Ортега-и-Гассет. Этюды о любви

     Есть и более  точное  слово, хотя и несколько  специальное, научное: быть онтологически   вместе  с любимым,  верным  его  изменчивой судьбе.  Женщина,  любящая преступника, где бы  она ни находилась, душою будет  с ним в тюрьме.

Любовь к совершенству.

     Широко известна  метафора,  которая  позволила  Стендалю  определить свою теорию  любви словом "кристаллизация". Если в соляные копи Зальцбурга  бросить веточку и вытащить  ее на следующий день, то она   оказывается  преображенной. Скромная  частица растительного мира покрывается  ослепительными кристаллами, вязь  которых  придает  ей   дивную  красоту.  Согласно  Стендалю,  в  душе, наделенной даром любви,  происходят сходные процессы. Реальный  облик женщины, запав в душу  мужчины, мало-помалу преображается  вязью наслаиваемых фантазий, которые  наделяют бесцветный образ всей  полнотой совершенства.

     Эта  известная   теория  всегда казалась  Гассету   в  высшей степени ложной. Единственно  продуктивным  в ней является  вывод (пусть даже  скорее угадываемый,  чем  сформулированный), что   любовь в  известном  смысле  – это стремление к совершенству. Исходя из этого, Стендаль вынужден  допустить, что совершенства  - плод нашего  воображения. Однако  специально  он на  этом  не  останавливается, поскольку для  него это -  самоочевидная   вещь, занимающая в его  теории  весьма скромное место; он ни  в коей  мере  не ощущает,  что речь идет о  самой   значительной, самой  глубокой, самой   загадочной  особенности любви.  Теорию "кристаллизации" волнуют  главным образом причины разочарований  в любви, утраты иллюзий; то  есть почему охладевают, а не  почему влюбляются.

     Стендаль,  как настоящий  француз, становится  поверхностным, как только переходит   к   общим   рассуждениям.   Он   проходит   мимо   грандиозного, первостепенной важности явления,  скользнув по нему взглядом  и не удивившись. Между  тем   способность удивляться  тому, что   принято  считать  очевидным  и естественным, дана именно философу.  Вспомним, как Платон идет напрямик, без колебаний затрагивая болезнетворный  нерв любви. "Любовь - это вечная  страсть порождать себя в красоте". "Какая  наивность!" -  скажут  дамы,  доктора любовных наук, за коктейлем в  отеле "Ритц",  в любом уголке  мира. Дамы  не подозревают,  какую  радость   они доставили  философу,  с  улыбкой  про  себя отметившему,  что  его  слова  вызвали   снисхождение  в  прелестных  женских глазках. Им и невдомек, что, когда философ говорит им  о любви, он не только не  флиртует  с ними, но  абсолютно к ним  безразличен. Как  заметил  Фихте, философствовать  - это не что иное, как не жить, точно так же как жить – это не что иное,  как  не философствовать. Сколь  сладостен  дар выключаться  из жизни,  исчезать в некое скрытое  от  глаз измерение!  И чем  лучше  философ владеет этим даром, тем скорее женщина  сочтет  его наивным. В теории  любви ее, равно как и  Стендаля,  интересуют психологические  тонкости и анекдоты, которые,  конечно же, заслуживают внимания, лишь  бы при этом не выпадали из поля зрения коренные проблемы  сердечных чувств, и  среди них наиважнейшая - та, которую Платон сформулировал двадцать пять веков тому назад.

     Гассет отклоняется  от темы, касается этого кардинального  вопроса. 

     В платоновском  словаре под красотой подразумевается  то, что мы привыкли называть "совершенством". С известной осторожностью, при  этом неукоснительно оставаясь  в кругу рассуждений Платона,  можно сказать, что суть его  концепции сводится к следующему: любовь непременно включает в  себя стремление любящего соединиться   с  другим человеком, которого  он  считает  наделенным  каким-то  совершенством. Другими  словами,  это  - влечение нашей  души  к  чему-то  в известном смысле  замечательному, превосходному, высшему.  Сердечные чувства - а  точнее,  любовная  страсть  -  порождаются   не  нами,  а  вызвавшим   наше восхищение  объектом.  При   этом  то  обстоятельство,  что   он  может  быть.

Влюбиться - значит почувствовать  себя очарованным чем-то, в то  же время нечто может очаровать, если оно является или кажется  совершенным. Гассет не утверждает,  что любимый должен  казаться во всех  отношениях совершенным,  - ошибка Стендаля  именно  в  этом.  Достаточно, чтобы  он  был совершенным  в каком-либо  смысле,  поскольку  совершенство в  человеческих представлениях - это  не  абсолютно  идеальное,   а  то,  что  отличается  особенно  высокими достоинствами, что превосходит  окружающее.

     Но это   лишь одна  сторона вопроса.  Вторая заключается  в том,  что  мы начинаем стремиться  к  близости  с  человеком,  наделенным  этими  высокими  достоинствами. Что  Гассет  понимает под словом "близость"? По искреннему  признанию самых истовых влюбленных,  они не испытывали  - во всяком  случае, как нечто поглощающее  все их помыслы  - потребности в физической  близости. Речь не о том, что любящий не жаждет также и интимной близости с возлюбленной. Однако раз он ее "также" жаждет, было бы неверным сказать, что только этого он и жаждет.

     Гассет отмечает  еще одно немаловажное обстоятельство. Никем отчетливо  не осознавалось  -  различие  между "любовной  страстью" и "любовным инстинктом", отчего под первой, как правило,  подразумевается  второе.   Бесспорно,  в  человеке  почти   всегда  инстинкты переплетены   с внеинстинктивными  проявлениями  душевного  и даже  духовного  свойства.  С инстинктом в чистом  виде мы  встречаемся в  редчайших   случаях. Распространенное представление  о "плотской любви", на  взгляд  Гассета, не вполне обоснованно.  Испытывать исключительно физическое  влечение трудно, и не часто  это встречается. Как правило,  чувственности сопутствуют  и  сочетаются  с ней проявления  эмоционального подъема, восхищение  телесной  красотой, симпатия и  т.  д. Тем не менее случаев  абсолютно чувственного,  инстинктивного  влечения более чем достаточно, чтобы  отличать  его  от  "любовной страсти".  Гассет  делает вывод, что отличие оказывается  особенно явственным  в двух  крайних ситуациях:  когда   плотское влечение  подавляется   доводами  морали  или  обстоятельствами   или  когда, наоборот, преизбыток  его  вырождается в  сладострастие.  Ясно, что  в  обоих случаях,  в отличие от любви, крайняя  похоть - точнее, даже бескрайняя  похоть - существует независимо от  объекта. Влечение томит до  появления человека или ситуации,  способных  его  удовлетворить.  В  результате ему безразлично,  кто именно послужит удовлетворению. Инстинкт не знает предпочтений, когда он  не более чем инстинкт. Поэтому-то он и не является  порывом к совершенству.

     Если  любовный  инстинкт  и  гарантирует   сохранение  рода,  то  он  не  обеспечивает  его совершенствование.  И  наоборот, истинная любовная  страсть, восхищение другим  человеком,  его душой  и  телом, в  нерасторжимом единстве, испокон   веков   не   могла   не   быть   великой   силой,   способствующей совершенствованию   рода   человеческого.  Вместо  того  чтобы  существовать независимо  от  объекта,   она  неизменно   получает  жизненный   импульс   от возникающего  на  нашем  пути  человека,  отличающегося  некими  выдающимися достоинствами, способными вызвать сердечный порыв.

     Стоит  только  его   ощутить,  как   любящий   испытывает   необъяснимую потребность   растворить   свою  личность  в  личности  другого  человека  и, наоборот, вобрать в свою  личность личность  любимого. Загадочное  стремление! В то время как  в  остальных жизненных проявлениях  для  нас нет  ничего более  неприемлемого, чем  вторжение  другого в  наше  индивидуальное  бытие,  отрада любви  состоит  в  том, чтобы  почувствовать   себя  в  метафизическом  смысле  способным впитать как  губка  чужую личность в такой   степени,  чтобы лишь  в единстве,  являя  "личность в  двух  лицах",  находить  удовлетворение.  Когда любовь неподдельна, она  претворяется в более или   менее осознанное желание видеть  в ребенке некий символ и  вместе с тем реальное воплощение  достоинств любимого. Это  третье  звено, берущее  начало  в  любви, по-видимому,  отражает  во  всей изначальной  чистоте   ее суть.  Ребенок -  это   и не  отец  и не  мать, а  их персонифицированное  единство  и  безграничное  стремление  к  совершенству, ставшее физической  и духовной реальностью. Наивный  Платон был прав: любовь - это вечная  страсть порождать себя в прекрасном.

     Теоретическая  мысль нового  времени охладела  к космологии и  прониклась  почти исключительно психологическими  интересами. Тонкости  психологии  любви, отвлекли  наше внимание  от  этого коренного  и одновременно  вселенского аспекта любви.  Гассет  вступает в область  психологии,  хотя  и вразрез с ее принципами,  памятуя, что пестрая история   наших  любовных  переживаний,  со всеми  их  виражами  и   казусами, представляет  собой   не  более  как  результат   действия  этой  коренной   и  вселенской  силы,  которую наш   душевный мир  - примитивный или   утонченный, бесхитростный  или   изощренный,  той или  иной  эпохи  -  способен  был лишь  осваивать и  воплощать в  различные формы. Погружая турбины  и иные, маленькие или  большие,  механизмы  в поток,  не  стоит   забывать  о его  первозданной  движущей силе.

Разнообразие любви.

Нельзя отрицать,  что  теория "кристаллизации" на первый взгляд содержит в себе одну  бесспорную истину.  Действительно, в сфере  любовных  дел  у нас сплошь и рядом открываются глаза  на собственные ошибки. Мы наделили любимого человека отсутствующими  у него достоинствами  и совершенствами. Не признать ли в таком случае правоту  Стендаля? Не  стоит считает Гассет. Случается, что  один только  преизбыток  правоты  не  позволяет быть правым.  Было  бы более  чем странно, если,  ошибаясь на каждом шагу во взаимоотношениях с реальностью, в любви  мы  оказались бы абсолютно  прозорливыми.  Мы  то  и дело усматриваем иллюзорные свойства  у вещей вполне реальных. Для человека видеть что бы  то ни было, а особенно оценивать  - значит непременно дополнять его. Строго говоря, никто  не видит реальность такой, какая она есть. Если бы это произошло, то  день великого прозрения был  бы последним днем жизни на Земле. Тем не  менее мы полагаем, что  наше восприятие адекватно отражает реальность и   позволяет  сквозь  призрачный  туман   вскрыть  скелет   мира,   великие тектонические  складки. Гассет уверен, что многим, пожалуй даже  большинству, недоступно  и это: они  довольствуются словами  и  намеками, как  сомнамбулы, бредут по  жизни, ограничив себя набором  условностей. То, что  мы называем  гениальностью, на самом деле  всего  лишь  редко встречающаяся чудесная  способность  расширять просвет   в  этом  тумане  фантазий  и  воочию  видеть  новый,  дрожащий  от пронзительной наготы сколок доподлинной  реальности.

     По мнению  Гассета верным в теории "кристаллизации", является лишь частным проявлением   общей  закономерности.  В   известном  смысле  вся  наша  духовная  жизнь - это  кристаллизация. А значит, данная особенность   любви - явление общего порядка.  В  конце  концов,  можно   было бы допустить, что во  время  влюбленности  процесс   кристаллизации   значительно   усиливается.  Но подобное предположение   в  корне  ошибочно,  и  уж  во  всяком случае,  ложно  стендалевское понимание. Представления  влюбленного  не более иллюзорны,  чем наше  мнение  о политике, артисте, бизнесмене и т. д.  Судя по всему, люди  в вопросах  любви  столь  же  недалеки  или прозорливы, как  и вообще  в своих суждениях о ближнем. Почти все  мы близоруки в  своей  оценке людей – самого сложного и тонкого явления в мире.

     Чтобы  покончить   с  теорией кристаллизации,  достаточно  вспомнить  те случаи,  в  которых  она  очевиднейшим  образом  отсутствует:  это   наиболее распространенные случаи  любви,  когда  оба  любящих   не теряют  рассудка  и, насколько   это  возможно,  не  впадают   в ошибку. Теории  любовных  влечений  следовало бы начать с прояснения  наиболее типичных форм, вместо  того чтобы с самого  начала  сосредоточиваться на  исключительном  в  исследуемом  явлении.  Дело в том,  что подчас, вместо  того чтобы искать женщину,  наделенную некими дорогими его  сердцу достоинствами, мужчина  вдруг обнаруживает в какой-нибудь  женщине  свойства, о  которых  он до сих пор  и не  подозревал. Гассет имееет в виду  исключительно женские свойства.  Как  могут  они,  столь  непредсказуемые, быть плодом  воображения мужчины? И наоборот, как могут быть мужские достоинства  плодом воображения женщины? Гассет  прав как мы можем желать  того чего не знаем или не  понимаем. Доля истины, заключающаяся  в самом   факте  предчувствий   и  как  бы  выдумывании   достоинств,  еще  не обнаруженных  в реальности, не имеет  ничего  общего с идеей  Стендаля.     Прежде  всего, в наблюдении, лежащем  в  основе  этой  теории,  допущена грубейшая ошибка. Предполагается, судя по всему, что состояние   влюбленности сопряжено   со  сверхактивностью   сознания.  Гассет видит Стендалевскую   кристаллизацию сопровождаемую  всплеском душевной  энергии,  обогащением  внутреннего   мира. А сам признает,  что влюбленность  -  это состояние душевного  убожества, при котором наша  внутренняя жизнь скудеет, нищает  и парализуется.

Влюбленный человек счастлив в своем мирке, он испытывает эйфорию, радость, но для реального мира он в своем роде потерян. Его интересует лишь объект его любви и все  связанное с ним. Он не проявляет  большого интереса ко всему, что вне его любви.

Гассет разделяет термины  любовь и влюбленность. Словом любовь,  покрывается  масса значений,  настолько различных, что впору  отказаться видеть  в  них что-либо общее. Мы говорим о "любви к женщине"; но также и о "любви к Богу", "любви к родине", "любви к  искусству", "сыновней  любви"  и т. д. Одно и то же слово опекает и окликает столь многоликий и беспокойный мир.

     Оспаривать  употребление слова,  если  за  ним стоят понятия,  не связанные  между собой, коренным образом  лишенные общей для  них  основы? Гассет приводя примеры  поясняет как, слово   "лев",   употребляемое  для  обозначения   царя   зверей,   является  одновременно  именем  римских  пап  и названием  испанского  города.  По  воле случая одно  слово имеет различные значения, которые отсылают нас к различным   характеризуемым  ими  объектам. 

Гассет задается вопросом: есть ли какая-то органичная связь между "любовью к науке" и "любовью  к женщине"? Сопоставив оба душевных состояния, он обнаруживает, что почти во всем они отличаются. Хотя есть одна общая для них особенность, которую позволяет выявить детальный анализ. Сосредоточив внимание только на ней, абстрагировавшись от остальных свойств, присутствующих в обоих душевных состояниях, можно было бы определить,  что же,  собственно  говоря,  надо  понимать под "любовью".  В свойственной  нам ложной  манере раздвигать границы частного явления мы определяем этим словом соответствующее состояние души как таковое,  в то время как оно является следствием целого ряда  факторов, а не  только "любви"  и даже  не  только переживаний.

     Вывод: любовь, если быть предельно точными  (рассматривая в виду именно  любовь, а не то   состояние,   в   котором  находится   любящий),  -  это  самодостаточная  эмоциональная  деятельность, направленная  на любой объект,  одушевленный  или неодушевленный. Будучи "эмоциональной"  деятельностью, она, с одной  стороны, отличается  от  функций   интеллекта  -  осознавать,   внимать,  размышлять, вспоминать, воображать, а с другой - от желания, с  которым ее сплошь и рядом  путают.  Испытывая жажду, хотят   выпить  воды, однако ее  при  этом не любят. Любовь, бесспорно,  порождает желания, однако  сама  по себе любовь  и желание  не одно и то  же. Мы  хотим  жить на родине и желаем  ей процветания, "потому что"  ее любим.  Наша любовь предшествует  этим желаниям, прорастающим из  нее, как ростки из семени.