Крестьянская реформа 1861 года и её юридическое оформление

связей с рынком, в отдельных попытках применения машин, наемных рабочих,

улучшения агротехники. Однако в целом хозяйство развивалось не за счет

вложения капитала, а за счет усиления эксплуатации “живой собственности”—

крестьян и за счет расширения реализации юридического права собственности на

земли. Все резервы роста на этом пути были уже исчерпаны, многие помещики

разорились, более 12% дворян-помещиков, преимущественно мелкопоместных,

продали свои имения. В 1859 г. в банках были заложены имения с 7 млн.

крепостных (2/3 крепостного населения). Дальнейшее прогрессивное развитие

помещичьих хозяйств в условиях крепостного права было невозможно, что поняли

отдельные наиболее умные и образованные представители дворянства.

При этом надо, прежде всего, учитывать, что крестьянские хозяйства к этому

времени представляли собой разные типы: полностью разоренные, обнищавшие,

живущие впроголодь (абсолютное большинство), а также среднезажиточные,

более-менее сводящие концы с концами и, наконец, по-настоящему зажиточные и

даже богатые.  “... Вся сущность капиталистической эволюции мелкого

земледелия,— писал В. И. Ленин,— состоит в создании и усилении имущественного

неравенства внутри патриархальных союзов, далее в превращении простого

неравенства в капиталистические отношения”.[6] 

Уже в дореформенной деревне отчетливо прослеживались разные стадии этих

процессов. В центральных губерниях Европейской России в середине века

наибольшее расслоение было среди промыслового крестьянства (половина дворов

беднейшие, около 12—18% зажиточные), но четко проявилось и среди

земледельческих хозяйств (около 20—28% беднейших и 15—23% зажиточных дворов).

При этом доходы у беднейших крестьян были в 2—3 раза меньше на один двор, чем у

зажиточных, а оброк и налоги они платили почти поровну (раскладка не по земле,

а по душам), что способствовало дальнейшему расслоению. Выделение зажиточных и

беднейших дворов является наглядным свидетельством проникновения капитализма и

в крестьянское хозяйство[7].

Подрывался также натуральный характер крестьянских хозяйств. Чтобы заплатить

налоги, барщинные крестьяне должны были продать в среднем не менее четверти

собранного хлеба (на 15 руб. серебром на двор). В зажиточных крестьянских

хозяйствах излишки хлебов составляли более 30% валового сбора. Именно эти

крестьяне применяли наемный труд и машины, теснее были связаны с рынком, из

их среды выходили торговцы, ростовщики, владельцы мастерских и фабрик.

Значительно шире и быстрее все эти процессы протекали в государственной

деревне. Среди государственных крестьян было много хозяев, которые засевали

десятки, а некоторые — на Юге, в Сибири и на Урале — сотни десятин земли,

имели образцовые хозяйства с применением машин, наемных рабочих, улучшенных

пород скота и пр. Сами крестьяне изобретали улучшенные орудия и машины. На

выставках в 40-х гг. XIX в. экспонировались молотилки и веялки крестьянина В.

Сапрыкина, молотильная машина Н. Санина, сенокосная машина А. Хитрина,

льнотрепальная машина X. Алексеева и др. В одной Вятской губернии в 1847 г.

было несколько сот доходных предпринимательских крестьянских хозяйств.

Значительно больше их было в Предкавказье, где государственные крестьяне

производили хлеба в 20 раз больше, чем помещики.

Крестьянское хозяйство всех категорий к середине XIX в. сосредоточило 75%

посевов зерновых и картофеля, давало 40% товарного хлеба, большую часть

товарной продукции скотоводства, огородничества, садоводства. Это

обстоятельство делало невозможным безземельное освобождение крестьян. В то же

время крепостное право, как тяжелые путы, мешало развитию крестьянского

хозяйства, сковывало инициативу зажиточных, вело к разорению миллионов

дворов, делало невыносимым гнет помещиков,

     С конца 30-х гг. в России начался промышленный переворот, который

проходил бурными темпами. В обрабатывающей промышленности число крупных

предприятий и рабочих с 1825 по 1860 г. возросло в 3 раза. При этом

оснащенность предприятий машинами и производительность труда увеличивались

быстрее в десятки раз. Так, в 1828 г. применялись прядильные машины с 30 тыс.

веретен, а в 1860 г. было 2 млн. веретен (рост в 66 раз).

Применение сложных машин на фабриках было невозможно при крепостном труде,

так как крепостные крестьяне на помещичьих и приписных мануфактурах нередко

ломали и портили вводимые там новые механизмы. Поэтому к машинам нанимали

вольнонаемных рабочих. В 1860 г. в обрабатывающей промышленности

вольнонаемники составляли 465 тыс. из 565, или 85%, в горнозаводской,

технически более отсталой, вольнонаемных было 20%.

Но дальнейший рост применения наемного труда, а значит, и всего производства

тормозился крепостными отношениями. В стране не было свободных рабочих,

большинство вольнонаемных работников были оброчными помещичьими или

государственными крестьянами, еще не полностью порвавшими с землей. А фабрике

нужны были постоянные квалифицированные рабочие.

В большинстве крупных стран Европы феодальные отношения были к этому времени

ликвидированы, и они стали обгонять Россию по развитию промышленности. Если в

1800 г. Россия и Англия выплавляли одинаковое количество чугуна — около 10 млн.

пудов, то в 1850 г. соотношение было 16 млн. в России против 140 млн. в Англии.

Расплата за отсталость не замедлила сказаться: через 40 лет после блестящих

побед в Отечественной войне над объединенной армией почти всех крупных

европейских держав Россия потерпела жестокое поражение в Крыму. “Царизм, —

писал Ф. Энгельс,— потерпел жалкое крушение... он скомпрометировал Россию перед

всем миром, а вместе с тем и самого себя — перед Россией. Наступило небывалое

отрезвление”[8]. Крымская война обнажила

противоречия, заставила царизм и часть правящего дворянского класса задуматься.

Однако все это вместе взятое вряд ли привело бы к падению крепостного права,

если бы не наложилось на рост крестьянской борьбы, вызвавшей революционную

ситуацию в стране.

2.                Планы переустройства России.

Александр II высказал два исключающие друг друга положения, отнюдь не

успокоившие московских крепостников. С одной стороны, царь заявлял о своем

нежелании отменить крепостное право, с другой — указал на необходимость все же

осуществить эту реформу. Однако это выступление нельзя рассматривать как начало

подготовки отмены крепостного права. Во-первых, сам Александр II, понимая

необходимость отмены крепостного права в силу создавшихся условий, вместе с тем

всячески оттягивал решение этого вопроса, противоречившего всей его натуре, и,

во-вторых, приступить к подготовке отмены крепостного права без согласия

дворянства, интересы которого выражал царизм, было невозможно. Это находит

прямое подтверждение в письме Александра II к своей тетке великой княгине Елене

Павловне в конце 1856 г.: “...я выжидаю,— писал он, - чтобы благомыслящие

владельцы населенных имений сами высказали, в какой степени полагают они

возможным улучшить участь своих крестьян...”

[9]

В результате всех этих причин на протяжении 1856г. ничего не было сделано по

подготовке реформы, за исключением попытки выяснить отношение к этому вопросу

дворянства и добиться того, чтобы оно само ходатайствовало перед царем об

отмене крепостного права. Как рассказывает в своих воспоминаниях товарищ

министра внутренних дел Левшин, дворянство упорно уклонялось от каких-либо

ходатайств по этому вопросу, что достаточно ясно обнаружилось в период

коронационных торжеств — осенью 1856 г., во время переговоров Левшина с

предводителями дворянства. “Большая часть представителей поземельных

владельцев,— говорит он,— вовсе не была готова двинуться в новый путь, никогда

не обсуждала крепостного состояния с точки зрения освобождения и потому при

первом намеке о том изъявила удивление, а иногда непритворный страх. Очевидно,

что такие беседы, хотя многократно повторенные, не подвинули меня далеко

вперед”.[10]

3 января 1857 г. был открыт Секретный комитет “для обсуждения мер по устройству

быта помещичьих крестьян” под председательством самого царя.    При обсуждении

вопроса об отмене крепостного права комитет отметил, что волнение умов “...при

дальнейшем развитии может иметь последствия более или менее вредные, даже

опасные. Притом и само по себе крепостное состояние есть зло, требующее

исправления”[11] что “...для успокоения

умов и для упрочнения будущего благосостояния государства необходимо приступить

безотлагательно к подробному пересмотру... всех до ныне изданных постановлений

о крепостных людях... с тем, чтобы при этом пересмотре были положительно

указаны начала, на которых может быть приступлено к освобождению у нас

крепостных крестьян, впрочем, к освобождению постепенному, без крутых и резких

переворотов, по плану, тщательно и зрело во всех подробностях обдуманному”

[12]

В соответствии с этим решением 28 февраля того же года была учреждена

специальная “Приуготовительная комиссия для пересмотра постановлений и

предположений о крепостном состоянии” в составе Гагарина, Корфа, генерал-

адъютанта Ростовцева и государственного секретаря Буткова. “Приуготовительная

комиссия” должна была рассмотреть законодательство по крестьянскому вопросу

(законы о “свободных хлебопашцах” и “обязанных крестьянах”), а также

различные записки и проекты, посвященные вопросу об отмене крепостного права.

Однако члены комиссии, рассмотрев все эти материалы, не смогли прийти к

какому-либо определенному решению и ограничились изложением личного мнения по

этому вопросу.

Анализ этих записок представляет несомненный интерес для характеристики

взглядов членов Секретного комитета в первой половине 1857 г., т. е. в

период, предшествовавший опубликованию рескриптов.

Наиболее обстоятельной является записка Ростовцева, датированная 20 апреля 1857

г. [13]

В начале этой записки автор указывает на необходимость отмены крепостного

права. “Никто из людей мыслящих, просвещенных и отечество свое любящих,—

писал он,— не может быть против освобождения крестьян. Человек человеку

принадлежать не должен. Человек не должен быть вещью”. Высказав столь

решительно свою точку зрения, Ростовцев, излагая историю крестьянского

вопроса в первой половине XIX в., подвергает критике существующее о

крестьянах законодательство, а также различные проекты отмены крепостного

права и приходит к выводу, что они не могут быть приняты. Во-первых, указывал

он, освобождение крестьян без земли, так же, как и с небольшим участком ее,

невозможно. Во-вторых, предоставление крестьянам достаточного надела без

вознаграждения будет несправедливо, так как разорит владельцев земли. Выкуп

же земли, по мнению Ростовцева, также не может быть осуществлен, так как для

единовременного выкупа не хватит средств, разновременный опасен для

государства: он продолжался бы довольно долго и мог вызвать крестьянские

волнения. С точки зрения Ростовцева, единственно приемлемым мог бы быть

проект полтавского помещика Позена. “Этот проект,— писал он,— вполне

практический, умеряющий все опасения, обеспечивающий все интересы, обильный

благими последствиями введения ипотечной системы, был бы превосходен, если б,

во-первых, указал финансовые для осуществления своего средства, во-вторых,

был бы окончательно развит в административном отношении”.

Говоря о “великой государственной пользе” освобождения крепостных крестьян,

Ростовцев вместе с тем указывал, что это требует “величайшей осторожности”,

так как крепостное крестьянство “по самому нравственному своему состоянию”

требует за собой особого надзора и попечительства. “...Вообще,— продолжает

он,— нельзя отвергать истины, что из полного рабства невозможно и не должно

переводить людей полуобразованных вдруг к полной свободе”.

Проект Позена, изложенный в его записке, поданной царю 18 декабря 1856 г.,

предусматривал постепенный перевод всех крестьян в разряд обязанных и

“свободных хлебопашцев”. Крестьянам, переходившим в разряд, “свободных

хлебопашцев”, должна была выдаваться ссуда сроком на 37 лет для уплаты

помещику. Перевод крестьян в обязанные давал помещику право получить

государственный кредит на сумму стоимости земли, отданной в пользование

крестьян. Это должно было осуществляться путем введения так называемой

ипотечной системы. Каждый помещик, переведший своих крестьян в обязанные,

получал бы особое “ипотечное свидетельство”, которое принималось бы в залог, а

также учитывалось бы во всех кредитных учреждениях. Из процентов и других

сборов, поступавших за пользование этим ипотечным капиталом, должен был

образоваться ипотечный фонд, из которого черпались бы средства для выкупа

дворовых и тех крестьян, которые будут еще находиться в положении крепостных.

Все это, по мнению Позена, обеспечило бы, во-первых, помещикам необходимый

кредит, а во-вторых, постепенно подготовило бы все средства, необходимые для

“упрочения нового порядка, и таким образом дело освобождения,— писал Позен,—

совершится, хотя не вдруг, но зато без всяких потрясений”

[14].

Развивая это положение, Ростовцев доказывал, что русский народ вряд ли способен

был воспользоваться “внезапной” свободой, к которой он вовсе не подготовлен ни

своим воспитанием, ни государственными мерами, облегчавшими ему возможность

познания этой свободы. “Следственно,— писал он,— самая необходимость указывает

на меры переходные. То есть крепостных следует подготавливать к свободе

постепенно, не усиливая в них желания освобождения, но открывая все