Генетическая психология Жана Пиаже

     Итак, схема — это организованность; по-простому говоря, вещь, которая содержит в себе рефлексивное понимание того, как и что мыследействовать дальше. Под схематизацией же мы понимаем тип практики. В философском лексиконе, пожалуй, сложно найти более замусоренное и приевшееся слово, чем «практика», но именно оно наиболее адекватно  передает смысл и содержание нашей интуиции. Практика — это форма деятельности, следовательно, любая деятельность может стать предметом мыследействия, да и вообще предметом любого рефлексивного отношения, только в том случае, если она оформлена, т.е. существует как практика. Главная характеристика схематизации как типа практики заключается в том, что в этой практике периодически происходит построение, понимание и употребление схем, изображающих границы того, что уже схематизировано, а потому  является видимым, т.е. понятным для участников практики. Схематизация в этом смысле является «механизмом». В кавычках, поскольку хочется уйти от всякой машинарности; и то, что обсуждалось на первом коллоквиуме — схемы как порождение телесности — очень важно, поскольку здесь в большей степени нужны и желательны организмические интуиции и язык.

     Следует иметь в виду, что схематизация в таком понимании — это  не техника. Если схема — это новый тип логики, в которой можно мыслить мыследеятельность, то если посмотреть на образцы того, как возникали новые типы логики, очень интересной окажется интерпретация французским логиком Шарлем Серрюсом логики Аристотеля (силлогистики). Она, по мнению Серрюса, не может быть названа формальной в чистом виде, поскольку погружена в онтологию как присущую ей среду. Логика в этом смысле питается — питается от онтологии. Если же мы посмотрим на схематизационную логику, логику для мышления про мыследеятельность, которую создал Щедровицкий, то здесь более сложная картина: эта логика не только питается от онтологии, но и порождает свою онтологию. В этом смысле оказываются очень важны циклы схематизации и пересхематизации.

     Почему  важно это различение схематизации как техники и схематизации как  практики? У нас сегодня нет  ответа на очень простой и очень  важный вопрос: чем методологическая схема отличается от не-схемы? Я в этом смысле хочу немного подискутировать с тем, что говорилось в предыдущем докладе. Данный вопрос задается из теоретико-методологической (то же самое — с философской) позиции: чем в принципе схемы отличаются от не-схем? Есть ли у нас сегодня возможность очертить границу понятного, то есть схематизируемого, в отношении самих схем? Я полагаю, что такой возможности нет. Мне представляется, что данный вопрос лежит в области исследования процессов развития. Отметим, что тот же самый вопрос, но обращенный к понятию, а не к схеме, — вопрос о том, чем понятие отличается от не-понятия, например, от термина, привел к критике теории абстракции. В конце концов, появилось противопоставление психологизма и логицизма, возник спор, который в существенных чертах определил философско-методологический контекст XX века.

     С моей точки зрения, у нас нет  сегодня удовлетворительного ответа на этот вопрос. Предыдущие докладчики считают, что он у нас есть, а я утверждаю, что нет.

     В самом деле, чем схема отличается от не-схемы? Апелляция к типу языка  не является корректной. Как с помощью  букв естественного языка, так и  с помощью конструктивов схематизационного  языка можно изобразить любую  абракадабру. Тот, кто когда-нибудь обучал схематизации, знаком с этим. Ответ Г.П. Щедровицкого, чем методологическая схема отличается от не-схемы, изложен в статье «Понимание и интерпретация схем»:

     «Схемы  знания содержательно-генетической логики и теории мышления вставляют процесс  понимания и интерпретации внутрь самой схемы, кардинальным образом меняя способы работы со схемами».

     В этом — отличие схем содержательно-генетической логики и теории мышления от схем традиционного  мышления:

     «…Схемы, относимые к объектам, имели употребления, которые люди несли в других частях своего сознания, и организация этого употребления не включалась в сами эти схемы и в их знаковые формы».

     Этот  ответ, с нашей точки зрения, не является исчерпывающим. Не устраивает нас то, что данный ответ делается в плоскости субъективных персональных способностей. Один человек видит внутри схемы процесс ее употребления, другой — нет, потому что не понимает схемы вообще или у него нет потребности ее употреблять. Для примера приведу следующее наблюдение Выготского: ребенок, 5 лет 2 месяца, рисует трамвай. Обводя карандашом линию, которая должна изображать одно из колес, ребенок с силой нажимает на карандаш. Графит ломается. Ребенок пытается, все же, с силой нажимая на карандаш, замкнуть колеса, но на бумаге не остается ничего, кроме вогнутого следа от сломанного карандаша. Ребенок произносит тихо, как будто про себя: «Оно сломанное», — и начинает красками, отложив карандаш, рисовать поломанный вагон, после катастрофы находящийся в ремонте. Фигурирует ли в данном примере знаковая форма? Да, фигурирует. Изображен ли в этой знаковой форме способ ее понимания, интерпретации и употребления? Да, изображен. Является ли эта знаковая форма вместе с тем методологической схемой? Нет, не является, поскольку в ней не используется знакомый нам схематизационный язык. Можно возразить, что изображение сломанного трамвая не является парадигматической схемой. Это, конечно же, верно. Но, с другой стороны, согласитесь, тезис о том, что в данном примере нет того, что считается отличительным признаком схемы, а именно: мышления, действия и перевода действия и включения этого действия в знаковую форму тоже является очень сомнительным. Теперь обратим внимание на то, что если мы вводим представление о схематизации как типе практики, то все меняется. В ММК схематизация была типом практики.

     Таким образом, с нашей точки зрения, возможные перспективы схем и  схематизаций связаны с тем, будет  ли, и если да, то где, существовать схематизация как тип практики? А ответ на этот вопрос позволяет подойти к другому вопросу: возможно ли сегодня развитие, если да, то где и что это означает, в какой форме оно возможно?

     Исследования  привели Пиаже к выводу, что  до семи лет дети находятся на предоперациональной  стадии, т.е. у них начинают формироваться  внутренние мыслительные операции, но они еще несовершенны, необратимы. Только к семи годам дети начинают правильно решать предложенные задачи, но их логическое мышление связано только с конкретными проблемами, формальная логика у них только начинает развиваться. Лишь к подростковому возрасту формируется как конкретное, так и абстрактное логическое мышление.