Теория политического манипулирования в современной России

Как только осознана репрессивная функция нормы, социологический  интерес направляется к констатации  разнообразия групповых норм и оценке их воздействия на индивидуальность. Здесь коренится новый мотив  в прочтении массового. Это учение о публике, например, у Г.Тарда [1]. Публика более рационализирована, но источником ее консолидации является мнение, формируемое публицистикой. Поэтому публика представляет собой потенциальную угроза для разума и индивидуальности.

Даже вульгарные интерпретации психоанализа позволяют  осветить новые грани при рассмотрении феномена массовости. Теперь масса  толкуется как устойчивое образование, хотя и связанное либидозной связью. В работе З.Фрейда “Массовая психология и анализ человеческого “Я” [3] толпа уже считается дефектом массы. Новый мотив состоит в анализе механизма воздействия культуры на природу, естественно, при сохранении первичности влечения. Влечение сублимируется через формы культуры или подавляется культурой, производя расщепления в сфере психики и превращая тем самым внешнее во внутреннее. Актуализация идеи тождества филогенеза и онтогенеза позволяет говорить о стадиях социализации. Индивид по-прежнему мыслится носителем влечения в его изначальной амбивалентности к социальному, но теперь становится возможным говорить о регрессии не как о прорыве чистой иррациональности, а как о возвращении к ранним стадиям социализации. Такой стадией считается воплощение культурного запрета в форме внешнего, то есть вождя, отца и т.д. Примечательно, что теперь архаику можно считать латентно присутствующей в современности, как стадию в социализации и как края в культуре, ускользнувшие от тотальности современных форм культурного запрета.

Очевидно, массовое в сознании исследователей закономерно превращается из чистого влечения в архаические формы организации социума. Поскольку фантазия рассматривается заместителем подавленного влечения, то формой воплощения архаического правомерно выступает миф. Поведение массового человека возможно истолковывать не просто как абстрактное “низшее”, неразвитое, малокультурное, но как возрождение или сохранение архаических тенденций и структур мифологического сознания. Решающий шаг сделан.

Первую половину XX века можно считать шоком для  интеллектуалов, поскольку возникшее  общество радикально отличалось от либеральной  утопии XIX века. Ситуация была классифицирована как приход “массового общества”, а в самой резкой форме - как  “восстание масс” [4]. Особенно важно то обстоятельство, что массовость стала трактоваться не как маргинальный сегмент социальной жизни, а как принцип функционирования современного общества в целом. Сама же массовость интерпретировалась уже не в терминах прорыва иррационального, а как особенность социальной организации, характеризующаяся уравниванием жизни, формированием одинаковых стандартов поведения, потребления.

Задача, вставшая перед интеллектуалами, состояла в  выработке отношения к массовому  обществу. Нетрудно заметить, как происходило  расщепление представления о  массовом. Затруднительно подвергать критике принципы организации индустриального общества, то есть технику и демократию, поскольку благодаря им был реализован знаменитый критерий прогресса “максимум счастья для максимума индивидов”, являвшийся составной частью либеральной утопии. Более того, рациональность данного типа общества, отличающая его от традиционных обществ, не подвергается сомнению, поскольку только благодаря ей влечение к удовольствию оказывается наиболее эффективно удовлетворяемым. Однако теперь представление о рациональности приходится трансформировать. Достаточно вспомнить рассуждения К.Мангейма [5] о “субстанциональной рациональности” и “рациональности функциональной”, когда честь обладания первой отводится элите, массовому человеку остается довольствоваться второй. Оправдание планирования и тотального контроля, а значит, и уравнивания приводит к оправданию массовости такого рода.

В то же время  ситуация характеризуется как кризис. А суть кризиса, видимо, заключается  в том, что все слои общества оказались  не готовыми к принятию новых стандартов жизни. Массовый человек “оторван от корней” и слишком резко заброшен в новый мир. Элита ждала реализации утопии о свободной творческой индивидуальности. Социальный механизм дестабилизирован, поэтому всплывает иное массовое, уже хорошо знакомое. Речь идет об обнаженности природного, то есть чистого, амбивалентного по своей натуре влечения. Тем самым  воспроизводится представление  об индивиде как объекте манипуляций  со стороны социальных структур, о  возможности лепить его согласно внешним меркам. Следовательно, сохраняются  представления о предпочтительности западноевропейского проекта, поскольку  он наиболее оптимально реализует чувство  удовольствия. За этим следует призыв к рациональности, или разумному  оправданию наличной действительности, и разумному доверию к действиям  элиты.

Можно заметить смену ориентиров в работах социологов [6, 7]. Концепция ожиданий со стороны  индивида заставляет трансформировать представления об индивиде как пассивном  объекте воздействия внешних  раздражителей. Концепция общественного  мнения опирается на идею медиатора  между массой и элитой, поскольку  прямое обращение элиты к массе  видится невозможным в связи  с потерей мифического органического  единства. Концепции стратификации  акцентируют влияние межличностных  коммуникаций, а следовательно, реальное многообразие культурных стандартов. Исследования источников информации заставляют осознать сложный характер структуры сообщения, а значит возможности переинтерпретаций одного и того же сообщения в зависимости от значимости того или иного кода (содержательного, символического, эстетического и т.д.). Общество предстает звучанием многих голосов, а на горизонте маячит признание их равноправия.

Если наметить следующий шаг в анализе массовости, то его правомерно связать с деятельностью  Франкфуртской школы и говорить о модерне и модерне как незавершенном проекте. Результаты оказываются весьма примечательными, но в то же время парадоксальными. Массовость признается существующим порядком, более того, порядком, притязающим на тотальность как захваченность одной структурой в отсутствие перспектив. Механизм действия такого общества трактуется как способность поглотить любую перспективу, поэтому возрождается представление об окончании всех различений, созданных европейской культурой (идеология, философия, искусство). Порядок не имеет альтернатив, поскольку ориентирован на удовлетворение чувства удовольствия. И теперь мы со всей ответственностью можем говорить о новом витке в истолковании массового. Массовое общество превращается в массовую культуру, поскольку предметы, отвечающие влечению, рассматриваются как сфера ценного, как то, к чему следует стремиться. Поэтому о массовом разговор ведется уже в контексте анализа специфичности норм, образцов, стандартов, регулирующих поведение.