Социальная мобильность

На заре средневековья  в Европе наблюдается интенсивная  вертикальная мобильность. Посреди тевтонцев, франков и кельтов в этот период слой фаворитов был открыт практически каждому, у кого обнаруживался необходимый талант и способности. Систематические вторжения готов, гуннов, ломбардов, вандалов нарушали социальную стратификацию Римской империи. Один аристократический род исчезал за иным, к власти приходили все новейшие и новейшие авантюристы. Так были разрушены староримские аристократические и сенаторские фамилии. Откровенные авантюристы стали основоположниками новейших династий и новой знати. Так появились Меровинги, а позже Каролинги с их знатью. Из кого же рекрутировалась знать этого периода, которая вытеснила сенаторские слои Рима? Ответ прост.

"В VI веке  еще может быть было встретить  некие сенаторские фамилии благороднорожденных  и богатых благодаря унаследованному  богатству. Но в VII веке эта  знать исчезла полностью и  была вытеснена новой знатью  королевских чиновников. Законы  франков оценивали выше тех, кто находился на службе у короля, чем представителей старинных аристократических семей. Не длинный список выдающихся предков, а государственная служба делала человека благородным. В практике общества Меровингов даже высшие ранги знати были так открытыми, что даже слуга достаточно просто и скоро мог подняться до самых больших государственных позиций. Знать того времени в собственной генеалогии указывала лишь на дворянство отца и не более"'.

Поэтому посреди  графов и дворян мы находим таковых, как Эбрион, и остальных, вышедших из слуг, разбойников и остального способного люда обычного происхождения. Это положение сохранялось и при Каролингах, ибо и при них существенное число баронов и графов вышло из слуг либо низших публичных слоев.

В общем, до XIII века не было особых юридических препятствий  для общественного восхождения. Последний простолюдин, если он смелый и способный, мог стать дворянином - легистом; тот, кому по силам было приобрести поместье, также мог стать дворянином. Не требовалось никакой санкции короля для признания законности дворянского достоинства. Но после XIII века возникли первые симптомы социальной изоляции и один за иным стали отсекаться пути проникания в высшие классы. Мобильность, правда, не исчезла совсем, но она резко сократилась на протяжении XIII и первой половины XIV века.

Столетняя война, крестьянское восстание (Жакерия), парижское  восстание 1356-1358 годов, междоусобная борьба бургундцев и арманьяков вновь сдвинули вертикальную мобильность со второй половины XIV века с нулевой отметки. Новейшие люди опять стали проникать в высшие слои знати, численно сокращалась древняя знать. Кроме обычных каналов общественного восхождения стали появляться новые: королевские легисты, муниципалитеты и городские коммуны, гильдии и, наконец, скопление капитала. С колебаниями этот процесс длился до начала XVIII века, то есть до тех пор, пока вновь не возникли сильнейшие препятствия мобильности. Великая французская революция и период Наполеоновской империи (когда, "кто был ничем, стал всем" и напротив) ознаменовали эру наивысшей по интенсивности вертикальной мобильности. Таковы вкратце главные циклы вертикальной социальной мобильности во Франции.

Пятое утверждение. В вертикальной мобильности в  её трех главных формах нет неизменного направления ни в сторону усиления, ни в сторону ослабления её интенсивности и всеобщности. Это предположение вправду для истории хоть какой страны, для истории огромных социальных, организмов и, наконец, для всей истории человечества. Таковым образом, и в области вертикальной мобильности мы приходим к уже известному нам заключению о "ненаправленных" колебаниях.

В наш динамичный век триумфа избирательной системы. — промышленной революции и в  особенности переворота в транспортных средствах такое утверждение может показаться странноватым. Динамизм нашей эры принуждает верить в то, что история развивалась и будет развиваться в направлении неизменного и "вечного" роста вертикальной мобильности. Нет необходимости повторять, что многие социологи придерживаются конкретно такового мнения'. Тем не менее если изучить все их доводы и обоснования, то можно убедиться, насколько они шатки.

А). Во-первых, последователи  теории ускорения и усиления мобильности традиционно отмечают, что в современных обществах нет ни юридических, ни религиозных препятствий к социальным перемещениям, которые существовали в кастовом либо феодальном обществах. Если представить на мгновение, что утверждение это правильно, то ответ будет таким:

неправомочно  делать схожее заключение о "вечной исторической тенденции" на основании опыта последних 130 лет. Это очень короткий миг по сравнению с тысячелетней историей человечества, которая лишь и может быть достаточным основанием для признания существования неизменной тенденции. Во-вторых, даже в рамках этого 130-летнего периода эта тенденция ясно не проявилась у большей части человечества. Внутри огромных социальных сообществ Азии и Африки ситуация еще довольно неопределенная: кастовая система все еще жизнеспособна в Индии, Монголии, Маньчжурии, Китае и на Тибете, посреди коренного населения многих остальных государств. В свете этих уточнений всякая ссылка на феодализм во имя сравнения со "свободным" современным периодом теряет свое значение.

Б). Предположим, что ликвидирование юридических  и религиозных препятствий вправду приведет к усилению мобильности. Хотя и это можно оспорить. Это было бы так, если бы на месте уничтоженных препятствий не возводились новейшие. В кастовом обществе нереально быть знатным, если ты не из знатной семьи, но можно быть знатным и привилегированным, не будучи богатым. В современном обществе может быть быть благородным, не будучи рожденным в знатной семье, но, как правило, нужно быть богатым. Одно препятствие вроде бы исчезло, возникло другое. Теоретически в США хоть какой гражданин может стать президентом. Практически 99,9% людей имеют так же не достаточно шансов на это, как и 99,9% подданных хоть какой монархии стать самодержцем. Один вид препятствий уничтожается, устанавливается другой. Под этим подразумевается, что устранение препятствий к интенсивному вертикальному перемещению, обычных для кастового и феодального общества, не значит их абсолютного уменьшения, а лишь замену одного вида помех иным. Причем еще не понятно, какие препятствия — новейшие либо старые — более эффективны в сдерживании социальных перемещений.

В). Третий контраргумент  гипотезе неизменного направления  — само фактическое движение мобильности в истории разных наций и больших социальных организмов. Разумеется, что более мобильными были первобытные племена с их ненаследуемым и временным характером лидерства, с их просто переходящим от одного человека к другому публичным влиянием, зависящим от событий и индивидуальных способностей. Если в дальнейшей истории проявится тенденция к усилению мобильности, то и она не может быть оправданием гипотезы о неизменной тенденции, так как на заре истории регулярное социальное перемещение было более интенсивным, чем на последующих ступенях развития. Более того, приведенные выше замечания флуктуации мобильности в истории Индии и Китая, старой Греции

- Рима, Франции  и остальных упоминавшихся государств  не проявили никакой неизменной  тенденции к увеличению вертикальной  мобильности. То, что происходило,  суть всего только конфигурации, при которых периоды большей  мобильности вытеснялись потом периодами стагнации и если дело обстоит так, то "теория направленного развития" не основывается на исторических фактах. Да и вообще из единичных фактов не следует заключать, что нечто повторится в будущем опять. Но крупная ошибка — выводить из неслучившихся в прошедшем фактов прогнозы на будущее.

Г). В качестве подтверждения теории восходящей тенденции  её сторонники частенько указывают на уменьшение фактора наследования больших социальных позиций и на замену его на фактор выборности. Избранные президенты заместо легитимных монархов, избранные либо назначенные верховные администраторы заместо наследственной знати, профессиональные восхожденцы заместо наследственных владельцев учреждений и т. Д.

- таков их  аргумент. Сожалею, что мне приходится указывать на элементарные факты, которые, как кажется, забыли защитники этого аргумента. Во-первых, принцип выборности фаворитов и правителей либо остальных высокопоставленных публичных лиц в прошедшем был известен никак не меньше, чем сейчас. Вожди и повелители большей части первобытных племен выбиралась. Консулы, трибуны и остальные политические позиции в старом Риме были выборными. Римские императоры избирались либо становились императорами в итоге насилия либо борьбы за власть. Римские католические папы и верховные авторитеты средневековой церкви постоянно избирались. Власть во многих средневековых республиках также выбиралась. И это разумеется для каждого, кто хоть незначительно изучал историю. Но нам могут возразить, что в прошедшем эти авторитеты избирались узеньким кругом привилегированного меньшинства, а сейчас мы имеем дело со всеобщим избирательным правом. И вновь это утверждение ошибочно. В прошедшем во многих политических организациях выборы были всеобщими. С другой стороны, 300 миллионов населения Индии либо остальных английских колоний, аборигенное популяция колоний Франции, Бельгии также не имеют права голоса при выборах правительства в метрополиях и выработке законов, которые ими управляют. Все это и мираж всеобщности сегодняшнего избирательного права делают аргументы в пользу тенденции перехода от наследования власти к её выборности ошибочными.

ошибочно также  и то, что самые высокие социальные позиции, как, к примеру, ранг монарха, сейчас остаются в руках одной  и той же династии на более, правда, маленький срок, чем в прошедшем.

Ответ дают следующие  числа. Если имеющиеся династии Англии, Дании, Нидерландов, Испании и Италии царствуют более 200 лет, а династии Габсбургов, Романовых, Оттоманов, Гогенцоллернов, не говоря уж о остальных, правили более 300—400 лет (мы не обязаны забывать, что они были низложены лишь вчера), то в прошедшем средняя длительность правления династий была быстрее короче, чем длиннее. В старом Египте 3-я династия правила 80 лет; 4-я — 150 лет; 5-я — 125 лет; 6-я — 150 лет; 7-я и 8-я, совместно взятые,—30 лет; 9-я и 10-я, совместно взятые,—285 лет; 11-я — 160 лет; 12-я — 213 лет; время правления 13—17-й династий — 208 лет; 18-я — 230 лет; 19-я — 145 лет; 20-я — 110 лет; 21-я — 145 лет; 22-я — 200 лет; 23-я — 27 лет; 24-я — 6 лет; 25-я — 50 лет; 26-я — 138 лет; некие "вновь появлявшиеся" династии царствовали от 3 дней до одного-двух лет. Нечто схожее мы наблюдаем и в последовательной смене китайских династий. В старом Риме ни одна из династий не правила больше 100 лет, крупная же их часть правила несколько лет либо даже несколько месяцев (либо даже несколько дней). Меровинги проправили во Франции около 260 лет, Каролинги— около 235 лет, Капетинги — 341 год, Валуа — 261 год. Этих примеров довольно, чтоб показать, что не существует никакого "ускорения" либо сокращения "наследственного сохранения позиции монарха" в современный период по сравнению с прошедшим. Что же касается вновь образованных республик, то и они могут просто уступить место монархиям в будущем, как это уже не раз происходило в истории. Современные республики следует сравнивать с старыми; такое сравнение приводит к заключению, что в старых республиках сохранение положения главы страны внутри одной семьи было столь же маленьким, как и в настоящее время.

Д). Что касается "новейших" людей и карьеристов  в прошедшем и настоящем, то перечень этих нежданно выдвинувшихся людей посреди монархов и управляющих стран был дан выше. Согласно списку, процент "новичков" посреди императоров Западной и Восточной Римских империй был выше, чем посреди президентов Франции и Германии; он близок к проценту президентов-"выскочек" США, которые выдвинулись из бедных классов, но намного выше, чем процент этих людей посреди монархов и правителей европейских государств за последние несколько столетий. В Европе, за исключением России, процент выдвинувшихся из нижних слоев до позиции монарха в прошедшем был выше, чем в самое последнее время. К этим данным можно добавить, что удельный вес римских церковных пап, которые выдвинулись из беднейших классов, составляет 19,4%, из средних классов — 18,8, а из авторитетных и богатых слоев общества — 61,8%. Выдвижение пап из низших слоев общества также более приемлимо отдаленному прошлому, чем последним двум столетиям. Тенденция к непотизму либо к наследственному сохранению позиции "папы" внутри одной семьи была заметной, хотя и не в - -т* и христианской церкви, как следовало бы ждать по гипотезе напрвленного развития, а много позже — в XIII—XVI веках. То же можно сказать и о верховных церковных авторитетах, и высших эшелонах знати в европейском обществе.

Этих фактов, перечисление которых можно было бы продолжить сколько угодно, чтоб оговаривать вышеупомянутые "тенденции" перехода от наследуемой к выборной либо свободно достягаемой "позиции".

Нет необходимости  продолжать перечисление фактов. Разумеется, что тенденция к социальной исключительности и прочности на поздних стадиях  развития многих социальных организмов была достаточно типичной. Но не будем торопиться объявлять эту тенденцию неизменной. Она упомянута тут лишь для противопоставления мнимой тенденции усиления социальной мобильности с ходом истории.

Понимающая  социология М. Вебера  
Выдающуюся роль в развитии социологии в конце XIX и начале XX века сыграл немецкий мыслитель Макс Вебер (1964–1920). В настоящее время социология Макса Вебера переживает настоящее возрождение. Вновь осмысливаются и переосмысливаются многие стороны его философско-социологических взглядов. Берутся на вооружение разработанная им методология социального познания, концепции понимания, идеальных типов, его учение о культуре, этике, социологии религии. Сегодня западные социологи рассматривают Вебера «в качестве одной из тех ключевых фигур, обращение к которым открывает перспективу плодотворного обсуждения фундаментальных вопросов социологической теории»[6].  
На философско-социологические взгляды Вебера оказали влияние выдающие мыслители разных направлений. В их числе неокантианец Г. Риккерт, основоположник диалектико-материалистической философии К. Маркс, такие мыслители, как Н. Макиавелли, Т. Гоббс, Ф. Ницше и др. Свои взгляды Вебер изложил в таких работах, как «Протестантская этика и дух капитализма», «Хозяйство и общество», «Объективность социально-научного и социально-политического познания», «Критические исследования в области логики наук о культуре», «О некоторых категориях понимающей социологии», «Основные социологические понятия» и др.  
С точки знания М. Вебера, социология должна изучать, прежде всего, поведение и социальную деятельность человека или группы людей. Однако не всякие их поведение и деятельность являются предметами изучения социологии, а только такие, которые, осмыслены ими с точки зрения целей и средств их достижения, ориентированы на других субъектов, т.е. учитывают влияние на них своих действий и их ответную реакцию на это. Если действие рассчитано на ответную реакцию не со стороны других людей, а скажем, со стороны машин или природы, оно, по Веберу, не считается социальным. Не являются таковыми и подражательные действия.  
Социальные действия составляют, по Веберу, систему их сознательного, осмысленного взаимодействия. В таком качестве они образуют предмет внимания так называемой понимающей социологии, заключающейся в том, что если действия человека осмыслены и внутренне ориентированы на что-то, то социолог должен разобраться не только в содержании этих действий и в их возможных последствиях для других людей, но прежде всего в субъективных мотивах этой деятельности, в смысле тех духовных ценностей, которыми руководствуется действующий субъект. Другими словами, надо осмыслить, понять содержание духовного мира субъекта социального действия. В такой роли социология выступает как понимающая (социология понимания).  
М. Вебер создал и развил концепцию понимающей социологии, задачи которой, по его мнению, заключаются в том, чтобы понять и объяснить  
1) посредством каких осмысленных действий люди пытаются осуществить свои стремления, в какой степени и по каким причинам им это удавалось или не удавалось; 2) какие понятные социологу последствия имели их стремления для «осмысленно-соотнесенного поведения других людей»[7].  
Вебер исходит их того, что понимание социальных действий и внутреннего мира их субъектов может быть как логическим, т.е. осмысленным с помощью понятий, так и чисто эмоциональным. В этом случае оно достигается посредством «вчувствования», «вживания» социолога во внутренний мир субъекта социального действия. Он называет этот процесс сопереживанием. Тот и другой уровни понимания социальных действий, из которых складывается общественная жизнь людей, играют свою роль. Однако более важно, по Веберу, логическое понимание социальных процессов, их осмысление на уровне науки. Их постижение на уровне «вчувствования» он характеризовал как подсобный метод исследования.  
Проблема ценностей. В своей социологии понимания Вебер не мог обойти проблему ценностей, в том числе моральных, политически, эстетических, религиозных. Речь идет, прежде всего, о понимании сознательных установок субъекта на указанные ценности, которые определяют содержание и направленность его поведения и деятельности. В то же время социолог сам исходит из определенной системы ценностей, что неизбежно сказывается на ходе и результатах его исследований.  
М. Вебер предложил свое решение проблемы ценностей. В отличие от Риккерта и других неокантианцев, рассматривающих указанные выше ценности как нечто надисторическое, Вебер трактует ценность как «установку той или иной исторической эпохи», как «свойственное эпохе направление интереса». Тем самым ценности из области надисторической переносятся в историю[8]. Эта трактовка ценностей имеет важное значение для реалистического объяснения сознания людей, их социального поведения и деятельности. Она сыграла важную роль в развитии Вебером теории социального действия.  
Теория социального действия. Важнейшей составляющей данной теории является концепция идеальных типов. Вебер трактовал идеальный тип как «интерес эпохи, выраженный в виде теоретической конструкции»[9]. Это некая идеальная модель того, что наиболее полезно человеку, что объективно отвечает его интересам в современной ему эпохе. В этом отношении в качестве идеальных типов могут выступать моральные, политические, религиозные и другие ценности и вытекающие из них установки поведения и деятельности людей, правила и нормы их поведения, а также традиции социального общения.  
Идеальные типы Вебера характеризуются как бы сущность оптимальных общественных состояний – состояний власти, межличностного общения, индивидуального и группового сознания и т.д. В силу этого они выступают как своеобразные критерии, исхода их которых необходимо вносить изменения в духовную, политическую и материальную жизнь людей. Поскольку идеальный тип не совпадает полностью с тем, что есть в обществе, и нередко противоречит действительному положению вещей (или же последнее ему противоречит), он, по словам Вебера, в той или иной мере несет в себе черты утопии.  
И все-таки идеальные типы, выражая в своей взаимосвязи систему духовных и иных ценностей, выступают как социально значимые явления. Они способствуют внесению целесообразности в мышление и поведение людей и организованности в общественную жизнь.  
Учение М. Вебера об идеальных типах не потерло своей актуальности. Оно служит для его последователей своеобразной методологической установкой социального познания и решения практических проблем, связанных, в частности, с упорядоченностью элементов духовной, материальной и политический жизни.  
М. Вебер выделял следующие типы социального действия: целерациональный, ценностно-рациональный, аффективный и традиционный.  
Целерациональное действие – это когда человек ясно представляет себе цель действия и средства ее достижения, а также учитывает возможную реакцию других людей на свои действия. Критерием рациональности является успех.  
Ценностно-рациональное действие совершается через сознательную веру в этическую, эстетическую или религиозную ценность определенного поведения.  
Аффективное действие происходит через аффекты, т.е. бессознательные психологические импульсы и чувства.  
Традиционное действие осуществляется через привычку[10].  
В этой классификации степень осознанности наращивается от аффективных и традиционных социальных действий к ценностно-рациональным и целерациональным. В реальном поведении людей чаще всего присутствуют все указанные типы или веды действий. Каждый из них отличается своей мотивацией, а нередко содержанием и механизмом осуществления социального действия. Необходимы научные представления о них, чтобы учитывать все это. Вебер отмечает, что эти четыре идеальных типа, т.е. теоретически смоделированные им виды социальных действий, не исчерпывают всего их многообразия. Но поскольку их можно считать самыми характерными, то знания о них могут быть весьма полезными для теоретиков и практиков не только из области социологии.  
Вебер исходил из того, что в историческом процессе растет степень рациональности социальных действий. Особенно это видно в развитии капитализма.  
Воплощением рациональности Вебер считает правовое государство, функционирование которого целиком базируется на рациональном взаимодействии интересов граждан, подчинении их закону, а также общезначимым политическим и моральным ценностям. Правовое государство развивается на основе целерациональных и ценностно-рациональных действий управляющих и управляемых. Похоже, что в и этом случае речь идет о теоретической конструкции идеального типа государства, не всегда и не во всем совпадающей с социальной действительностью. И все же идея правового государства как рационального сочетания интересов субъектов гражданского общества весьма плодотворна и заслуживает внимания, как теоретиков, так и практиков.  
Как видно, Макс Вебер касался в своих трудах широкого круга проблем из области теории и методологии социологии, оставив в их разработке заметных след. Возрождение его учения происходит именно потому, что он высказал глубокие суждения о решении сложных проблем, которые стоят пред нами сегодня. Нельзя не согласиться с Вебером в том, что «признаком научного познания является объективная значимость его выводов, т.е. истина»[11].  
С позиции истины, пишет Вебер, приходится признать, что мировоззрение каждого человека связано с «интересами своего класса»[12].  
Не будучи сторонником материалистического понимания истории, Вебер в то же время высоко ценил учение Маркса о роли экономических отношений в жизни общество, никогда не искажал и не упрощал это учение. Он писал: анализ социальных явлений и культурных процессов под углом зрения их экономической обусловленности и их влияния был и – при осторожном, свободном от догматизма, применении – останется на все обозримое время творческим и плодотворным научным принципом[13].  
Таков вывод этого глубоко мыслящего философа и социолога, который он сделал в работе под примечательным названием «Объективность социально-научного и социально-политического познания».  
Научность и объективность у Вебера не расходятся между собой. Ему присуще трезвый и уважительный подход к взглядам и теориям своих оппонентов. Это выдающийся мыслитель и современное возрождение учения Вебер вполне оправдано. Многие высказанные им идеи получают свое дальнейшее развитие не только в странах Запада.