Россия глазами Запада

Государственное образовательное учреждение высшего  профессионального образования

«Челябинский  Государственный Университет» 
 
 
 
 
 

Эссе  по дисциплине:  Россиеведение

На тему: «Россия глазами Запада» 
 
 
 
 
 

Выполнила: студентка 1 курса 

Юридического  факультета

Группы  Юб-101 
 
 

Является  ли Россия членом европейской семьи  народов и европейской цивилизации или существует объективная противоположность между ней и Западом?

На этот вопрос пытается дать ответ Мартин Малиа, почетный профессор русской истории Калифорнийского университета  в Беркли в книге «Россия Глазами Запада: от Медного Всадника к Мавзолею Ленина», используя отечественную и западную историографии и элегантно подтверждая свой анализ фактами мировой истории XVIII - XX вв.

Известно, что до Петра I Запад вообще мало что знал о России, и это незнание способствовало формированию негативного  мнения о ней. Так, говоря о себе, жители Западной Европы обычно использовали латинский термин «Christianitas» («христианство»), в то время, как православная Россия соотносилась со словом «Orthodoxy» («православие»). Триумф Петра I в Северной войне со Швецией моментально превратил Россию в мировую державу, равную передовым в то время Франции, Англии и Австрии, вышедшую вперед по сравнению с отстававшими от них Испанией, Голландией и только что начавшей подниматься Пруссией. Петр I, положивший начало европеизации России, по словам М. Малиа, осуществил первую в ее истории «революцию сверху».[1]

Дело  Петра I продолжила Екатерина II. Уже  в ее время Запад видел в  России европейскую страну с блестяще образованной, говорившей по-французски элитой. В Европе XVIII в. владение французским языком стало международным гарантом культурности и являлось обязательным для аристократии. Анализируя воспоминания иностранцев, посетивших Россию во времена Екатерины II, М. Малиа описывает, как многие из них были поражены галантными манерами русских аристократов. Освобождение дворянства от обязательной службы на государство в 1762г. завершило его социальную и культурную ассимиляцию с европейской элитой. Начиная со времени Петра I, представители европейской знати стали служить в России, а позднее, во время Французской революции и Наполеоновских войн, Россия стала своеобразным убежищем для европейской аристократии.

С позиций  историзма в книге говорится и о связях России с представителями европейского Просвещения и культуры. Так, во время Семилетней войны русская армия оккупировала Восточную Пруссию, где в Кенигсберге жил Эммануил Кант. Бедствовавший ученый поместил в местной газете объявление с предложением давать уроки философии господам офицерам русского гарнизона (ранее Кант обучал офицеров армии Фридриха). Иронизируя по этому поводу, М. Малиа замечает, что сегодня трудно с точностью установить, в какой степени уроки великого философа, думавшего о хлебе насущном, пошли на пользу делу интеллектуального развития русских офицеров. 

Внимание  привлекает и содержащийся в книге  рассказ о взглядах на Россию и  ее роль в европейской жизни немецкого  философа Лейбница, который в течение  продолжительного времени считал, что  «дикая» Россия должна служить своеобразным мостом между Европой и Китаем. Он также выражал надежду, что  Россия, руководимая просвещенным монархом, поможет объединению всех ветвей христианства в единую церковь.

Известно, что Екатерина II гордилась своей  дружбой с представителями европейской  культуры. Однако мираж просвещенного  абсолютизма быстро развеялся, когда  она узнала о революции во Франции. Автор, к сожалению, оставляет вне  рассмотрения короткий период царствования Павла I, хотя было бы интересно познакомиться с реакцией Запада, особенно Англии и Франции, на повороты внутренней и внешней политики России во второй половине 1790-х гг.

С восшествием  на престол в 1801 г. императора Александра I, внука Екатерины II, интерес к  России, этому «северному сфинксу», снова оживился на Западе. Обещание молодого императора пересмотреть законодательство и изменить управление страной вызвало  горячий отклик у почитателей  России на Западе. Так, англичанин Джерми Бенсэм, чей брат в то время служил в России, писал многочисленные письма Александру I, советуя ему, как лучше осуществить реформу. Автор цитирует и отрывок из частной переписки Томаса Джефферсона, в котором американский президент, оценивая личность нового императора России, подчеркивает, что «появление такого человека на троне является феноменом, делающим современную эпоху столь примечательной в истории человечества».[2]

Намерения Александра I казались Западу весьма благородными.  Еще до того, как русский император сам появился в Европе, вокруг его имени был создан особый ореол. Его рассматривали как продолжателя дела европеизации России, начатого Петром I и Екатериной II. В войне 1812 - 1814 гг. Россия сражалась под лозунгом освобождения всей Европы от тирании Бонапартизма и, когда русская армия вошла в Париж, Томас Джефферсон писал о «царе Московии, диктующем в Париже законы наследникам Цезаревым и поддерживающем баланс, на котором держится будущее нового мира».[3]

Начало  новому периоду во взаимоотношениях между Россией и Западом положил  Венский конгресс 1815 г.: огромная военная  мощь России и наступательность ее внешней политики не могли не вызвать  подозрительность со стороны Запада. Эта подозрительность усиливалась  и оккупацией русской армией Парижа, позицией России при обсуждении Венским  конгрессом вопроса о новом переделе Польши, а также ее захватом Финляндии  и Бессарабии. Запад видел теперь в России «жандарма Европы», а  в русской аристократии - консервативную силу, не стремящуюся к модернизации политической системы и поддерживающую самодержавие. 

Полной  неожиданностью для Запада стало  восстание декабристов в 1825 г. Жестокая расправа с его участниками, а  также подавление восстания в  Польше в 1830 г. и ликвидация статуса  ее относительной автономии завершил метаморфозу России в глазах Запада. Теперь в ней стали видеть «фокус страха», «бастион закоренелой военной реакции», «страну азиатской дикости».

Еще больше заставила Запад бояться военной  мощи царизма его активность в  подавлении революций 1848 - 1849 гг. Это  отношение изменила только неудача  России в Крымской войне. Когда же страх прошел, западно-европейские  державы, несмотря на успех России в  войне против Турции 1877 - 1878 гг., на Берлинском конгрессе фактически смогли лишить ее многих плодов победы .

В XIX в. внешняя политика России стала объектом критики в многочисленной литературе Запада. М. Малиа, в качестве примера, останавливается на путевых заметках маркиза де Кустина «La Russie en 1839», aвтор которых, предупреждая об опасности, исходящей от России, писал, что деспотизм и рабство, на которых зиждется ее внутренний порядок, неизбежно ведут к агрессии и экспансии в отношениях с другими странами.[4] О русском экспансионизме писал и англичанин Давид Юркюхарт . Наконец, Карл Маркс в своей газете «Rheinische Zeitung» ("НОВАЯ РЕЙНСКАЯ ГАЗЕТА") критиковал внешнюю политику царизма: он считал, что русская монархия, с ее страстью к завоеваниям, не насытится до тех пор, пока не разрушит окончательно Западную цивилизацию. Его газета после личного вмешательства Николая I была закрыта властями Пруссии.

Объектом  исследования философов и историков  Запада и России стали также судьба русской цивилизации, ее прошлое  и будущее. В то время, как российские западники и славянофилы ожесточенно спорили о противоречивых путях развития своей страны, западноевропейские ученые с неменьшим энтузиазмом обсуждали так называемую «концепцию европейской цивилизации». Анализируя ее истоки, М. Малиа показывает, что эта концепция, появившаяся в XVIII в. в Англии и Франции, была попыткой дать светское определение тому, что есть Европа. Она служила и универсальной категорией, которую ученые стали прилагать к характеристике других стран.

Понимание европейской цивилизации было затем модифицировано в Германии в канун революции 1848 - 1849 гг. В ее новой, «романтической», интерпретации подчеркивалось высочайшее наследственное чувство свободы, характерное для народов Западной Европы.  Из такого узкого понимания цивилизации был сделан неправильный вывод о том, что Россия, по существу, является не европейской, а азиатской, варварской страной. Эта «мудрость» суммировалась в выражении: «Grattez un Russe et vous trouverez un Tartate» («Поскреби русского – найдешь татарина»). 
 

Иная  трактовка концепции «цивилизация» была дана «отцом историзма» в западной историографии Иоганном-Готтлибом Хердером, для которого цивилизация была, в первую очередь, совокупностью национальных культур. Хердер сделал попытку рассмотреть Европу через спектр культурной преемственности. По его мнению, античная цивилизация Греции и Рима с помощью варваров распространила свое культурное влияние первоначально на Центральную и Северную, а затем и на Восточную Европу.[5] Такое понимание европейской цивилизации давало России законное место в ней.

Об особой роли России в судьбах Европейской  цивилизации писали и посетившие ее в первой половине XIX в. иностранцы. Например, путешественник Аугуст фон  Хахтаусен с особым удовлетворением  констатировал: в то время, как Западная Европа страдает от революционных потрясений, Россия, с ее общинной организацией, остается непоколебимой под всеми ветрами революций.[6]

Другой  гость России, Джозеф де Мэйстре, бежавший от Наполеона и проживший долгие годы в Санкт-Петербурге, считал, что  Россия должна стать цитаделью, которая  защитит христианскую Европу от революций.[7]

В западной историографии второй половины XIX в. автор высоко оценивает исследования историка Альфреда Рамбауда, хорошо знавшего русский язык, прожившего в России несколько лет и сочувствовавшего ее проблемам.[8] Характеристика пореформенной России содержится в работе Маккензи Воллес «Россия 1877», а анализ развития России в конце XIX в. дал Анатоль Лерой-Беаулью в своем исследовании «L’empire des tsars et les Russes» («Империя царей и русских»).[9] Романтизации России среди молодежи средних классов Европы помог и опубликованный в 1876 г. и переведенный на все европейские языки роман Жюля Верна о приключениях Михаила Строгова, царского курьера.

Говоря о европеизации России, М. Малия пишет и о второй в ее истории «революции сверху», осуществленной в 1860 - 1870-е гг. императором Александром II. Он считает, что Александру II удалось значительно сократить дистанцию между Россией и Западом.  Реформы Александра II, освободившего российское крестьянство от крепостной зависимости и утвердившего в стране новую судебную систему и местное самоуправление, фактически приблизили Россию к созданию базиса современного по тому времени гражданского общества. К достижениям этого периода автор относит также рождение национальной интеллигенции и светской культуры. Россия, подчеркивает М. Малия, начала медленное движение от абсолютизма к первым формам либерализма и демократии. 

Уже к  началу 1890-х гг. западные, особенно французские, радикалы стали проявлять большую  терпимость по отношению к России.  Свидетельством тому служит факт посвящения в 1895 г. великолепного позолоченного моста, расположенного в самом сердце республиканского Парижа, памяти Александра III, наиболее реакционного царя после Николая I.

Индустриальный  бум, который испытала Россия в 1890-х  гг., происходил в масштабах и  со скоростью, незнакомыми до того времени ни одной стране Запада, и его символом стало строительство Транс-Сибирской железнодорожной магистрали, самой протяженной в мире. Этот гигантский экономический проект можно сравнить, по мнению автора, только с динамичным освоением американского Запада. Положительно оценивая деятельность С. Витте и особенно его денежную реформу 1897 г., утвердившую в стране золотой стандарт, М. Малия пишет, что экономическая привлекательность России в конце XIX в., куда текли капиталы и оборудование из Германии, Великобритании и главным образом Франции, весьма напоминала ситуацию, имевшую место в США в начале индустриализации. Уже к началу XX в. российский рынок, тесно связанный с международным капиталом, а также финансовый и технологический экспорт в Россию стали залогом экономического процветания Европы, положив конец российской изоляции.

К тому же быстрая индустриализация потребовала  и социальной трансформации общества, в половинчатом виде осуществленной в 1905 г., но на этот раз уже «революцией  снизу». Хотя Дума, рожденная манифестом 17 октября, и была демократическим  полушагом в направлении к Западу, Россия больше уже не рассматривалась как какой-то чуждый мир, а виделась, скорее, продолжением европейской цивилизации.

Лучшему пониманию России Западом помог  и перевод на европейские языки  шедевров русской литературы, включая  произведения Пушкина, Гоголя, Тургенева, Толстого и Достоевского. Западные слушатели открывали для себя и новые имена в музыке: произведения Бородина, Римского-Корсакова, и особенно популярных Мусоргского и Чайковского, стали звучать в залах Западной Европы и США. Замечательным популяризатором  русского искусства за рубежом стал Сергей Дягилев, балетная труппа которого, Les Ballets Russes (русские балеты), в 1909 г. открыла свой первый сезон в парижском театре Le Shatelet. Революционная хореография и модернизм М. Фокина в интерпретации В. Нежинского и А. Павловой открывала сердца западных зрителей к пониманию России.