Феноменологическая социология Шюца

       Общие для всей гуманистически ориентированной  социологии идеи о том, что демиургом  социальной реальности выступает сам человек, который наделяет смыслом окружающий мир и конструирует его в ходе ежедневного взаимодействия с себе подобными, нашли дальнейшее развитие в двух следующих ответвлениях понимающей социологии - драматургической социологии Эрвина Гоффмана и этнометодологии Гарольда Гарфинкеля¹³.

      Идея  обыденного мира связана с выдвижением  на первый план в позднегуссерлианской феноменологии темы кризиса европейского человечества как кризиса науки, философии, рациональности в целом. Гуссерль полагает, что европейский  рационализм Нового времени страдает односторонностью. Он вытеснил духовное, смысловое начало из области научного познания. Возможность преодоления кризиса видится Гуссерлем в создании новой науки о духе. Предметом этой науки должен выступать жизненный мир, от которого зависит научное познание как от фундаментального слоя сознантельной деятельности¹⁴.

      Жизненный мир состоит из суммы непосредственных очевидностей, которые задают формы  ориентации и человеческого поведения. Такие очевидности выступают  дофилософским, донаучным, первичным в логическом плане слоем любого сознания, являясь базисом, условием возможности сознательного принятия индивидом теоретических установок. Данные условия возможности совпадают с областью общеизвестных представлений, которые обладают характером «автоматических» неосознаваемых регуляторов смыслополагания.

     Вернемся  к естественной установке, с которой  встречаем действительность повседневного  мира. Структуру этого мышления Шюц  описывает так: «Каждый шаг моего  истолкования мира основывается на запасе раннего опыта: как моего собственного непосредственного опыта, так и данного мне моими сообщниками, прежде всего, моими родителями, учителями и т. д. Все эти сообщенные и непосредственные опыты включаются в определенное единство в форме моего запаса знаний, который мне служит в качестве направляющей схемы для соответствующих шагов моего истолкования мира. Все мои опыты в жизненном мире связаны с этой схемой, так что предметы и события в нем встречаются мне с самого начала в своей типичности»¹⁵.

     Типизация есть создание смысловой взаимосвязи. Типизации упорядочивают новую реальность и превращают ее в доверяемую действительность. Тип производит всю полноту значений, которую могут иметь вещи, к значению, которое наполняет смыслом мое актуальное действие.

     Формой  «получения осадка типичных схем опыта, которые в обществе типично релевантны», является язык. В языке объективированы  все возможные типизации жизненного мира. Это является основанием того, почему в феноменологической социологии языку уделяется такое внимание. В языке общества мы становимся взрослыми. Через него опосредуются «нормальные» типизации. Поэтому я, разумеется, исхожу здесь из того, что моя типизация соответствует типизации, которую принимают другие. Через язык я участвую в общественном запасе знания, в котором накапливается типичное знание¹⁶.

     Жизненный мир не просто находится здесь. Хотя в естественной установке мы полагаем, что он само собой разумеющийся и  поэтому не должен особенно обдумываться. В действительности, жизненный мир  постоянно нами интерпретируются. Наше сознание находится непрерывно в отношении к нему. Мы замечаем это, конечно, лишь тогда, когда разрушается рутина. Но пока все течет как прежде, истолкование нашей повседневности идет незаметно и по хорошо известному пути. Объяснить это можно тем, что опыт в нашем запасе знания складывается как схема. Поэтому любое истолкование мира является интерпретацией согласно известным правилам: «Я верю в то, что мир, как он мне до сих пор известен, остается таким и дальше и формируется, следовательно, из моего собственного опыта, а накопленное соплеменниками богатство знания сохраняет далее свою принципиальную подлинность»¹⁷. Эту идеализацию Шюц вслед за Гуссерлем называет идеализацией «и так далее».

     Из  этого «и так далее» следует «дальнейшее принципиальное предположение о том, что я могу повторять мои прежние успешные действия до тех пор, пока структура мира может приниматься в качестве константной, пока значим мой пред-опыт, моя возможность воздействовать на мир тем или иным образом остается принципиально неизменной». Эта естественная установка состоит в том, что я могу типично поступать среди сходных условий. Так выявляются два объяснения возможности нашего действия.

     На  вопрос, как функционирует социальное действие, Шюц дает ответ, который исходит из интерсубъективной конституции жизненного мира. В жизненном мире я подчиняюсь тому, что другие видят мир в принципе так же, как и я. Это положение Шюц называет основным тезисом взаимных перспектив. В этом тезисе объединены две идеализации:

• во-первых, идеализация обмениваемости точками зрения, и,
• во-вторых, идеализация конгруэнтности систем релевантности.

     В первой идеализации я предполагаю, что, в том случае, если другой стоял  бы на моем месте, он видел бы вещи также  как и я, и я бы также видел вещи в той же перспективе, как и он, если бы я стоял на его месте.

     Во  второй идеализации я предполагаю, что различия в понимании и  истолковании мира, которые вытекают из индивидуальных биографий, в принципе иррелевантны. Мы действуем и понимаем себя так, как будто мы судим о вещах по одинаковым критериям. Оба предположения делают нас уверенными, что другой будет действовать так же, как мы это знаем из собственного опыта, и доказательство противоположного также соответствует этому¹⁸.

       Повседневное   мышление,   пишет   Шюц,   преодолевает   различия индивидуальных перспектив с помощью двух главных идеализации.     

        1. Идеализация взаимозаменяемости  точек зрения: «Я считаю  само  собой  разумеющимся и предполагаю,  что другой считает также, что,  если я  поменяюсь с ним местами и его "здесь" станет моим, я буду находиться на том  же  самом расстоянии от объектов и видеть их в той же самой типичности,  что  и  он  в настоящий момент, более того, в пределах моей досягаемости будут  находиться те же самые вещи, что у него сейчас»¹⁹

             2. Идеализация совпадения систем  релевантности: «До тех пор,  пока  не доказано обратно,  я считаю само собой разумеющимся  — и полагаю,  что  другой  считает также, — что различие  перспектив,  порождаемые  нашими  уникальными биографическими ситуациями, несущественны  с  точки  зрения  наличных  целей любого из  нас,  и  что  он  и  я  (т  е  "мы")  полагаем,  что  отбираем  и интерпретируем потенциально и актуально общие объекты  и  их  характеристики тем же самым или, по крайней мере, "эмпирически тем же самым", т.е.  тем  же самым с точки зрения наших практических целей способом»²⁰.

             Согласно Шюцу, эти две идеализации  являются орудием типизации объектов  с  целью  преодоления   и  "снятия"  черт  своеобразия   личного   опыта.   Ее постоянное применение порождает такое  представление  об  объектах,  которое лишено  "перспективной"  природы,  свойственно  каждому,   т.е.   никому   в частности. Это анонимное, ничье знание. Оно  же  воспринимается  участниками взаимодействия как объективное, т.е независимое от меня  и  моего  партнера, от того, как мы по-особенному видим мир, от нашей биографической ситуации  и наших практических целей.

       Другими словами, в результате применения  этих  идеализации  возникает  ощущение объективности воспринимаемого и концептируемого, общего мне и  моим партнерам мира. Это  и  есть  мир  повседневной  жизни  в  его  самых  общих характеристиках, как он воспринимается в согласии  подавляющим  большинством социальных индивидов. Это наш привычный  "социокультурный  мир"²¹. 

       По  своему генезису  наши  представления  о  нем  имеют  социально  (т.е.   посредством межчеловеческих взаимодействий) детерминированный характер.  Но  в  сознании самих индивидов он  выступает  как  объективный,  независимо  от  них  самих существующий мир. Поэтому можно сказать, что объективность социального  мира есть рефлексивный, социально организованный феномен.

       Социальным   взаимодействием,   следовательно,   будет   являться   то взаимодействие,   которое   основывается    на    представлениях,    имеющих определенный   уровень   типичности.   Типизируются    мотивы    участников, типизируются, согласно мотивам,  личности  участников,  само  взаимодействие воспринимается его  участниками  как  типическое.  В  повседневной  жизни  в большинстве случаев мы имеем дело не с людьми, а с типами.

        "Я предполагаю, — пишет  Шюц, — что мое действие (скажем, я  опускаю  в почтовый  ящик правильно адресованное  и  снабженное  маркой  письмо)  побудит некоего  анонимного  партнера  (почтового  служащего)   совершить   типичное действие  (выемку  почты)   на   основе   типического   мотива   (выполнение должностных обязанностей). Я также  предполагаю,  что  мое  представление  о типе деятельности другого в основе  своей  совпадает  с  его  типологическим представлением о самом  себе,  причем  в  последнее  включено  и  типическое представление  о  моем  (его  анонимного   партнера)   типичном   поведении, основанном  на  типичных  мотивах  ...   В   моем   собственном   типическом представлении обо мне самом, как о клиенте почтового ведомства,  я строю свои  действия  так,  как этого ожидает типичный  почтовый  служащий   от типичного клиента"²².

       Чем выше степень анонимности и типичности  взаимодействий,  чем  более они  стандартизованы, тем более  согласованно,  успешно,  "гладко"  протекает повседневная жизнь в целом.       Такой образ социального взаимодействия  и социальной  жизни в целом может казаться чересчур рациональным. Но, как показывает Шюц,  нормальность, правильность, разумность, предсказуемость  поведения  в  повседневной  жизни имеет   мало   общего   с   рациональностью.   Классическая   характеристика рационального поведения  дана  Максом  Вебером,  на  нее  и  ссылается  Шюц:

       "Рациональное  действие предполагает, что  деятель   ясно  представляет  цели, средства  и   вторичные   последствия   его,   включая   сюда   рациональные представления о средствах для достижения цели, о соотношении избранной  цели с другими возможными  результатами  применения  этих  средств,  наконец,  об относительной важности различных возможных целей"²³.

       Для  того,   чтобы   действие   отвечало   критериям   рациональности, Действующий должен проанализировать:

       а) ситуацию начала деятельности, в  том  числе в ее специфическом  биографическом  преломлении, 

       б)  состояние  дел, которое предполагается в качестве цели, в  том  числе  место  предполагаемой цели в  иерархии  своих  планов,  совместимость  ее  с  другими  целями,  их возможное  воздействие  друг  на  друга  

       в)   средства,   возможности   их использования, их совместимость с целями, их  совместимость  со  средствами, привлекаемыми для  реализации  других  планов  и  т.д.  Ясно,  что  действие вызовет реакцию других людей. Тогда не только эти  другие  должны  выполнить все предписания рациональности (а,  б,  в),  но  и сам действующий должен учесть в своих расчетах все их расчеты, чтобы суметь реализовать свои цели²⁴.

       Таковы  явно невыполнимые — и явно невыполняемые  в  каждом  конкретном случае —  условия рационального поведения. Тем не  менее  повседневная  жизнь почти полностью состоит из дийствий, которые понятны, разумны,  предсказуемы и в этом смысле рациональны. А это значит, что  повседневная  рациональность отличается от идеальной, логической рациональности, как она  описывалась  М. Вебером и многими другими. Она  основывается  не  на  "исчислении"  средств-целей, а на априорно данных типических структурах, которые не  анализируются и не рассчитываются, а приняты на веру. Они  представляют  собой  нормальную объективную  среду  повседневной   деятельности.   Эта   нормальность   есть повседневный эрзац научной рациональности, хотя и слывет последней²⁵.

       Повседневная  реальность вообще, согласно  Шюцу,  является  реальностью особого  рода.  Как  это  понимать?   Выдвигая   концепцию   множественности  реальностей, Шюц опирается на идею американского  философа  и  психолога  У. Джемса о существовании многообразных  миров  опыта,  единственным  критерием реальности которых служит психологическая убежденность, вера в  их  реальное существование. Джеме  говорит  о  мире  физических  объектов,  мире  научной теории, мире религиозной веры и т.д²⁶.