Мифология и ее термины и понятия

предметом веры и носят  императивный характер. К "механизмам"                   мифологического мышления он относил: несоблюдение логического закона       исключенного третьего  (объекты  могут быть одновременно и самими собой и чем-то другим); закон партиципации;  неоднородность пространства;                  качественный характер представлений о времени и др.

Символическая теория мифа,  развитая Кассирером углубила понимание       интеллектуального  своеобразия  мифа как автономной символической формы культуры, особым образом моделирующей мир.

В современном мире изучение мифа продолжается.

• Мифологические церемонии и действия.

Помимо совокупности представлений, сопровождавшихся эмоциональными переживаниями, мифология включала в себя и специфические — магические, культовые — церемонии и действия. В ощущении своего бессилия перед могуществом природы человек делал предметом своего почитания, и поклонения ее стихии, окружающие вещи, растения, животных. Тень, упавшая от него на землю, наводила на мысль, что у него есть бестелесный двойник, а затем — о наличии в собственной осязаемой оболочке некоего духа, способного покидать ее и переселяться в других — людей или животных. Возникала и вера в духов, пребывающих во всех неодушевленных предметах — камнях, деревьях и т. д. Это душеверие, или анимизм (от латинского “анимус” — дух), известный английский ученый, историк культуры Эдуард Тейлор назвал “первой философией первобытного человека”.

Рядом с нею сосуществовала другая форма мифологического сознания — тотемизм: убеждение в таинственной связи между родовой группой и каким-либо видом животных или растений, вещью или явлением природы. Выражение “тотем” было заимствовано из языка одного североамериканского племени (оджибве), где “ot-otem” означает “его род”, а также почитаемое родом животное. В тотемических верованиях нередко отражалось своеобразие жизни первобытных общин с особенностями их охотничьего быта.

С подобными представлениями  были связаны и разные “колдовские” действия в стремлении добиться желаемых результатов. Не о том ли говорят найденные в пещерах и на скалах рисунки, выполненные' рукой человека древнекаменного века — изображения зверей с вонзившимися в них дротиками?

Американские индейцы  перед отправлением на охоту, чтобы  обеспечить успех, стреляли из лука в чучело медведя, сделанное из травы.

Австралийцы считают, что  удар по следу, оставленному человеком, вредит ему. Ритуальные манипуляции  с волосами или потными вещами, добытыми у кого-либо, по мнению верующих, способны определенным образом воздействовать на их владельца.

   В Египте испокон  веков почитается черный бык  с особыми белыми отметинами  — в нем местные жители видят живое воплощение бога плодородия Аписа. Считается, что ритуальный бег такого быка по полю плодотворяет почву.

   Колдун южноафриканского  племени, чтобы вызвать дождь,  забирается на крышу своей  хижины и льет оттуда воду.

У разных народов Африки, Азии и Америки до сих пор сохраняются  обычаи с отправлением обрядов, позволяющих-де приобщиться к могуществу природных стихий.

Мифы не объясняли  природу вещей и явлений, хотя вроде бы и предполагали попытку  такого объяснения, — они просто переносили на них в обобщенном виде наличный мир сугубо человеческих отношений. “Мифы толковали сущее через рассказ, исполненный действия, утоляя любознательность людей, чье мышление было еще конкретным, боги изображались как участники страстной и судьбоносной деятельности"². Так, например, когда языческий ханаанейский бог жизни Баал и бог смерти Мот схватываются в яростном бою, то это событие волнует не только само по себе, но и тем, что исход его определяет, будет ли земля в течение длительного времени плодородной или бесплодной.

Человек с таким сознанием  не выделял себя из природы —  он отождествлял себя с нею. Реальное и фантастическое были слиты в его голове, не настало еще время резкого противоположения веры и знания, — религия, ставящая нечто сверхъестественное выше реальности, вне повиновения законам чувственного мира, в противоречие им, еще не вошла в этот дом — она только вызревала в “утробе” мифологического сознания, где все было сказочно, волшебно и чудесно.

• Диалектика мифа.

Разумеется, мифология  есть выдумка, если применить к ней  точку зрения науки, да и то не всякой, но лишь той, которая характерна для узкого круга ученых      новоевропейской истории последних двух трех столетий. Однако, мы                 условились рассматривать миф исключительно лишь с точки зрения самого же мифа, глазами  мифа, мифическими глазами. А с точки зрения самого              мифического сознания ни в каком случае нельзя сказать, что миф  есть фикция, и игра фантазии. Миф есть наивысшая по своей конкретности, максимально         интенсивная и в величайшей мере напряженная реальность. Это не выдумка, но наиболее яркое и самая подлинная действительность. Это – совершенно           необходимая категория мысли и жизни, далекая от всякой случайности и       произвола. Миф – необходимейшая, прямо нужно сказать,                                 трансцендентально-необходимая категория мысли и жизни, и в нем нет ровно ничего случайного, ненужного, произвольного, выдуманного или                    фантастического. Это – подлинное и максимально конкретная реальность.      Ученые мифологи почти всегда находятся во власти этого всеобщего                предрассудка, но нас интересует миф, а не та или иная эпоха в развитии сознания. Миф не выдумка, а содержит в себе строгую и определенную структуру, а, следовательно, является  основной категорией сознания и бытия вообще.

Под идеальным бытием условимся понимать не бытие лучшее,                        совершеннейшее, возвышеннейшее, чем  бытие обыкновенное, но просто        смысловое бытие. Есть ли миф отвлеченно-идеальное бытие? Конечно, не есть ни в каком смысле. Миф не есть произведение или предмет чистой мысли.      Чистая, абстрактная мысль меньше всего участвует в создании мифа. Уже Вундт хорошо показал, что в основе мифа лежит аффективный корень, так как он        всегда есть выражение тех или иных жизненных и насущных потребностей и стремлений. Чтобы создать миф, меньше всего надо употреблять                       интеллектуальные усилия. Миф – не идеальное понятие, и также не идея и не понятие. Это есть сама жизнь. Для мифического субъекта это есть подлинная жизнь со всеми ее надеждами и страхами, ожиданиями и отчаянием, со всей ее реальной повседневностью и чисто личной заинтересованностью. Миф не есть бытие идеальное, но жизненно ощущаемое и творимое, вещественная реальность и телесная, до животности телесная действительность.

Научное отношение к мифу, как  один из видов абстрактного отношения, предполагает изолированную интеллектуальную функцию. Надо очень много наблюдать  и запоминать, очень много анализировать и синтезировать,                внимательно отделять существенное от несущественного, чтобы в итоге           получить хоть какое-нибудь элементарное научное обобщение. Наука  в этом смысле чрезвычайно хлопотлива и полна суеты. Несмотря на всю абстрактную логичность науки, почти все наивно убеждены, что мифология и первобытная наука – одно и то же. Как бороться с этими застарелыми предрассудками? Миф всегда чрезвычайно практичен, насущен, всегда эмоционален, аффективен, жизнен. И тем не менее думают, что это - начало науки. Миф насыщен эмоциями и реальными жизненными переживаниями. Он, например, олицетворяет, обоготворяет, чтит или ненавидит, злобствует. Может ли быть наука таковой? Первобытная наука, конечно, тоже эмоциональна, наивно непосредственна и в этом смысле вполне мифологична. Итак, наука не рождается из мифа, но наука не существует без мифа, наука всегда мифологична.

Аллегория – есть, прежде всего, некая выразительная форма, форма                    выражения. Для выражения недостаточен смысл или понятие само по себе.       Выразительное бытие есть всегда синтез двух планов, одного – наиболее         внешнего, очевидного и другого – внутреннего, осмысляющего и                     подразумеваемого. Выражение есть синтез и тождество внутреннего и внешнего, самотождественное различие внутреннего и внешнего. Аллегория есть бытие выразительное.

Миф не есть ни схема, ни аллегория, но символ. Нужно, однако, сказать, что символический слой в мифе может быть очень сложным. Это особенно интересно потому, что одна и та же выразительная форма, смотря по способу соотношения с другими смысловыми выразительными и вещественными формами, может быть и символом, и схемой, и аллегорией. Поэтому анализ данного мифа должен вскрыть, что в нем есть символ, что схема и что            аллегория и с каких точек зрения.

Нечего и говорить о том, что отождествление мифологии  и поэзии тоже одно из коренных убеждений  огромной части исследователей. Начиная, с Я. Гримма очень многие понимают мифы как поэтические метафоры первобытного          образного мышления. Вопрос об отношении мифологии поэзии действительно весьма запутанный вопрос. Сходство того и другого бросается в глаза гораздо скорее, чем различие. Чтобы не сбиться в сравнительном анализе мифического и поэтического образа, укажем сначала главнейшие черты сходства. Это даст возможность более ярко разграничить обе сферы.

• Должно быть ясно, что мифический и поэтический образ суть оба виды выразительной  формы вообще. Выражение – арена встречи двух        энергий, из глубины и извне, и в их взаимообщении в некоем целом и          неделимом образе, который сразу есть и то, и другое, так что уже нельзя    решить, где «внутреннее» и «внешнее». Слово всегда выразительно. Оно     всегда есть выражение и понимание, а не просто вещь или смысл. Таков же и миф. Миф или прямо словесен, или словесность его скрыта, но он всегда       выразителен.
• Мифология и поэзия – суть в одинаковой мере интеллигенция, то есть это не только выражение, но и одушевленное одухотворенное               выражение. Всякая поэтическая форма всегда есть нечто одухотворенное, она есть изнутри видимая жизнь.
• И поэтическое, и мифическое бытие есть бытие непосредственное, не выводное. Образ и  в поэзии, и в мифологии не нуждается ни в какой        логической системе, ни в какой науке, философии или вообще теории. Он – наглядно и непосредственно видим. Выражение дано в живых ликах и лицах и надо только смотреть и видеть, чтобы понимать.
• Некоторое относительное сходство можно находить в общем         признаке отрешенности. Однако это как раз та область, где мифология и     поэзия расходятся между собой принципиально и окончательно, и поэтому надо быть осторожным в установлении сходства.

Это отграничение весьма существенно. Как популярное, так  и научное         сознание довольно слабо разграничивает эти понятия и часто совершенно без оговорок употребляет одного вместо другого. Тут залегает, однако,                    существенное различие, и надо уметь его формулировать. Расхождение обеих сфер станет яснее, если принять во внимание их сходство. Непререкаемое сходство мифологии и религии заключается в том, что обе эти сферы суть сферы бытия личностного. Относительно религии тут не может быть сомнений, ни с популярной, ни с научной точки зрения. Религия и мифология – обе живут самоутверждением личности. В религии личность ищет утешения, оправдания, очищения и даже спасения. В мифе личность также старается проявиться, высказать себя, иметь какую-то свою историю. Эта общая личностная основа делает заметным и расхождение обеих сфер. Действительно, в религии мы находим какое-то особое, специфическое, самоутверждение личности. Это какое-то принципиальное самоутверждение себя  в своей последней основе, в своих исконных бытийных корнях. А миф как таковой, чистая мифичность как таковая – отнюдь не должны быть во что бы то ни стало принципиально религиозными. Так, религия всегда живет вопросами о грехопадении, искуплении, спасении, грехе, оправдании, очищении и т.д. Может ли миф существовать без этих проблем? Конечно, и тому в подтверждение есть множество примеров. Религия привносит в миф только некое специфическое содержание, которое и делает его религиозным мифом, но самая структура мифа совершенно не зависит от того, будет ли она наполнена религиозным или иным содержанием.

В это отождествление легко впасть после вышеописанного отграничения мифа от религии. В самом  деле, миф не есть сама личность, но ее изображение, ее лик, ее форма и образ, ее начертание. Не есть ли он в таком случае догмат? Догмат ведь как раз фиксирует смысловое, энергичное содержание религии. Он есть форма и начертание постижения и достижения, данных в религии. Этого        рассуждения необходимо избегать.

Миф не есть догмат по одному тому, что миф как таковой, чистый миф не есть вообще религия. Догмат предполагает некоторый минимум  религиозного опыта, в то время как  миф может существовать вне всякой религии (например, в науке или искусстве).

Миф не есть догмат, потому что последний есть всегда уже  определенного     рода рефлексия  над религиозным опытом и, может  быть, над религиозным        мифом. Миф же ни в каком смысле не есть какая-нибудь рефлексия. Он всегда некая явленность, непосредственная и наивная действительность, видимая и      осязаемая изваянность жизни.