Исследования дифференциальных различий

 Мужская и женская психология   

 Вернемся теперь к главному вопросу нашего исследования. 
    Нельзя не признать, что следствия, вытекающие из развитых нами основных положений для характеристики психологии полов, настолько радикальны, что в состоянии отпугнуть даже тех, кто до сих пор соглашался с нашими взглядами. Но настоящая глава ставит себе задачей отстоять правильность выставленного нами тезиса и обессилить всякие возражения. 
    Весь вопрос заключается в следующем: как логические, так и эстетические явления, сливаясь в понятии истины в одну высшую ценность, заставляют нас признать умопостигаемое «я» или душу, как бытие высшей сверхэмпирической реальности. Но для существа, лишенного логических и этических явлений - подобно «Ж", нельзя допустить такого положения. Для истинной женщины не существует ни логического, ни нравственного императива. Закон и долг по отношению к себе самой - для женщины пустой звук. Отсюда можно вывести, что женщина не может подняться над сверхчувственной личностью.  
    В абсолютной женщине нет своего «я». Это конечный счет сякого анализа женщины. 
    Несмотря на кажущуюся парадоксальность этих слов, автор далеко не первый объявляет эту истину.  
    Китайцы не признают в женщине собственной души. На вопрос о том, сколько у него детей, китаец назовет только сыновей своих; если же у него одни лишь дочери, то он назовет себя бездетным. Вероятно, на этой же почве Магомет исключил из рая женщин, результатом чего является униженное положение женщины в странах ислама. Аристотель признает при оплодотворении мужской принцип формирующим, активным элементом, а женский лишь пассивной материей. Если вспомнить отождествление Аристотелем души с формой, энтелехию, изначально движущее начало, то будет видно, насколько он согласен с нашим взглядом, хотя свое воззрение о женщине он высказывает лишь в вопросе об оплодотворении. 
    Среди отцов церкви Тертуллиан н Ориген особенно низко ставили женщину; но Августин, горячо привязанный к своей матери, не мог разделять их взгляда. Взгляд Аристотеля в эпоху Возрождения приобрел много сторонников, между прочим, в лице Жана Вира (1518-1588 гг.). В наше время аналогичные взгляды высказал Ибсен (образами Анитры, Риты, Ирены) и Август Стриндберг («Верующие»). Мысль об отсутствии у женщины души прекрасно выражена в дивной сказке Фукэ. Это сказка об Ундине, лишенной души. Ундина - это платоновская идея женщины. Очень распространенное выражение «у женщины нет характера», в сущности, выражает отсутствие в женщине души, личности, индивидуальности.  
    Но так как душа человека - микрокосм, люди же, живущие душой и в которых поэтому живет весь мир, гениальны, то можем отсюда заключить, что природе «Ж» вовсе не свойственна гениальность.  
    Мужчина имеет все в себе, и только он может, по словам Пико де-Мирандола, особенно ярко развить в себе те или иные черты. Он может подняться на неизмеримую высоту и низко пасть, он может превратиться в животное, в растение, даже в женщину, и потому существуют женственные мужчины. 
    Но женщина никогда не может быть мужчиной. Мне известно очень много мужчин, которые всей своей психикой, а не только в каком-нибудь определенном отношении, суть женщины; видал я также очень много женщин, имеющих чисто мужские черты, но ни одной, хотя бы единственной женщины, которая не была бы в самой основе своей женщиной; хотя эта основа удачно окутана тонкой пеленой весьма тщательно скрывающей ее не только от взора данной личности, но и от взоров других. Есть или мужчина - или женщина (см. гл. I второй части), хотя бы человек вмещал в себе самые разнообразные качества обоих полов; это бытие человека - основная проблема нашего исследования - определяется отношением его к логике и этике. 
    Но в то время, как мужчина, в анатомическом смысле, психологически может быть женщиной, нет ни одной личности с телом женщины и психикой мужчины, как бы мужествен ни был ее внешний вид и как бы ни было мало впечатление женственности, которое она производит. Теперь мы можем дать верный ответ на вопрос об одаренности полов: есть женщины с некоторыми чертами гениальности, но нет женского гения, никогда его не было (даже среди мужественных женщин, которых называет история и о которых говорит первая часть нашего труда) и он никогда не может быть. 
    Кто в этом вопросе будет колебаться и настолько расширит понятие гениальности, что под него отчасти подойдут женщины, тот этим окончательно разрушит это понятие. 
    Если вообще есть возможность найти понятие гениальности во всей его строгости писывать гениальности во всей его строгости и неизменности, то необходимо, как я думаю, придерживаться тех определений, которые высказаны здесь. Как могут эти определения приписывать гениальность такому существу, которое лишено души? 
    Гениальность идентична глубине. И достаточно услышать - женщина и глубина, как подлежащее и сказуемое, чтобы почувствовать в этом какое-то противоречие. Поэтому женский гений есть соединение несоединимого, так как гениальность есть повышенная, высоко развитая, вообще созданная мужественность. Гениальный человек заключает в себе все, а также и женщину, но сама женщина есть только часть вселенной, а часть не может быть целым; женственность не может включать в себе гениальности. 
    Негениальность женщины с последовательностью вытекает из того, что она не монада, а потому и не отражение вселенной*). 
    Предыдущей главы этого труда говорят в пользу того, что женщина лишена души. Прежде всего третья глава доказала, что женщина живет генидами, мужчина - расчлененным содержанием; что женский пол ведет менее сознательную жизнь, чем мужской. Сознание есть одно из гносеологических понятий и единственное фундаментальное понятие психологии. Гносеологическое сознание и обладание непрерывным «я», трансцендентальный субъект и душа - понятия, взаимно заменяющие друг друга. "Я" существует в таком отношении, что оно само себя чувствует, познает себя в содержании своего мышления: всякое бытие есть сознание. 
    Но здесь нужно добавить одно очень важное пояснение к теории генид. 
    Расчлененное содержание сознания мужчины - не есть вид развитого оформленного сознания женщины, не есть актуальная форма того, что будто бы потенциально скрывается в сознании женщин; в нем уже с самого начала есть нечто качественно отличающееся. Психическое состояние мужчины уже в первой стадии гениды, которую оно упорно старается преодолеть, изъявляет склонность к специфичности понятий и, быть может, всякое ощущение мужчины, в одной из своих очень ранних стадий развития, имеет стремление определиться понятием. Женщина же не имеет этого стремления, как в своем восприятии, так и в своем мышлении. Принципы всякой специфичности понятий зиждутся на логических аксиомах, а эти последние не существуют для женщин. Так как мышление женщины есть не что иное, как своеобразное внушение, то самым выдающимся свойством женщины остается вкус. Вкус это исключительная принадлежность женщины, и в развитии его она может достигнуть известной степени совершенства. Вкус требует, чтобы внимание сосредоточилось на самой поверхности предмета: он никогда не останавливается на деталях и направляется исключительно на целое в его однообразии. 
    ---- 
    *) Было бы очень легко рассмотреть произведения выдающихся женщин и доказать, как мало в данном случае можно говорить о гениальности. Но я позволю себе отказаться от такой историко-филологической работы по источникам, которая требует педантично-точного отношения к себе и может быть без труда произведена всяким, кто находит в этом удовольствие.

 
    Когда женщина "понимает»  мужчину (о возможности или  невозможности такого понимания  речь впереди), то она следит  за тем, что он развивает  перед ней, так сказать, своим вкусом, как ни безвкусно это выражение.  
    Так как при этом ей недоступна точная определенность понятий, то она вполне довольствуется тем, что сказанное вызывает у нее ряд шатких аналогий, и пребывает в уверенности, что поняла все. 
    Это различие в мышлении мужчины и женщины нельзя объяснить себе тем, что оба ряда этого мышления находятся на различных линиях, мышление мужчины находится на линии, несколько удаленной от линии женского мышления. Эти два совершенно различных  
    рода, имеющих один и тот же объект: один мужской, находящийся в понятиях, другой женский, находящийся вне понятий. 
    Когда в своих (часто бессознательных) стремлениях женщина сталкивается с заблуждением, она теряет всякую способность критики, теряет контроль над реальностью. 
    Это объясняет то, что многие женщины твердо убеждены, что им отовсюду угрожает любовная атака; этим же объясняются частые галлюцинации чувства осязания у женщин, которые представляют из себя нечто настолько реальное, что мужчины не могут понять этих галлюцинаций. Ибо фантазия мужчины есть фантазия художника и мыслителя и, следовательно, есть высшая истина; фантазия же женщины - заблуждение и ложь. 
    В основе всего этого, что можно назвать суждением, лежит идея истины. Суждение есть форма всякого познания, а мышление есть процесс составления суждений. Закон достаточного основания является законов суждений, точно так же, как законы тождества и противоречия являются законами понятия (как нормы сущности). Как было сказано, женщина не признает закона достаточного основания. Всякое мышление сводит многообразное к единству. Закон достаточного основания создает зависимость правильности суждения от логической основы познания. В этом законе заложена идея функции единства нашего мышления, вопреки многообразию; остальные же три логические аксиомы выражают собой бытие этого единства, без отношения к многообразию явлений. 
    Поэтому свести к одному эти два принципа - единство и многообразие - невозможно: в их двойственности скорее виден мировой дуализм в форме логического выражения, бытие многообразия рядом с единством. Лейбниц, различая эти два принципа, был совершенно прав. 
    Всякая теория, доказывающая отсутствие логического мышления у женщин, должна доказать не только пренебрежение женщины к закону противоречия (и тождества), всецело имеющему дело с понятиями, но и то, что женщине чужд и непонятен закон достаточного основания, который прилагается всецело к суждению.  
    Указанием на последнее служит интеллектуальная бессовестность женщины. Случайно возникшая в мозгу женщины теоретическая мысль остается без дальнейшей разработки: женщина не прилагает труда к тому, чтобы развить эту мысль, сделать ее прикладной в сфере жизненных отношений, связать ее с другими мыслями - женщина не останавливается на этой мысли. 
    Поэтому тождество развитого, дифференцированного позднейшего содержания с содержанием того же порядка, но хаотическим, нерасчлененным, более ранним в применении к различию мужского и женского мышления, не выдерживает критики: мысли мужчины, выраженной в понятии, соответствует «чувство» гениды, лишенное всякого логического понятия. Природа женщины, лишенная определенности понятий, так же убедительно, как и ее слабо развитая сознательность, доказывает, что эта непритязательгность, самодовольство находятся в связи с тем, что раньше было названо интеллектуальной безсовместностью женщины. 
    Впоследствии мы еще раз придем к этому предмету и постараемся выяснить его отношение к неопределенности понятия женщины. 
    Это вечное пребывание в сфере чувств, отрицание понятия и понятливости, самоубаюкивание, без порывов к глубине, придает характер женственности стилю большинства современных писателей и художников. Мужское мышление отличается от женского своими прочными формами, потому всякое «искусство настроений» есть «искусство" бесформенное. 
    Поэтому содержание психики мужчины нельзя приравнять к более развитой форме генид женщины.  
    Мысль женщины скользит по поверхности различных вещей, чего не наблюдается у мужчины, который привык проникать «в корень всех вещей». Они не считают нормой и принцип особенности, который отделяет принцип тождества от всего сущего и возможного как нечто самостоятельное. То, что в мышлении женщины отсутствует специфическая определенность понятий, объясняет ее "чувственность», способствующую появлению самых странных ассоциаций и предметов, которые не имеют друг с другом ничего общего. Даже женщины с лучшей, наименее ограниченной памятью не могут отказаться от синестезий. 
    Допустим, например, что какое-нибудь слово напомнило им определенный цвет или какой-нибудь человек определенную пищу, что в действительности бывает очень часто у женщин. В таких случаях они вполне удовольствуются своей субъективной ассоциацией, у них нет стремления выяснить причину такого сравнения; еще меньше они думают о том, чтобы проанализировать свое впечатление от этого слова или человека. У женщины нет "я". Только понятие превращает в объект комплекс ощущений; оно делает его независимость от того, чувствую ли я его или нет. Наличность комплекса ощущений зависит от хотения человека: человек закрывает глаза, затыкает уши и уже ничего не видит и не слышит; он опьяняет себя или ложится спать и все забывает. 
    ...И здесь снова раскрывается перед ним то, что всякая свобода самоограничивается, как в логике, так в этике. 
    Свободным человек будет вообще только тогда, когда он будет сам для себя верховным законом. Только тогда избегает он гетерономии и зависимости от воли других, которая всегда содержит в себе произвол. Поэтому функция понятия есть причина самоуважения человека; он чувствует как бы себя тем, что дает своему объекту свободу и независимость, как всеобъемлющему предмету познания, и именно на предмет всегда ссылаются мужчины, споря между собой. 
    Только женщина не противопоставляет себя предметам, она носится с ними и в них, подчиненная исключительно своему желанию; она не может дать объекту свободы, так как она сама ее не имеет. Самостоятельность которую дает понятие ощущению, освобождается не от субъекта, а от субъективности. Ведь понятие именно и есть то, о чем я думаю, пишу или говорю. В этом обстоятельстве заключается мысль, что я нахожусь, тем не менее, в некотором отношении к понятию, а эта мысль есть сущность суждения. 
    ...Вопрос, который вызвал столько споров, - предшествовало ли понятие суждению или наоборот, - необходимо разрешить так: оба они одновременны, но обязательно друг друга обуславливают. Всякое познание направлено на какой-нибудь предмет; акт познания совершается в форме суждения, а понятие есть предмет суждения. Функция понятия отграничила субъект от объекта, "оставив субъект в одиночестве». 
    Тоска познавательного инстинкта, как и любовь, стремится соединить разъединенное. 
    Существо, лишенное деятельности в сфере понятий, как, например, истинная женщина, лишено деятельности в сфере суждения. 
    Быть может, это положение покажется смешным парадоксом, так как ведь и женщины в достаточной мере говорят (во всяком случае мы не слышали, чтобы кто-нибудь жаловался на то, что они склонны молчать), а всякая речь является выражением суждений. 
    Но, например, лжец, которого всегда выставляют, как убедительный довод против значения суждений, - ведь он никогда не создает суждений в собственном смысле слова (существует «внутренняя форма суждений", как и внутренняя форма речи), так как лжец, говоря ложь, отбрасывает в сторону критерий истины. 
    Действительно, он требует всеобщего признания своей лжи, требует от всех людей, но кроме себя самого; а поэтому его ложь лишена объективной истины. Если человек обманывает сам себя, то это значит, что он не подчиняется суду своего внутреннего голоса, не подчиняет ему своих мыслей; тем менее он захочет их защищать перед судом других людей. 
    Итак, можно, не нарушая внешней формы суждений, совершенно не соблюдать его внутренней формы. 
    Эта внутренняя форма есть искреннее признание истины как верховного судьи всех ваших суждений, беззаветная готовность предстать пред этим судьей и оправдать свои поступки. 
    У человека существует известное отношение к истине; из этого факта вытекает отношение правдивости к людям, к самому себе и к вещам. Поэтому положение, выставленное раньше и гласящее, что существуют ложь по отношению к себе и ложь по отношению к другим, - неверно. Кто расположен ко лжи субъективно (что замечается у женщины и требует подробного рассмотрения), тот не чувствует никакого интереса к объективной истине. 
    Женщина не ощущает никакого стремления к объективной истине - в этом причина ее несерьезности, ее равнодушного отношения к мыслям. Есть много писательниц, но нет ни единой мысли в их произведениях, а отсутствие у них любви к истине (объективной) делает то, что они даже заимствовать чужие мысли считают делом, не стоящим труда. Серьезного интереса к науке нет ни у одной женщины; здесь она, пожалуй, может ввести в заблуждение и себя и других достойных людей, но скверных психологов. Когда женщина создала в науке нечто более или менее значительное (София Жермен, Мария Сомервилль и др.), можно быть уверенным, что за всем этим скрывается мужчина, на которого она старалась походить. К мужчине применяется выражение «ищите женщину», но гораздо правильнее применить к женщине - «ищите мужчину». 
    Способность к истине есть следствие воли к истине, и этой волей она измеряется, потому-то женщина до сих пор не создала ничего выдающегося в науке. 
    Женщина понимает действительность гораздо слабее, чем мужчина, хотя многие и утверждают противное. Познание, как факт, всегда подчинено у нее посторонней цели; и если стремление к этой цели в достаточной степени упорно, то женщина может смотреть очень правильно на вещи. Но понять истину ради самой истины», понять ценность истины как таковую - этого женщина не может. 
    Поэтому менее всего возможно, чтобы женщина была философом; у нее нет выдержки, ясности, упорства мышления; она лишена к этому побуждения. Абсолютно не может быть речи о женщинах, которые мучаются неразрешенными проблемами. Лучше умолчать о таких женщинах, потому что их положение безнадежно. Мужчина, всецело отдавшийся проблемам, хочет познать, женщина же в таком случае хочет только быть познанной. 
    То, что женщина воспринимает суждение как нечто мужественное, как третичный половой признак, притягивающий ее, психологически доказывает, что функция суждения есть показатель мужественности. Чтобы иметь возможность заимствовать определенные взгляды, женщина требует их от мужчины. Мужчина, который имеет неустойчивые взгляды (какова бы ни была эта неустойчивость), совершенно чужд ее пониманию. Рассуждения мужчины для нее признак мужественности, поэтому она жаждет, чтобы мужчина рассуждал. Женщина может говорить, но не может рассуждать. Когда женщина нема - она опасна, так как мужчина может принять немоту за молчание. 
    Женщины совершают меньше преступлений, чем мужчины, - это всем известный факт, подтвержденный криминальной статистикой и данными повседневной жизни.  
    Апологеты чистоты женских нравов обыкновенно ссылаются на этот факт. Но при решении вопроса о нравственности женщине важно не то, что человек согрешил объективно против какой-нибудь идеи. Важным является определить, есть ли в человеке то субъективное начало, которое определенно относится к попранной идее, и знал ли человек в момент преступления, какую он жертву приносит этим субъективным началом. 
    Преступник рождается преступником; тем не менее он чувствует, совершив преступление, что он потерял и ценность как человек и право на человеческое существование. Преступники - народ, в большинстве случаев, малодушный. Этим ж е объясняется вышесказанное. Среди преступников нет ни одного, который гордился бы совершенным им злодейством, который имел бы настолько мужества, чтобы оправдать свое преступление. Преступник-мужчина с самого своего рождения стоит в таком же отношении к идее ценности, как и мужчина не преступник. Женщина, совершая самое гнусное преступление, никогда не чувствует себя виновной. 
    Таким образом, мы доказали, что «Ж» лишена деятельности в сфере понятий и суждений. Функция понятия заключается в том, что субъект становится лицом к лицу с объектом; функция же суждения является выражением родства и глубокого единства субъекта и объекта. 
    Здесь нам уже не впервый раз приходится делать вывод: у женщины нет субъекта. Непосредственно примыкает к доказательству алогичности женщины также и доказательство ее аморальности. Мы уже видели, как глубоко залегла ложь в сущности женщины, в силу ее безразличного отношения к идее истины и вообще к объективным ценностям. Мы еще вернемся к этой теме, а пока обратим свое внимание на другие моменты. При этом рекомендуется особенная осторожность и даже проницательность, до известной степени. Дело в том, что появилось несколько подделок под этичность и фальсификаций морали и что многие женскую нравственность ставят выше мужской. Я уже указал на то, что необходимо делать различие между аморальным поведением и поведением антиморальным, я повторяю, что по отношению к женщине речь может идти только об аморальном поведении, которое не касается морали и не является, в области морали, каким-либо течением или направлением. 
    Женщина может искренне удивляться и возмущаться, когда ей приходиться выслушивать пункты обвинения. Ей будет казаться странным, что не признают ее права поступать именно так, а не иначе. 
    Женщина всегда уверена в своем "праве", так как она никогда не подвергнет себя суду своей совести. И преступник, конечно, мало прислушивается к голосу своей совести, но он никогда не настаивает на своем праве. Мысль о праве, как напоминающая ему о совершенном им преступлении, не может быть предметом его желания, и он старается от нее уйти. Это ясно показывает, что он раньше имел определенное отношение к идее, но теперь он не желает восстановить в памяти факта своей измены лучшему «я». Ни один преступник не думал еще о том, что люди, подвергая его наказанию, творят над ним несправедливость*); женщина, напротив, уверена что обвиняющий ее действует из злого умысла. Если она совершила преступление. 
    Когда начинают ее увещевать, она плачет, просит прощения и «узревает свою вину»; она серьезно уверена, что чувствует к этому желание: слезы доставляют ей томительное наслаждение. Преступник стоит на своем, он не сразу доступен убеждению; упорства женщины довольно легко превращается в мнимое сознание вины, при некотором умении обвинителя. Одинокие страдания сознавшего тяжесть своего преступления, тихие слезы, отчаяние вследствие позора на всю жизнь - все это совершенно неизвестно женщине. Кающаяся, бичующая свое тело флагеллянтка - это кажущееся исключение из общего правила, но впоследствии это дает нам убеждение в том, что женщина чувствует себя виновной только между другими людьми, в компании. 
    Я не утверждаю, что женщина зла, антиморальна, я утверждаю, что она большей частью не может быть злой: она аморальна, низка. 
    Два дальнейших феномена, на которые вообще ссылается ценитель женской добродетели, - это женское страдание и женская непорочность. Чудесная сказка о душе женщины создалась под влиянием женской доброты и сочувствия; но самым неопровержимым аргументом в пользу высшей нравственности женщины являлась женщина как сиделка, как сестра милосердия. Я неохотно касаюсь этого пункта и оставил бы его без внимания, но меня вынуждает к этому то, что в одном личном разговоре мне было сделано возражение, которое, по-видимому, повторят и другие. То, что женщины ухаживают за боль 
    --- 
    *> Преступник чувствует себя виновным даже тогда, когда он не совершил никакого преступления. Он болезненно воспринимает обвинение в обмане, краже, и т.п., которых он не совершал. Но он чувствует себя способным совершить это. Он чувствует себя уличенным, когда попадается другой преступник.

ными, не доказывает их сострадания. Это ошибочный взгляд. Наоборот, - ухаживание за больным свидетельствует о наличности у женщин черты, противоположной состраданию. 
    Мужчина никогда не мог бы смотреть на страдания больных - это мучило бы его и изнуряло, а потому мужчина не может долгое время ухаживать за больными.  
    Кто наблюдал сестер милосердия, тот, вероятно, не раз удивлялся их равнодушию и «мягкости» в минуты самых страшных мучений смертельно больных людей. Так и должно быть, так как мужчина, который не может спокойно видеть страдания и смерти других людей, был бы плохим помощником больному. Мужчина хотел бы утишить боль, предотвратить смерть, он хотел бы помочь; но где помощь является лишней, там есть место для ухаживания - для занятия, к которому так приспособлена женщина. 
    Но жестоко ошибаются те, которые не объясняют деятельности женщины в этом случае какими-либо другими соображениями, кроме утилитарных.  
    К этому примыкает еще то, что для женщины нет проблемы одиночества и общества. 
    Роль компаньонки(чтицы, сестры милосердия) наиболее к ней подходяща потому, что она не выходит из своего одиночества. Для мужчины одиночество и общество всегда есть проблема, хотя бы была возможность избрать одно из двух. 
    Женщина не оставляет своего одиночества, чтобы ухаживать за больным; ее поступок был бы нравствениым, если бы она вышла из своего одиночества. Женщина никогда не одинока. Она не боится одиночества, но и не чувствует особенной склонности к нему. Даже будучи одинока, женщина живет в тесной связи со всеми людьми, которых она знает. Это лучше всего доказывает, что она не монада, так как монада имеет свой пределы.  
    Женщина не ограничена в своей природе, но не так не ограничена, как гений, границы которого совпадают с границами мира; просто ее не отделяет что-либо действительное от природы и людей*). Это слияние есть безусловно нечто сексуальное. Поэтому сострадание женщины проявляется в форме телесного приближения к существу, вызывающему это чувство сострадания. Это нежность животного; для того, чтобы  
    ---- 
    *) Женщина никогда не страдает среди своих ближних, так как она не видит в другом человеке существа совершенно отдельного; но она может чувствовать свое превосходство.

утешить, женщина должна ласкать. Вот опытдоказательства того, что между женщиной и всем другим нет резкой грани между одной ивдивидуальностью и другой! Не в молчании проявляет женщина свое отношение к страданию близких людей, но в возгласах и причитываниях: так сильно чувствует она с ними физическую, но отнюдь не духовную связь. 
    Одна из самых важных черт женского существа - это сливающаяся с окружающим жизнь» и эта черта полна глубоких последствий. Она является причиной повышенной чувствительности у женщины, ее готовности и бесстыдства плакать по всякому поводу. Недаром мы знаем только женский тип плакальщицы, и мужчина, плачущий в обществе, стоит не очень высоко в общем мнении. Когда кто-либо плачет, женщина плачет вместе с ним; точно так же она смеется с тем, кто смеется (но не над ней). И вот этим исчерпана большая часть женского сострадания.  
    Только женщина пристает так к другим людям, плачется на свою судьбу и требует сострадания. В этом заключается самое сильное доказательство психологического бесстыдства женщины. 
    Женщина провоцирует жалость у чужих людей с тем, чтобы самой плакать вместе с ними, и, таким образом, в самой себе усилить жалость до отношению к самой себе. 
    Почти можно утверждать, что женщина, когда она плачет одна, плачет с другими, которым в мыслях жалуется на свое горе; это растрагивает ее еще больше. "Сострадание к себе самой» - это женская особенность. Женщина прежде всего делает себя объектом сострадания со стороны других людей, ставит себя в одну линию с ними, а затем, глубоко растроганная, плачет над собой "бедной". 
    На почве этого ничто не вызывает столько греха в мужчине, как импульс к «состраданию к себе», который он в себе неожиданно ощущает: в момент такого состояния субъект фактически превращается в объект. Плачь и вой, по незначительнеишему поводу, без всякого усилия хотя бы из стыдливости подавить в себе это чувство - вот женское сострадание, в которое верил даже Шопенгауэр. 
    Истинное сострадание, как и страдание, должно быть стыдливым, раз оно серьезно. Даже более того: одно страдание не может быть так стыдливо, как страдание и любовь вместе, так как здесь мы приходим к крайнему пределу личности, который перешагнуть уже невозможно. Мы поговорим потом о любви и ее стыдливости. 
    В истинном мужском сострадании, в сострадании в настоящем смысле этого слова, есть чувство вины и стыда за то, что «я» - не одно и то же с тем, кто страдает, что "я" - совершенно отдельное от него существо, что я не страдаю. Краснеющее за самого себя - вот мужское сострадание. Мужское сострадание скрыто, женское - навязчиво. 
    Здесь уже выяснено отчасти, какое отношение имеет сострадание к женской стыдливости; подробнее об этом будет говориться дальше в связи с вопросом об истерии. 
    Мы совершенно не понимаем, как люда могут говорить о врожденной стыдливости женщин, когда они наивно усердствуют в том, что щеголяют в декольтированных платьях, хотя бы на то и было некоторое разрешение общественного мнения. 
    То, что же женщины в присутствии других женщин без всякого стеснения показывают свое голое тело, служит доказательством абсолютного бесстыдства женщин.  
    Мужчины между собой всегда старааются прикрыть наготу. 
    В этом лежит указание на то, откуда исходят известное требование внешней стыдливости, педантично соблюдаемое женщинами. 
    Когда женщины остаются одни, они производят самое тщательное сравнение физических прелестей друг у друга, а часто и все присутствующие подвергаются тщательному осмотру. В этом заключается похотливость, так как здесь исходным пунктом является ценность, придаваемая мужчиной тому или другому телесному преимуществу женщины. 
    Мужчина совершенно не интересуется наготой другого мужчины; женщина же, познакомившисъ с другой женщиной, немедленно создает себе картину ее половой жизни; она даже оценивает ее именно с этой точки зрения.  
    К более глубокому разбору этой темы я еще вернусь впоследствии. 
    Здесь впервые сталкивается наше изложение с тем моментом, о котором я говорил во второй части своего труда. 
    То чего мы стыдимся, необходимо раньше всего сознаватъ, - только тогда мы и сможем ощущать стыд. Но для сознательности, как и для стыда, необходима дифференциация. 
    Женщина, которая только сексуальна, может казаться асексуальной, потому что она сама сексуальность; у нее полова индивидуальность ие выявляется ни физически, ни психичсеки, ни в пространстве, ни во времени, как у мужчины. Женщина, которая лишена стыдливости, может производить впечатление стыдливой, потому что у нее нет стыда, который можно было бы оскорбить. Таким образом, женщина бывает или вечно голая, так как никогда не может прийьти к мысли об истинной наготе; вечно голая потому, что не имеет в себе ничего, что могло бы послужтть импульсов к прикрытию ее наготы и привести к сознанию своей (объективной) наготы. 
    Можно быть голым и в одежде - это истина, надоступная тупому уму, и плох тот психолог, который убежден только одеждой и отказывается поэтому говорить о наготе. ДЖаже в кринолине и корсете женщина объективно всегда нага. 
    Это тесно связано с тем значением, какое для женщины имеет слово "я". Женщина, когда ее спрашивают, что она подразумевает под словом «я», не может себе представить ничего другого, как только свое собственное тело. "Я" женщин - это внешность. Истинную характектеристику "я» женщины дает «Рисунок человеческого «я», набросанный Махом в его "Предварительных антиметафизических замечаниях». Вовсе не так смешно высказанное Э. Краузе мнение, что самосозерцание «я» вполне выполнимо, как об этом думает Мах, а за ним и многие другие, которым нравится у Маха именно эта шутливая иллюстрация философского «Много шуму из ничего». 
    «Я» - это основание онецифического тщеславия женщины. Мужское тщеславие есть проявление воли к ценности. 
    Устранение всякого сомнения у других людей в достижимости этой ценности - вот объективная форма и чувствительность мужского тщеславия. То, что дает мужчине ценность и вневременность, - это его личность. 
    Личность есть высшая ценность, которая не тождественна цели, ибо, по выражению Канта, она «может быть замещена никаким эквивалентом», «она выше всякой цены и поэтому совершенно устраняет возможность эквивалента». 
    И эта ценность есть достоинство мужчины. Женщины не имеют никакого достоинства, вопреки мнению Шиллера; пробел этот постарались заполнить, изобретя слово «дама». Их тщеславие направляется, вполне естественно, 
    ---- 
    *) В данном исследовании предусмотрены все возражения ротив нашего взгляда и все доводы в пользу стыдливости женщины. К ним приблизимся в XII главе.

на сохранение, усиление и признание своей телесной красоты, то есть сводится к высшей женской  ценности. 
    Таким образом, тщеславие «Ж» есть, с одной стороны: известное расположение к своему телу, расположение, присущее только "Ж», чуждое самому красивому (мужественному) мужчине*). Это радость своего рода и она проявляется даже у самой некрасивой девушки, когда она любуется собой в зеркало, трогает себя, испытывает ощущение своих отдельных органов тела. 
    И тут же вспыхивает в ее голове яркая мысль, что все эти прелести будут принадлежать мужчине. 
    Все это доказывает еще раз, что женщинаможет быть одна, но одинокой она никогда не может быть. С другой стороны, тщеславие женщины проявляется в том, что у нее существует потребность вызывать удивление свом телом, делать его предметом желания со стороны возбужденного в половом отношении мужчины. Эта потребность столь сильна, что есть женщины, которые довольствуются вполне только удовлетворением этой потребности; их удовлетворяет восхищение и вожделение мужчин, зависть других женщин; этого для них вполне достаточно; других потребностей у них нет. 
    Итак, внимание, всегда обращенное на других, - вот женское тщеславие; женщины живут мыслью о других. Именно это служит основанием для женской щепетильности. Если кто-либо найдет женщину безобразной, то женщина навеки не забудет этого. Сама она никогда не признает себя некрасивой; в крайнем случае, она согласится признать себя малоценной. Но и к такому печальному признанию склоняется она только тогда, когда другие женщины одерживают над ней победу в борьбе за мужчину. Такой женщины, которая нашла бы себя в зеркале некрасивой и непривлекательной, - такой женщины нет. Собственная безобразная внешность у женщины никогда не бывает так реально мучительной, как у мужчины. Женщина до конца старается разубедить себя и других в этом. Где причины подобного тщеславия женщины? Причина - это отсутствие у женщины «я», отсутствие того, чему человек придает абсолютную ценность, отсутствие самоценности. 
    Вполне естественно, что женщина, как существо, лишщенное самоценности для себя, старается приобрести  
    --- 
    *) Отметьте: многие так называемые красивые мужчины наполовину женщины. 
    свою ценность для других, посредством превращения себя в объект изучения с их стороны, в объект восхищения и вожделения. 
    Единственное в мире, имеющее абсолютную ценность, это - душа. 
    "Вы лучше многих птиц»,-говорил Христос людям. Не та точка зрения, которая служит исходной для оценки своего «я» у всякого существа, обладающего «я», служит точкой зрения для женщины при оценке самой себя. Эта точка зрения: насколько человек был верен своей личности, насколько он был свободен. Но если женщина всегда и без исключения ставит себя на ту высоту, на которой стоит ее муж; если она только через посредство своего мужа или любовника приобретает ценность, так что она не только социологически и материально, но и по существу тесно связана с браком; если все это так, - то отсюда один вывод: у нее отсутствует самоценность человеческой личности, сама по себе она не обладает никакой ценностью. 
    Женщины всегда выводят свою ценность нз других вещей: из своих денег, своего имущества, числа и роскоши своих нарядов, яруса своей ложи в театре, своих детей, но прежде всего из своего почитателя, своего мужа; и на что всегда под конец ссылается женщина в споре с другой и чем она действительно старается наиболее глубоко задеть и вернее поразить свою собеседницу, это ука зать на более высокое социальное положение, большее богатство, значение и титул мужа, большую моложавость и большее число его поклонниц; между тем мужчине, и прежде всего им самим, вменяется в величайший позор ссылаться на что-либо постороннее и отстаивать свою ценность от всех на нее нападок чем-нибудь посторонним. 
    Что «Ж» не имеет души, можно доказать далее следующим обстоятельством. Тогда как (согласно с известным рецептом Гете) невнимание со стороны мужчин вызывывает у «Ж» сильнейшее желание произвести на него впечатление - только в этом и заключается ведь весь смысл и вся ценность ее жизни; для «М» женщина, которая обходится с ним недружелюбно, становится для него уже антипатичной. Ничто не может сделать «М» таким счастливым, как любовь девушки; даже если она и не смогла сразу привлечь его к себе, то все равно опасность воспламениться для него весьма велика. Для «Ж» любовь мужчины, который ей не нравится, есть только удовлетворение ее тщеславия или пробуждение ее дремавших желаний. Женщина всегда обнаруживает притязание на всех мужчин, какие только существуют, на свете. То же самое можно сказать и о характере дружбы между представительницами одного и того же пола, - в ней есть всегда элемент полового характера. 
    Взаимоотношение -- единство эмпирически существующих промежуточных ступеней - определяется их положением между «М» и «Ж». Чтобы и здесь привести пример применения нашего принципа, укажем на следующий случай: тогда как всякая улыбка на устах девушки легко восхищает и воспламеняет «М», женственные мужчины интересуются и замечают действительность часто только тех женщин и мужчин, которые не обращают на них никакого внимания, подобно тому, как «Ж» тотчас оставляет поклонника, в котором она уверена и который, таким образом, уже не может более повысить ее самоценности. Поэтому-то и привлекает женщину только такой мужчина, и в браке она остается верной только тому, кто пользуется у других женщин таким же успехом, как и у них, - так как, в противном случае, они уже не могут придать ему никакой новой ценности и противопоставить свое суждение суждению остальных. У настоящего мужчины происходит это как раз наоборот. 
    Бесстыдство, как к бессердечие женщины, выражается в том, что она рассказывает и, главное, как именно рассказывает о том, что она любима. Мужчина чувствует себя пристыженным, когда он любим, потому что ему это дарят, он делается пассивным, связанным, вместо того, чтобы самому дарить, быть активным, свободным; и он сознает ведь, что сам он, как целое, никогда не заслуживает вполне любви; ни о чем он не будет стараться так глубоко молчать, как об этом, даже если он и не думал вступать с самой девушкой в интимную связь, и ему нечего даже было бы бояться ее скомпрометировать. Женщина хвалится тем, что она любима, хвастает этим перед другими женщинами, чтобы возбудить в них чувство зависти. Женщина воспринимает влечение к ней другого человека совершенно не так, как мужчина, она понимает это не так, как признание ее действительной ценности, не как глубокое понимание ее существа, а как наделение ее тем значением, которого у нее раньше не было, - как дарованье ей того, что служит для нее легитимацией перед другими и что впервые дает ей бытие и сущность.  
    Этим объясняется также и та невероятная, затронутая уже в одной из предыдущих глав, способность женщины помнить комплименты, хотя бы они и были сделаны ей еще в ранней молодости. Эти комплименты и наводят ее на мысль о собственной ее ценности, и потому женщины требуютот мужчин, чтобы они были "галантными". "Галантность" является самой подходящей формой для наделения женщины ценностью, и насколько дешево стоит она мужчине, настолько дорога она женщине, которая никогда не забывает ни одного выражения лести и до самой старости питается самыми пошлыми любезностями. Обыкновенно каждый помнит только то, что для него имеет какую-нибудь ценность; а если это так, то становится понятным и то обстоятельство, почему женщины обладают такой прекрасной памятью па комплименты. Они представляют из себя нечто такое, что придает женщине известную ценность, потому что в ней самой не заложено природного масштаба для оценки, она не чувствует никакой абсолютной ценности, которая не считается ни с чем, кроме себя самой. И даже явление ухаживания, «рыцарства», может служить доказательством того, что в женщине нет никакой души; ведь когда мужчина галантен по отношению к женщине, он тем самым показывает, что он мепее всего видит в ней душу и самостоятельную ценность; он не уважает, а унижает ее наиболее беспощадным образом именно там, где сама она чувствует себя возведенной на недосягаемую высоту. 
    Как аморальна женщина, можно заключить из того, что она тотчас же забывает о сделанной ею безнравственности, и мужчине, если он взялся за воспитание этой женщины, приходится все время напоминать ей об этом; тогда она может внезапно поверить, в силу особого рода женской лживости, что она поступила нехорошо, и, таким образом, обмануть этим и себя, и мужчину. Мужчина же наоборот, ничего не помнит так сильно, как те случаи, когда он оказывался виновным. В этом случае память опять выступает, как явление моральное. Простить и забыть - это одно и то же, но никак не «простить и понять". Кто вспоминает свою ложь, тот упрекает себя в ней. То, что женщина не обвиняет себя в низости, совпадает с тем, что она на самом деле никогда не сознает ее и, не имея никакого отношения к нравственной идее, о ней забывает. Поэтому ясно, что она не отрицает. Многие считают женщину невинной и даже более нравственной, нежели мужчину, так как у пее этические воззрения не составляют проблемы; но это совершенно неосновательно, потому что в действительности она, собственно, даже не знает, что такое безнравственность. Невинность ребенка тоже, ведь, е может быть заслугой, заслугой была бы невинность старда, но ее не существует на деле. 
    Самонаблюдение является чисто мужским свойством; о кажущемся исключении, сводящемся к истерическому самонаблюдению многих женщин, мы еще говорить сейчас не будем, точно так же, как и сознание виновности, раскаяние, самобичевание, которому подвергают себя женщины и которые являют собой замечательную имитацию настоящего чувства вины, равно как и женские формы самонаблюдения, будут рассмотрены нами в ближайших главах. Субъект самонаблюдения тождествен с субъектом морализующим: он постигает психические явления только путем их оценки.  
    Совершенно в порядке вещей и согласно с духом позитивизма то, что Огюст Конт смотрит на самонаблюдение как на явление противоречивое, и называет его «глубочайшим абсурдом». Совершенно ясно, и на это даже можно не указывать, что при ограниченности нашего сознания не могут иметь место в одно и то же время психическое переживание и особое восприятие его: только с "первичным» образом памяти (Нодль) связаны наблюдение и оценка; в этом случае это есть суждение о копии. Но среди совершенно равноценных явлений ни одно никогда не могло бы сделаться объектом и утверждаться или отрицаться, как это бывает при всяком самонаблюдении. То, что наблюдает, судит и оценивает все содержание не может быть одним из этих содержаний наряду с другими данными. Это есть вневременное «я», которое вменяет человеку как его настоящее, так и прошлое, которое создает то "единство самосознания», ту непрерывную память, которой нет у женщин. Ибо не память, как думает Милль, или непрерывность, как думает Мах, приносят веру в свое "я", которое вне этого не имеет самостоятельного существования, а совсем наоборот: как память и непрерывность, так и благочестие и потребность в бессмертии выводятся на ценности нашего «я», причем ничего из их содержания не может стать функцией от времени и не должно подвергнуться уничтожению*). 
    Если бы женщина обладала самоценностью и волей. чтобы отстаивать эту последнюю от всех нападок, если б она также обладала только потребностью в самоуважении, то она не могла бы быть завистливой. Вероятно, все женщины завистливы; зависть же такое свойство, которое может быть только там, где отсутствуют вышеприведен 
    --- 
    Только здесь становится вполне ясным, что душа есть та особенная ценность, которая, создавая прошлое, отрицает время, как об этом уже говорилось в V главе.

ные условия. Также  и зависть матерей, когда дочери других женщин выходят ранее замуж, нежели их собственные, является признаком  настоящей неизменности и предполагает, как, впрочем, и всякая зависть, полное отсутствие справедливости. В идее справедливости, которая заключается в применении идеи истины на практике, логика в этика соприкасаются так же тесно, как и в теоретической ценности истины. Без справедливости нет общества; зависть же абсолютно не социальное свойство. В самом деле, женщина является совершенно несоциальной; и если раньше справедливо связывали всякую идею общества с вопросом об индивидуальности, то здесь-то и можно проверить ее. Государство, политика, товарищеское общение для женщин совершенно безразличны, и женские союзы, в которые закрыт доступ мужчинам, распадаются в самый короткий срок. Семья, наконец, является совершенно не социальным явлением; мужчины, женившись, тем самыми выходят из обществ, в качестве членов и участников которых они до того состояли. Это было мною написано еще раньше, нежели появились ценные этнологические исследования Генриха Шурца, которые, опираясь на богатый материал, доказывают, что зачатка образования нужно искать в союзах мужчин, и не в семье. 
    Паскаль удивительно тонко отметил то, что человек ищет общества только потому, что он не переносит одиночества и стремится забыться. И здесь оказывавается полное совпадение между прежним положением, отрицавшим у женщины способность к одиночеству, с настоящим, по которому она является существом необщественным. 
    Если бы у женщин было свое «я», то она обладала бы чувством собственности как по отношению к себе, так и другим. Но склонность к воровству гораздо сильнее развита у женщин, нежели у мужчин: так называемые "клептоманы» (воры без нужды) - почти исключительно женщины. Ибо женщине понятно чувство власти и богатства, но не собственности. Женщины-клептоманки, если их застанут на месте преступления, приводят обыкновенно в свое оправдание то обстоятельство, что им вдруг показалось, что все это принадлежит им. Библиотеки, выдающие книги на дом, посещаются, главным образом, женщинами и даже такими, которые настолько состоятельны, что в состоянии купить несколько книжных лавок; но к вещам собственным у них нет такой глубокой привязанности, как в вещам, взятым на прокат. Здесь, опять определенно выступает связь между индивидуальностью и социальностью: подобно тому, как необходимо самому обладать личностью, чтобы иметь возможность признавать ее и в другом, так нужно иметь представление и о приобретении личной собственности, чтобы уметь уважать ее. Еще теснее, нежели собственность, связано с каждой личностью имя. И здесь факты говорят так громко, что надо только удивляться, как на них в обществе обращают мало внимания. Женщин ничто не связывает с их именем. Это доказывается уже тем обстоятельством, что они, выходя замуж, расстаются со своей фамилией и принимают фамилию мужа, не придавая этому факту никакого ровно значения: о своей прежней фамилии они не жалеют ни секунды и с легким сердцем принимают новую; точно так же к мужу переходила и собственность женщин (по крайней мере, до недавнего времени), и это происходило не без причин, лежащих глубоко в самой природе женщины. Не из чего заключить, что эта перемена фамилии стоит ей какой-либо борьбы; напротив, уже любовнику и ухаживателю они позволяют давать им такие имена, какие ему только нравятся. Женщина никогда не будет жаловаться на то, что ей приходится расстаться со своей фамилией, даже в том случае, когда она принуждена выходить замуж против воли, за человека нелюбимого ею; она бросает свою прежнюю фамилию, обнаруживая полнейшее к ней безразличие. Напротив, она чаще всего даже требует от возлюбленного, чтобы он дал ей новое имя, и нетерпением ждет, когда перейдет к ней новая фамилия мужа - уже вследствие одной новизны этого. Но имя нужно понимать как символ индивидуальности; только у рас, стоящих на самой низшей ступени развития, как у южно-африканских бушменов, не существует, как известно, личных имен, потому что у них нет еще пока нужды в том, чтобы различать людей между собой. Женщина по существу безымянна, так как, по своей идее, она лишена личности. 
    В связим с этим находится еще одно важное наблюдение, которое каждый может проверить легко, обратив на него внимание. Если в помещение, где находится женщина, войдет мужчина, и она заметит его, или даже только услышит шаги и заподозрит его присутствие, она тотчас же становится совсем другой. С нвероятной быстротой изменяются ее движение и вид. "Она поправляет прическу", собирает и расправляет юбки, и все ее существо охватывается частью бесстыдным, частью трусливым ожиданием. В отдельных случаях может возбудить сомнение только то, краснеет ли она за свою бесстыдную улыбку или бесстыдно смеется над тем, что покраснела. 
    Но душа, личность, характер (по бесконечно глубокому и основательному пониманию Шопенгауэра) тождественны со свободной волей или, по крайней мере, наше "я" совпадает с ней, поскольку оно мыслит по отношению к абсолютному. Но раз у женщин нет своего личного "я", не может быть у них и воли. Только тот может так легко поддаваться влиянию другого человека, хотя бы даже и случайно присутствующего, у кого, подобно женщине, замечается полнейшее отсутствие собственной воли и характера, в высшем смысле этого слова; только такой человек и может находиться в функциональной зависимости от присутствия других, вместо того, чтобы воспринимать его свободно. Оттого женщина - лучший медиум, "М" - ее лучший гипнотизер. Это положение дает основание и позволение не соглашаться с тем, что женщины признаются наиболее приспособленными к медицинской деятельности, ибо наиболее проницательные врачи сами признают, что главная помощь больному состояла до сих пор (и так это, конечно, и остается) в воздействии на него через внушение. 
    Во всем животном царстве «Ж» легче поддается гиппозу, нежели «М». А насколько гипнотические явления находятся в тесной связи с повседневными, видно из следующего: как легко «заражается» «Ж» (я уже затрагивал это, в связи с вопросом о женском сострадании) смехом и плачем! Какое сильное впечатление произвоит на нее все, что печатается в газетах, как легко делается она жертвой глупейшего суеверия, как бросается она на каждое чудодейственное средство, которое рекомендовала ей соседка! У кого нет характера, у того нет и убеждений. Поэтому «Ж» легковерна, не способна к критике и совершенно чужда духа протестантизма. Но, хотя и каждый христианин еще до крещения рождается католиком или протестантом, и хотя католицизм гораздо доступнее и понятнее женщинам, нежели протестантизм, но все-таки на одном этом основании нельзя считать католицизм религией женщин. Тут нужно собственно уже считаться с другим характерологическим принципом, но это уже не входит в задачу настоящего сочинения. 
    Таким образом, мы множеством явлений подтвердили, что «Ж» лишена души, своего «я», индивидуальности, личности, свободы, что она не имеет ни характера, ни воли. Но значение этого вывода для всякой психологии едва ли может быть достаточно оценено. Из него следует, что психология «М» и психология «Ж» должны рассматриваться совершенно отдельно одна от другой. Что касается рассмотрения психической жизни «Ж», то тут вполне, по-видимому, можно применить чисто эмпирический метод, психологический же анализ «М» должен стремиться к «я», как высшему пункту своего строения, что и указано со всей непреложностью Кантом. 
    Настоящее исследование показало, что без допущения души невозможно найти объяснения психологическим явлениям, как явлениям, касающимся «М», у которого должно допустить наличность души, так и явлениям, касающимся «Ж», у которой души нет. Наша современная психология является женской психологией, и поэтому сравнительное изучение полов является особенно поучительным, почему я и рассматривал с такой тщательностью это вопрос. В этом вопросе выступает прежде всего, что необходимо признать существование личного «я», а затем становится ясным, что в смешении мужской и женской душевной жизни (в самом широком и глубоком смысле), которое вызвано желанием обобщить эти психологии, нужно искать главную причину всех ошибок в этой области, хотя это и не сознавалось. Возникает только вопрос, воэможна ли вообще психололгия «М» как наука? На это можно ответить только отрицательно. 
    ...От психологии должен отказаться каждый, кто не хочет жертвовать душой, следуя за идеализмом; кто воздвигает психологию, убивает душу. Всякая психология имеет целью из частей составить целое и показать это целое, как нечто обусловленное. Но если вникнуть в дело поглубже, то с несомненностью предстанет, что первоисточником-то является целое, откуда и вытекают уже частные явления. Так, психология отрицает душу, а душа, по существу своего понятия, отрицает всякую науку, о себе, душа отрицает психологию. 
    Настоящее исследование с достаточной определенностью высказывается в пользу существования души и против смешной и жалкой психологии без души. 
    Непонятно, как могут те из исследователей, которые никогда даже не пробовали анализировать стыд и вину, веру и надежду, страх и раскаяние, любовь и ненависть,тоску и одиночество, тщеславие и щепетильность, славолюбие и потребность бессмертия, - как могут они так легко разделаться с понятием «я» только потому, что оно не воспринимается подобно цвету апельсина или вкусу щелочи? А каким образом могли бы обойтись без индивидуальности Мах и Юм приобъяснении хотя бы только факта стиля? 
    Далее: ни один человек не будет ведь жить в комнате, сплошь покрытой зеркалами, тогда как животные никогда не боятся своего отражения в зеркале. Неужели же и этот страх перед двойником (которого, нужно сказать, женщина не знает)*) следует выводить "биологически» «дарвинистически»? Слово «двойник» у большинства мужчин вызывает сильнейшее сердцебиение. Здесь нужна глубина, а вся эмпирическая психология должна отойти па задний план. Может быть, и эти явления можно объяснить прежней стадией дикости, животности недостатком безопасности, которую может обеспечить только цивилизация, объяснить тем, чем объясняет Мах страх у маленьких детей: пережитком в онтогенетическом развитии? Я указал на это, впрочем, с исключительной целью обратить внимание «имманентов» и "наивных реалистов» на то, что в них самих существует нечто такое, о чем... 
    Наконец, как-то странно таких людей, как Паскаль или Ньютон, называть великими мыслителями и вместе с тем приписывать им множество мелких предрассу дков, которые «мы» давно уже преодолели. Или, может быть, мы и в самом деле так подвинулись вперед со всеми нашими электрическими дорогами и эмпирическими психологиями, по сравнению с людьми того времени? И неужели степень культуры (если только существуют культурные ценности) определяется развитием науки, которая всегда носит социальный характер, никогда не бывает индивидуально, неповторяемой и измеряется числом лабораторий и народных библиотек? Не лежит ли культура в самом человеке, а не вне его? 
    Конечно, можно считать себя выше даже и Эйлера - одного из величайших математиков всех времен, который однажды сказал: «То, что я делаю, когда пишу это письмо, я делал бы совершенно так же, если б находился в теле носорога». Я не защищаю этой фразы; может быть, она характерна только для математика, и живописец никогда бы ее не произнес. Но смеяться над этими словами, оправдывая Эйлера «ограниченностью его времени», не  
    ---- 
    *) Никто еще не слышал о существоишши женщин-двойников. О женщинах говорят всегда, как о трусливом поле. Это происходит от того, что обыкновенно не делают различия между робостью и страхом. Глубокий страх понятен тодько мужчине. 
    дав себе даже труда проникнуть в их смысл, - это уж, я считаю, глубоко неосновательно. 
    Итак, по крайней мере по отношению к мужчине, в психологии невозможно обходиться без понятия «я», хотя и сомнительно, совместима ли с этим понятием номиьтетическая психология в Виндельбандовском смысле, которая старается установить определенные психологические законы. Но это ничуть не изменяет нашего признания необходимости понятия «я». Возможно, что психология пойдет по тому пути, который укаэывался ей в одной из предыдущих глав, и сделается теоретической биографией. Но именно тогда она скорее всего поймет истинные границы всякой эмпирической психологии. 
    То обстоятельство, что во всяком анализе мужской психологии обнаруживается нечто неразлагаемое, неделимое, невыразимое, прекрасно согласуется с тем, что правильные явления «раздвоения» или «раздробления личности», раздвоения и умножения человеческого «я» наблюдались только у женщин. Психику абсолютной женщины можно разложить до конца; но психику мужчины не разложить до конца даже при помощи лучшей характерологии, не говоря уже об эксперименте: в нем есть основное ядро, которое, не поддается уже более никакому делению. "Ж" диссоциируется и делится на части потому, что она представляет агрегат. 
    Поэтому так забавны и комичны рассуждения современных гимназистов (как платоновская идея) о душе женщины, о женском сердца и его мистериях, о психическом складе современной женщины и так далее. Даже акушер, кажется, должен теперь верить в душу женщины, если хочет, чтобы за ним были признаны выдающиеся способности. По крайней мере, очень многие женщины очень любят слушать рассуждения о душе женщины, хотя прекрасно сознают (в форме гениды), что все это - вздор. Женщина-сфинкс! Большую нелепость трудно придумать! Вряд ли когда-либо была высказана большая чепуха! Мужчины бесконечно загадочнее, несравненно сложнее женщин. Стоит выйти только на улицу, чтобы убедиться, что выражение каждого женского лица не представляет для вас загадки. Как бесконечно беден регистр чувств и настроений у женщины! Между тем для того, чтобы понять и разгадать выражение мужского лица, вам придется потратить немало усилий.  
    Наконец мы подошли к решению вопроса: параллелизм ли или взаимодействие существуют между психическими и телесными элементами? Что касается "Ж", то в ней существует психофизический параллелизм, координирующий оба ряда явлений: по мере того, как женщина начинает стареть, у нее начинает замечаться исчезновение развивавшейся одновременно с половой деятельностью и служившей ее целям способности к психическому напряжению. Мужчина никогда не становится настолько стар, как женщина; упадок телесный в нем не необходимо должен сопровождаться упадком духовным; это имеет место только в некоторых случаях. Менее всего заметна старческая слабость у людей, обладающих мужественностью во всей широте ее духовного развития, - у гениев. 
    ...Этим самым разрешается вопрос о принципиальной точке зрения на психологию полов. Но тут мы опять наталкиваемся на значительное затруднение для целого ряда прямо-таки поразительных фактов, которые, правда, самым решительным образом убеждают нас в отсутствии души у «Ж», но вместе с тем выставляют необходимость объяснить одно своеобразное свойство женщины, которое, по-видимому, до сих пор еще ни для кого не сделалось серьезной проблемой. 
    Уже давно было замечено, что ясность мышления, свойственная мужчине, в противоположность женской неопределенности, точно так же, как и функция серьезной речи, в которой выражаются логические суждения, действует на женщину как половой признак мужчины. Но свойством «М» должно быть то, что в половом отношении притягивает «Ж». Такое же влияние имеет на женщину стойкость мужского характера; она прямо презирает того мужчину, который уступает другому. В этом видят, обыкновенно, нравственное влияние женщины на мужчину, тогда как на самом деле она стремится только приобрести свое половое дополнение во всех его дополняющая свойствах. Женщины требуют от мужчины мужественности и считают себя в праве презирать и возмущаться, если он не оправдал их ожиданий в этом отношении. Если женщина заметит следы кокетства и лживости в мужчине, то, будь она сама даже лживой и кокеткой, она все-таки будет страшно раздражена и возмущена этим. Она сама может быть самой последней трусихой, мужчина же должен быть храбрым. Что это только проявление полового эгоизма, жаждущего неомраченного наслаждения своим дополнением, об этом не хотят обыкновенно даже и знать. Но один опыт не может дать более блестящего доказательства отсутствия у женщины души, как то обстоятельство, что женщина требует всегда от мужчины души, а кроме того сильно поддается доброте, хотя сама и не обладает ею. Душа есть половой признак, и женщина требует его от мужчины, подобно тому и для того, для чего ей нужны мускульная сила и щекочущий ус. Сильнее всего действует на женщину воля мужчины. И она удивительно тонко узнает, когда "я хочу» мужчины является только усилием воли и аффектацией и когда - действительно решимостью. В последнем случае впечатление получается поразительное. 
    Как же женщина может воспринимать душу мужчины, если у нее самой нет души, как может она судить о его моральности, когда сама она аморальна; как может она судить о его характере, если сама не имеет ег, о воле, будучи сама лишена ее? 
    Вот вопросы, на которые нам предстоит дать ответ в дальнейшем изложении. Но прежде, чем приступить к этому, нужно укрепить и защитить занятую нами позицию со всех сторон, чтобы никто не мог хоть сколько-нибудь поколебать ее своим нападением.