Восточное (армянское) влияние

ВОСТОЧНОЕ (АРМЯНСКОЕ) ВЛИЯНИЕ 

Уже не раз отмечалось, что Византия была многонациональным  и разноязычным государством: на ее территории жили греки, армяне, славяне, грузины, потомки древних фракийцев  и т. д. Между этими народностями происходила постоянная борьба из-за политического преобладания, с которым  было связано господство и этнических интересов. В борьбе перевес оставался  на стороне то одной, то другой национальности, представители коей и занимали царский  престол. Но частая смена династий, в свою очередь, не могла упрочить и развить в многонациональном  византийском населении чувство  династии национальной. Пеструю этнографическую  смесь населения в Византии связывала  и скрепляла религия, в форме  Православия, так как почти все  подданные византийского василевса были православными. Православие было не только весьма прочным объединяющим началом для византийского населения, но и, можно сказать, господствующей национальностью византийского государства, основной стихией народной жизни в Византии, ее глубочайшим, самым чутким жизненным нервом1.  

Православие во многом способствовало доминированию  далеко не греческих элементов, хотя и греческий язык был межнациональным  языком общения. Собственно греки занимали только священные земли Эллады и  Пелопоннеса (остальная часть в  старинных эллинских колониях). Основным же населением империи были славяне (Балканы) и армяне (Малая Азия и  частично Балканы). Данное положение  связано с тем, что роль греческого элемента к VI веку н.э. резко снижается: к 589 году Эллада и Пелопоннес подвергаются аваро-славянской экспансии. В 746 году туда же из Италии была занесена чума, приведшая в конечном итоге к  тому, что «вся страна ославянилась и сделалась варварской». В Греции, обедневшей к тому же вследствие землетрясений и наводнений, истощённой поборами, разгабленной варварами, эллинизм погиб быстро, слово эллин делается синонимом язычника, слово грек становится выражением оскорбительным или презрительным2. В этой сложной ситуации назревал антагонизм между обеими частями империи, Востоком (Армения и Малая Азия) и Западом (Балканы), фемами азиатскими и европейскими, из которых слагалось государство. Важно указать на то, что именно армянское население азиатских фем было в большей степени проникнуто греческим духом, чем славянское население фем европейских. К тому же к армянскому населению азиатских фем по преимуществу применяют пышное название ромеев, с которым греки никогда не хотели расстаться, славянское же население европейских фем обозначают именем македонян3. При этом переселенческая политика привела к тому, что и на Балканах преобладающей национальной силой оказались армяне. Во всяком случае, им удалось возглавить политическое руководство славянами, например, македонскому армянину Василию I, основавшему Македонскую (Армянскую) династию, основателю Западно-Болгарского государства армянину Самуилу и т.д. Таким образом, можем отметить, что армянская нация, населявшая территорию от Дуная (Европы) до Евфрата (Азии), выступила тем биологическим субстратом, который цементировал и объединял империю в единый эффективно функционирующий организм. 

Поэтому, несмотря на то, что в империи Восток спорил с Западом, Азия и Европа стремились к первенству4, единство империи не нарушалось, во всяком случае, до тех пор, пока на протяжении всей этой территории сохранялось идейно-политическое единство важнейшего евразийского этнополитического фактора – армянской нации.

В свою очередь  подобное положение не могло не сформировать в рамках Византийской империи и  православия прозападную ориентацию армян (сторонники иконопочитания) и провосточную (сторонники иконоборчества).

Поляризация этих двух полюсов привела к идейно-мировоззренческому и культурному расщеплению армянской  нации, которое выразилось в последующей  поддержке новообразованных центров  силы притяжения западно-христианской и исламской. Западные армяне ставку сделали на крестоносцев, а восточные  на ислам, что в свою очередь породило дальнейшее обособление и вражду между армянами. В первом случае усилился процесс грекизации (Греция и Македония) и славянизации (Болгария и Македония) империи, а во втором случае усилился процесс исламизации всей Малой Азии и Армении•. 

Начало же политической истории «Армянской Византии» условно  можно определить с момента усиления «армянской партии» при Константине I Великом и успешное лоббирование ими идеи переноса столицы из Рима в Византий. Для подобного лоббирования были веские аргументы: принятие армянами и Арменией первыми христианства, и, таким образом, перенесение центра духовно-политической жизни на Восток. И понятно почему: к началу IV века Малая Азия превращается в главный  центр христианской церкви5. Неудивительно, поэтому, что Константин, побывав там, пришёл к ряду политических соображений, которые привели к решительным заключениям: он мог опереться на твёрдые и сильные церковь и епископат6. Причём у него другого выхода не было, так как, ясно осознавая мировую силу христианства, он не мог не считаться с реалиями: победа христианства во всей Малой Азии была уже решена и без него7. Поэтому необходим был только проницательный и сильный политик8, который смог бы опираясь на христианское население, а к тому моменту в Малой Азии оно сплошь было армянским, утвердил бы политическую победу христианства в масштабе всей римской империи9.  
Хотя Византия не опиралась, как Рим, на определённую нацию, - ибо эллинизм есть понятие духовно-культурное, а не национальное; однако на Востоке были не только выдающиеся роды, но и целые нации, в интересах которых было закрепить дело Константина Великого и не позволить возвращать столицу в Рим10. Безусловно, подобной нацией-лидером была армянская, составлявшая подавляющее большинство населения Малой Азии (до 80 %). Армяне – это именно та нация, которая утверждала на Востоке эллинизм в его политической форме. Эллинизм как духовно-культурное понятие превратилось в политическое, через активную деятельность выдающихся армянских родов (домов) Византии. Усиленная их деятельность в этом направлении отразилась и на идеологии, и на эллинистической культуре, создав на её основе византийскую, как духовную связь и единство между гражданами восточной половины империи11. Во многом только такая «аккультурационная и лимитрофная нация», расположенная на пути соединения Европы с Азией, как армянская, способна была синтезировать такое этнодуховное явление как византинизм. И понятно почему, ведь византинизм – это творческий синтез известных в то время армянам европейских (через западных армян) и азиатских (через восточных армян) культур: он сохранил все виды искусства, науки, права и придал всему этому своеобразную окраску12. При этом окраска определялась принятым армянами и Арменией первыми в мире христианством, выработавшим впоследствии отличительную черту византийской культуры – глубокую религиозность с отпечатком аскетизма, жертвенности и беспредельной самоотдачи. Данная религиозность определялась мистическо-созерцательными психологическими особенностями армянской нации и путём движения (распространения) христианства из Палестины и Сирии через Армению и Армянскую Малую Азию в Европу. Понятно, что ведущей (преобладающей) и связующей нацией на протяжении всего этого пути могла быть только воистину евразийская нация, в геополитическом и геокультурном плане, расположенная одновременно, как в Европе, так и в Азии. Такой нацией и была армянская, изначально представленная двумя самостоятельными ветвями – западной и восточной, раскинувшимися от Италии до Китая и от Кавказа до Эфиопии.  
Очевидно, что подобная «евразийскость» армян вызывает не только исторический, но и политологический интерес: весь этот регион представляет из себя «Евразийский Кавказ».

 
Но тем удивительней, то, что роль и значение армянской нации должным  образом не определяется на научно-образовательном  уровне: политологическом, философском  и т.д. Хотя исторической науке уже  давно известны факты, свидетельствующие  о значительном прошлом армянской  нации и его огромной роли в  истории не только Византии, но и  всего человечества. Во многом, это  было связано с политическими  обстоятельствами. Поэтому важно  отойти от устоявшихся политических, национальных и идеологических стереотипов  и взглянуть на прошлое этой нации, увязав его с великой византийской цивилизацией, для ответа на следующие  вопросы: «На каком основании Арабский Восток именовал Византию «Армянской державой»»?, «Почему, по мнению некоторых специалистов, Византийскую империю следовало бы называть (для большей точности) «Греко-армянской империей»»?, «И, наконец, почему Стивен Рансимен, сам шотландец, сравнивал роль армян Византийской империи с ролью, которую играли в Британии шотландцы, поставлявшие ей лучших солдат, изобретателей, ученых и просто свободный дух горной страны, привносивший в жизнь империи обновление и динамичность»? Ответы на эти и другие вопросы, позволят понять, каким образом и как протекал процесс арменизации Византии, а, следовательно, и, то, что духовно-культурное понятие эллино-византинизма превратилось в политическое, благодаря активной деятельности выдающихся армянских родов (домов) Византии, которая в свою очередь сформировала соответствующую «культурную политическую идеологию», как духовную связь и единство между гражданами не только собственно восточной половины империи, но и всего «Византийского Содружества Наций». В данном случае следует остановиться на меньше всего известном духовном и этико-социальном влиянии, которое армянский элемент оказывал на империю. 
Армянское духовное развитие носило преемственный характер, в процессе принятия христианства, так же, как и всегда, национальные ценности не уничтожались. Ряд особенностей, обнаруженных в недрах древней армянской религии, свидетельствует о достаточной активности в ней элементов и нюансов, сближающих армянские дохристианские верования с монотеизмом.

Эти составляющие рассматриваются как более древние, первичные представления, к которым в дальнейшем прибавились определенные политеистические наслоения. Следовательно, провозглашение христианства государственной религией Армении не может восприниматься как насаждение чужеродных идей. Состоявшееся в 294 г.13 обращение армян имело серьезные предпосылки в армянских дохристианских верованиях. В частности армянский аревизм лишён был присущей зороастризму материализации, предметности и выступает не как эквивалент небесного тела, а как божество не вещественных, а во многом духовных явлений – мудрости и знания, в том числе снов и астрологии. Если в зороастризме огонь почитался как вещественный элемент, то в армянском аревизме огонь воспринимался как одухотворенная сущность, и армяне называли его словом [hur] («духовное пламя»), отличая от вещественного огня [krak]. Подобное восприятие соотносится с ветхозаветным: увиденный Моисеем терновый куст горел, но не сгорал, ибо его охватил не вещественный огонь, а созвучное армянским представлениям духовное пламя. Не случайно армянский корень [hur] использовался в названии небесного светила [Hrat], в характеристике божества в языческой песне о Вахагне – [na hur her uner] («Его волосы были пламенны») и, наконец, в имени божества – Mihr (таково армянское прочтение имени Михр). Эта дифференциация в армянском языковом мышлении отразилась в том, что сосредоточенное на материальном мире язычество, в том числе и персидскую религию, армяне назвали [krakapashtutyun] (огнепоклонничество), а последователей этих религий – [krakapasht] (огнепоклонники), отличая это понятие от почитания нематериального огня [hur]. 

В аревизме добро осмысливалось как единственный итог божественного творческого акта. Армянский языческий демиург – единственный творец, и в этом смысле древнюю армянскую религию можно с большей однозначностью назвать монотеистической. Формулировка «творец неба и земли» – не единственная характеристика Ара-Мазда, вместе с ней он определяется как «именуемый отцом всех божеств». Эти две формулы – почти символ веры, где акцентируется склонность армянской религии к небесному единовластию, признанию единобожия. Если зороастризм наделяет всех своих божеств, включая Мазду, статусом «ахура», то упомянутая армянская формулировка отделяет верховного бога Ара-Мазда от остальных: только творец – бог, а остальные – божества. 
Божество может быть и добрым, и злым, как в христианстве ангелы-духи могут оставаться добрыми или стать злыми. Результат космогонии Ара-Мазда – мир, который определяется как принципиально добрый, что чрезвычайно созвучно библейской оценке: «И увидел Бог все, что создал, и вот, хорошо весьма» (Быт. 1:31). Примечательно, что в армянском переводе Библии, считающемся «царицей переводов», в приведенном фрагменте в качестве эквивалента слова «хорошо» использовано прилагательное [bari] (доброе). Армянское язычество (аревизм), в отличие от зороастризма, рассматривало зло вне творения и замысла творца. И это, вероятно, можно расценить как еще одну предпосылку, облегчившую религиозную реформу 301 г. в Армении, когда армянский народ принял религию, в которой также зло рассматривается как явление, находящееся за рамками провидения Творца.

 
В аревизме только Ара-Мазд бог-создатель мира, творец. Таким образом древние армяне безоговорочно признавали богом лишь творца, и этот статус позволял ему доминировать над остальными божествами армянского пантеона и выступать в качестве главы небесной властной иерархии. В Армении изначально господствовала естественная религия аревизма, не предполагавшая подчеркнутого официоза. В свете этого аревизм как армянская дохристианская религия, несмотря на ряд совпадений, отличался от персидского зороастризма, как в догматическом смысле, так и в организационно-институциональном, будучи «сдвинута» в сторону большей обрядовой свободы. Это, в свою очередь, облегчало прохождение пути от капища к церкви. Авеста – осуществленная зороастрийскими жрецами поздняя фальсификация первоначального учения – Аревизма (учение древнейшего армянского государства Аратта или Араратского царства, обители верховного бога Ара). То, что язычество преимущественно связано с культом солнца или огня, отражает первоначальную связь Бога с огнем – представление, в том числе визуальное, письменная фиксация которого сохранилась только в Библии – в прямых предупреждениях Господа о том, что увидевший Бога сгорит, а также в эпизоде с несгораемой купиной, когда Господь явился Моисею в виде пламени. Древняя армянская религия (аревизм) была «сдержаннее» в отношении позднейших наслоений, нежели другие религиозные системы, а неизбежные наслоения не сделали неузнаваемым первичное, где чрезвычайно весомы были элементы монотеизма и духовные представления, более чем соотносимые с христианскими. Для аревизма Бог первичен и абсолютен. Абсолют, создавший природу и всё остальное с определённой целью, а именно: «создал на пользу человека», создал величайшее благо для человека «по благости своей и человеколюбию». Значит, любовь к человеку есть «причина истинного творчества и верной заботы». Человек в божественном творчестве становится центром земного бытия; больше того, к этому антропоцентризму прибавляется ещё любовь к человеку, «небесный гуманизм», который в свою очередь может быть познан человеком через сочетание чувственного начала с более высокой формой познания – рассудочным восприятием. В аревизме познание может быть достоверным и точным только тогда, когда одновременно действуют и чувственная и рассудочная формы восприятия, когда они обе в состоянии дополнять друг друга. Истина, устанавливается путём познания человеком самого себя, а, следовательно, единого Бога (по принципу «Бог создал человека по своему образу и подобию»). Высшая истина заключается в признании Бога творцом всего сущего и абсолютом для всего сущего, а опытный путь постижения человеком истины есть путь движения к этому Богу-Творцу и Абсолюту.

Аревизм – это оптимизм и антипод фатализму. Оптимизм заключается в принципе абсолютного добра, выбор которого целиком и полностью зависит от человека, ибо его действия не предопределены, так как есть свобода выбора. Предопределённым может считаться только смерть человека (по аревизму - стыдно бояться неизбежной смерти), но его деятельность, зависит от самого человека, его целеустремлённости и пассионарности (жизненной энергетики), в стремлении, не уподобляясь Богу (ибо противоположный подход взращивает в человеке высокомерие и чванство, он мнит себя Богом, что приводит в итоге, как минимум, к подмене понятий, а как максимум к разложению человеческой сущности), приблизиться к нему с помощью богоугодного устроения своей жизни. Путь же приближения человека к Богу выявляет его богочеловеческую сущность (познав себя, человек, познает Бога, при этом процесс познания есть смысл жизни для него). Поэтому человек, лишённый веры в светлый образ (Бога), лишённый высоких идей и ценностей, находится в плену интеллектуального и духовного цинизма, нигилизма и фатализма (вырожденческая культура). Светлый идеальный образ необходим для того, чтобы человек «не наслаждался грязью, подобно свинье»

. Таким образом,  аревизм провозглашает позитивный максимализм нравственной категорией, которая отрицает довольствование достигнутым. В этом суть развития и прогресса в аревизме. В аревизме указывается на непротивопоставляемое различие между Богом и человеком (духовным и материальным): человек должен понять и принять то, что он лишь смертный человек, но не Бог (что не отрицает, а предполагает принцип «Бог создал человека по своему образу и подобию»). Этот ограничитель в сознании позволяет избежать расщеплённости и фрагментарности культуры и мировоззрения, психологической раздвоенности и неуровновешенности. Именно он воодушевляет и бодрит человека, придаёт ему внутренние силы и способность к позитивно-поступательному развитию. Поэтому в аревизме не только всё преходяще, но и само время также преходяще. История воспринимается как ограниченная каким-то сроком. В аревизме время истории ограничено для конкретного человека, а, следовательно, он должен посвятить свою жизнь, в силу своих возможностей, альтруистическому и гуманистическому служению людям, обществу и государству. Иной подход, как показывает опыт, в конечном итоге приводит к деградации, как человека, так и общества/государства. 

В аревизме господствует принцип «человек человеку не волк, а брат». Опорой ему в этом служит семья с её альтруистическими ценностями. Истина в нравственном смысле (истинность) понимается в аревизме как соответствие сказанного внутреннему убеждению в отличие от лжи, как соответствие внешнего действия внутреннему убеждению в отличие от притворства или лицемерия, как честная оценка самого себя, своих собственных побудительных причин в том смысле, что человек не притворяется и имеет искреннее желание прийти к познанию истины. Такая внутренняя истинность достигается путем регулярного испытания совести и является предпосылкой гармоничного развития добродетелей человека с целью достижения гармонично-позитивного образа жизни. Отсутствие же истинности в жизни человека, склоняет его к жизни во лжи, исключает беспокойство совести, которая мешает ему в различных жизненных обстоятельствах и отдельных реальностях. Он становится «глухим» к определенным понятиям, аксиоматичных в аревизме. Он утрачивает простоту образа бытия и непринужденную открытость к реальности. В отношении «полюбившихся» ему грехов он склонен спрашивать, почему «то или иное» вообще должно считаться грехом, указывает на то, что другие также поступают, но не набирается силой воли, чтобы измениться или, по крайней мере, признаться в своей собственной слабости в данном отношении. Но так как он не хочет слыть человеком с неблагопристойной совестью, он конструирует такие теории, которые оправдывают его поведение. В аревизме подобное поведение соответствует «греху против Святого Духа», которое не может быть прощено, так как делает человека неспособным к покаянию, ведёт его к забвению греха и не дает «всепрощающей милости Божьей» никакого повода для прощения, которое предполагает, хотя бы минимум искреннего и глубокого раскаяния. Идея, максимально приближенная к истине и учитывающая опыт развития, способна практически воплотиться настолько насколько убедительнее и объективнее исследование самой идеи. Истина же одна на всех, но пути её познания, трактовка, понимание, интерпретация, точка зрения различны. В каждом отдельно взятом вопросе своя отдельно взятая единственная истина. Весь вопрос в том кто (чувство, ощущение и мышление), как (манера и стиль) и насколько (убедительность и объективность) приблизился к правильному пониманию истины, т.е. важна степень качественного познания истины. При этом чувства и пытливое мышление есть один из важнейших, если не сказать важнейшее условие, ведущее человека к наивысшей степени качественному теоретико-эмпирическому познанию и пониманию истины. Характерный аревизму «демократизм» ограничивается категоричной императивностью (требовательностью) её норм. Аревизм настаивает на феноменальном (посюстороннем) воздаянии и наказании за порок, а не на ноуменальном (потустороннем). Этим подходом проявляется «глубокая социальная оптимистичность» аревизма и мудрый подход к человеку, который обязывается «плодить добро на земле, сейчас и сегодня, как в отношении ближнего своего, так и окружающей среды». Отсюда и категоричность нравственного императива в жизнедеятельности человека. Человек начинает ответственно относиться к себе и к окружающим его людям. Он высоко ценит человеческую жизнь, ибо она богоподобна, а значит свята. Важно то, что человек сделал хорошего в этой жизни и какова будет память о нём после его смерти. Это не значит, что аревизм отрицает принцип бессмертия человека, но подобное возможно только через серьёзное и ответственное отношение к жизни.