Нормативисткая школа права

Общими источниками единства и значимости норм права выступает постулируемая человеческим сознанием основная норма. Она не является синтезом социальной базы и права, ни нормой естественного права. Функция основной нормы, утверждал Ганс Кельзен, не аксиономическая, а познавательно-теоретическая, как предпосылка и условие единства и значимости всех норм данной системы, основная норма является трансцендетально-логической категорией познания.

С помощью основной нормы, согласно теории Ганса Кельзена, право достигает единства, не прибегая к метаправовым источникам и образует ступенчатый порядок, в котором низшие формы вытекают из высших. Высшая ступень права - конституция - черпает свою обязанность непосредственно в основной форме. Далее в нисходящей ступени следуют законы и общие нормы. Низшую ступень образуют так называемые индивидуальные нормы, создаваемые судом и органами управления применительно к отдельным правовым ситуациям[12].

В трактовке соотношения права и власть, право и государство позитивисткая традиция поступает наиболее отчетливо. Государство, рассуждает Кельзен, представляет собой систему отношений подчиненности и господства, т.е. отношений, в которых воля одних выступает в качестве мотива для выступления других. Существо этих отношений состоит в том, что они образуют урегулированную систему принуждения. В этом качестве отношения господства и подчиненности, политические отношения относятся не к сфере сущего, а к сфере должного. Но ведь то же самое, утверждал Ганс Кельзен, представляет собой и право. Следовательно, заключает он, государство, как нормативный порядок человеческих отношений господства и подчинения, идентично праву. Государство есть относительно централизованный правопорядок.

Право - это нормативный принудительный социальный порядок. Социальный порядок - потому что им устанавливаются правила поведения людей в обществе; нормативный - потому что он определяется системой норм; принудительный - потому что нормы связывают с определенными в них составами акты принуждения. При изучении правопорядка поведение людей представляет интерес только в той степени, в какой оно является элементом некоторых составов правовых норм.

Далее, рассуждает Кельзен, из четырех рассматриваемых правоведением типов поведения - управомоченное, обязанное, уполномоченное и положительно позволенное - только последние три являются условиями применения принуждения. Действительно, неисполнение обязанности - это стартовое условие для применения принуждения; полномочие - это власть, например, право на иск, право суда вынести решение и пр., без которых невозможно применение принуждения; положительное позволение (лицензия) - это также одно из условий применения принуждения, так как от наличия лицензии зависит применение принуждения в связи с лицензируемой деятельностью. Управомоченное же поведение, которое связывают с субъективными правами индивидов, является отражением обязанного, как и сами субъективные права, в смысле правомочий. Проанализируем это подробнее.

Об управомоченном поведении, правомочии или субъективном праве говорят тогда, когда имеют дело с правом собственности, иным вещным правом, правом кредитора требовать долг и т.д. Нетрудно видеть, что правопорядок не связывает никаких последствий с поведением, например, собственника, когда он правомочно распоряжается своей вещью или не распоряжается ею. Смысл правомочий собственника, которые заключаются в господстве над вещью, состоит в том, что все остальные устраняются от такого господства. Не управомоченное поведение собственника, а запрещенное поведение любого другого является условием применения принуждения, т.е. право собственности тождественно обязанности всех остальных не мешать собственнику господствовать над его вещью и является отражением этой обязанности. С данной точки зрения право собственности и другие субъективные права в смысле правомочий являются только удобными терминами и не имеют самостоятельного поведенческого содержания, отличного от содержания соответствующих обязанностей.

Такой взгляд на право и субъективные права, естественно, отражается на понимании субъекта права. Если считать правовыми субъектами тех индивидов, поведение которых является условием применения принуждения, то оными являются обязанные субъекты, уполномоченные и те, чье поведение положительно позволено, т.е. только те, кто способен на сознательное волеизъявление и поведение, а это только дееспособные граждане. Поэтому «персонифицирующее понятие «правовой субъект» вовсе не необходимо для описания права. Это просто вспомогательное понятие, которое, подобно понятию отраженного права, облегчает описание».

Понятия «правовой субъект» и «лицо» Кельзен не считает тождественными. Правовой субъект - это человек, сознательное поведение которого может вызвать санкцию. Лицом же называют единство прав и обязанностей. Разница между юридическими и физическими лицами состоит в том, каким образом реализуется единство: для физического лица единство - в том, что содержание прав и обязанностей образуется поведением одного и того же человека; для юридического лица - в том, что содержание прав и обязанностей образуется поведением людей в порядке, определенном единым уставом. Кельзен пишет: «...юридическое лицо (как и так называемое физическое лицо) представляет собой конструкцию правоведения. Следовательно, юридическое лицо - это не социальная реальность и (вопреки распространенному мнению) не продукт права. Когда говорят, что правопорядок наделяет правовой личностью корпорацию, то это означает, что он устанавливает обязанности и права, содержание которых образует поведение людей, являющихся членами или органами корпорации, а также то, что этот сложный комплекс фактов можно удобнее описать (поскольку это проще) с помощью персонификации».

Следовательно, субъективные права в смысле правомочий, юридические лица - это конструкции правоведения, не имеющие самостоятельного поведенческого содержания. Таким образом, по Кельзену, имеются два типа правовых конструкций - «первичные», такие, как обязанное поведение, физические лица, которым соответствуют определенные акты поведения людей, способные вызвать принуждение, и «вторичные», которые производны от «первичных» и используются как термины только для удобства описания.

Г. Кельзен полагает, что право и закон не должны противопоставляться, а только соединяться как форма с содержанием. «Нужно не противопоставлять закон и право, а видеть их неразрывное единство, - пишет он. - Законы не следует объявлять неправовыми (неправовых, т.е. не содержащих правила поведения, законов не бывает), а нужно раскрывать их суть. И если законы несправедливы, антинародны, то нужно стремиться к их отмене или изменению»[13]. Во-первых, закон не исчерпывает всего многообразия форм, какие может принимать право; во-вторых, право некорректно сводит к системе конкретных правил поведения, потому что в нем содержатся еще правовые идеалы и принципы, имеющие регулятивное значение; а в-третьих, нормативисты сами признают существование несправедливых законов, тогда проблема заключается не в технической отмене таких законов, а в обнаружении духовно-культурного критерия несправедливости законов во избежание их принятия и тиражирования.

Ганса Кельзена, видимо, посещала догадка о метафизических основаниях права, которую он частично выразил в своих тезисах об Основной норме, которая венчает «лестницу норм». Но Основная норма Г. Кельзена была вписана им в иерархию формально-определенных предписаний, поэтому вопрос о ее реальном существовании для него не имел значения. Гипотетическая Основная норма позволила ему создать рационалистическую формальную конструкцию законодательства.

Позитивизмом юриспруденция отрывалась от целого пласта общественной жизни, становилась безразличной к духовным ценностям, сводилась к юридической логике и юридической технике. Концентрация внимания на одном лишь писаном формализованном праве значительно сужает горизонт его практического применения и теоретического осмысления.

Апологетика позитивного законодательства превращает право в человеческое изобретение, механическую конструкцию, которую общество создает для своей пользы, для решения задач, определяемых им самим. Следовательно, любые изменения права законны. Но тогда писаное законодательство лишается подлинно правовой основы, что и случилось во многих странах. Для позитивистского типа правопонимания законна любая революция, силой отвергающая традиции, законно и отрицание нравственной нормы, если таковое одобряется обществом или государством. Так, если современное общество не считает аборт убийством, он не является таковым и юридически. Апологеты позитивного права полагают, что общество может нарушать вечные истины, законы природы, а любой закон государства признают легитимным уже в силу его существования.

Всеобщие начала мироздания - добро, истину, красоту - позитивисты игнорируют, отрицая их онтологический статус. Позитивисты XIX в. О. Конт, Дж. Милль, Г. Спенсер призывали науку отбросить метафизические умопостроения и сосредоточиться исключительно на критических исследованиях права и понятийного аппарата юриспруденции. «Важным было и отграничение позитивизмом сферы юриспруденции от области морали», - сообщается в Энциклопедическом словаре «Всемирная история государства и права. Последующая тенденция рационального познания права привела к отрицанию христианства и попытке его замены идеалами либерализма»[14]. Наиболее ярко это проявляется в трудах О. Конта - основоположника научного позитивизма. Если метафизическая философия еще сохраняла понимание христианства как мистической, Божественной сферы, то позитивизм, отрицавший любые метафизические идеалы и признающий только опытные данные, добытые человеком, не мог прийти ни к чему другому. В учении О. Конта культ Бога исчезает, и его место занимает фигура человека как высшего и совершенного существа[15].

«Чистая теория права» Г. Кельзена намеренно отвлекается при изучении права от всех внешних связей и факторов для того, чтобы во имя «объективного подхода» замкнуться на одной лишь юридической оболочке, форме, к тому же понимаемой в виде одной лишь юридической догматики. До Г. Кельзена «о чистом праве» писал И. Кант, под которым философ понимал «право, рассматриваемое независимо не только от опыта, чувственных факторов, но и от цели...»[16]. При таком подходе право берется не только независимо от чувственных факторов, но и помимо его духовно-культурного содержания. Очевидно, такой подход, кажется, единственный, позволяющий представить право в качестве самостоятельной сущности, независимой от всего того, «что примешивается», - такой отзыв дает методу Канта С.С. Алексеев[17].

Юридический позитивизм индифферентен к духовному, аксиологическому измерению права, уходящему к истокам Вселенной, ценностному единству нравственности и права. Он обусловливает рассмотрение права как замкнутой самодостаточной системы, препятствует изучению феномена права в координатах смысла, сущности, действительной ценности человеческой жизни. Тем самым юридико-позитивистский подход делает невозможным формирование целостного (синтетического) мировоззрения, объективно отражающего бытие права.

Рассматривая право (при всех существующих различиях между отдельными позитивистскими течениями) как систему правил поведения и принудительный порядок «общественных отношений, позитивисты ограничивают задачу правопонимания познанием и описанием правовых норм и установленных ими отношений между определенными фактами» и неизменно уклоняются от субстационально-ценностного обоснования действующего правопорядка. В этом состоит поверхностность и ненаучность позитивистского правопонимания.

Позитивистская юриспруденция превращает национальный правопорядок в инструмент для решения каких-либо внешних, социальных задач, которые ставят перед собой государство и общество, то есть приписывает праву исключительно прикладное значение, а не воспринимает его мерилом, по которому может судиться само общество. С точки зрения Божественного миропорядка, позитивное «право» способно олицетворять сущее беззаконие, глубоко компрометирующее принципы подлинного права. Отрекаясь от Бога, от абсолютной Божественной Истины, позитивисты отрекаются и от собственной человеческой личности ради плоского иллюзорного мировоззрения[18].

Вступив на историческую арену как наследник и заместитель христианского учения о морали и праве, позитивизм сеял семена деградации человека и нравственных ценностей. «Допустимо все, что выгодно», - стало принципом Нового и Новейшего времени. «Если вера в Бога полезна, то он существует, если нет - то нет и Бога». Новая аристократия общества состоит из удачливых стяжателей. Отсюда допущение, что нравы условны и варьируются у разных социальных групп и отдельных индивидов. Русскому народу всегда был свойствен антипозитивистский склад национальной души, отчего шансы нашего народа преуспеть в жестокой борьбе за чувственные блага рыночной экономики довольно низки.

Когда общество освобождается от Бога и Абсолюта и отрицает все связующие его моральные императивы, то единственной действенной силой остается физическая сила, организованное насилие государства. Такой урок дает практика воплощения в жизнь установок юридического позитивизма. Такова цена законности и стабильности порядка в позитивистском варианте.

Расцвету формальной юриспруденции предшествовало разложение правосознания. Можно подчеркнуть, что позитивистское правопонимание выражает довольно низкую ступень в разложении правосознания. Позитивистское правопонимание на самом деле просто отрицает право как проявление духа и утверждает механический произвол. Общество оказывается жертвой открытого физического насилия и обмана. Оно достигает крайней точки моральной деградации и трагически расплачивается за свое безрассудство. Рекламируемые утилитаризм, практицизм и прагматическая целесообразность обернулись самой непрактической и неутилитарной гуманитарной катастрофой.

Подводя итог можно отметить, что Кельзен, рассматривая природу права, определил для себя, что в основе всего правового лежит определенный «порядок человеческого поведения»[19]. Этот порядок обусловлен несколькими признаками: системностью норм, единством норм, наличием основания действительности норм, принудительным характером («причинением зла») для виновных за их нежелательное поведение. Таким образом, мы видим у Кельзена завершенную модель права. Ее особенностью является тот факт, что право здесь не стремится к упорядочению, оно и есть свершившийся социальный порядок, а функциями права, соответственно, будут являться функции данной социальной системы (модели). Эти функции можно прямо соотнести с вышеперечисленными признаками: системообразующая функция, функция единения правовых норм, функция принуждения.