию.

Высоки мысли, яростно желанье

Добра в уме, и в сердце, и в  труде;

С бессмертьем, с бесконечностью слиянье

Да будет мной обретено везде,

Чтоб разум мой, и чувства, и  сознанье

Избегли распрей на благой чреде.