Иван Ильин. Аксиомы власти

Иван Ильин. Аксиомы  власти. 

Исторический  опыт человечества показывает, что  авторитет положительного права  и создающей его власти покоится не только на общественном сговоре, не только на полномочии законодателя, не только на внушительном воздействии  приказа и угрозы, - но прежде всего  и глубже всего на духовной правоте  или, что то же, на содержательной верности издаваемых повелений и норм. Именно эта духовная верность творимого  права является всегда лучшим залогом  того, что авторитет права и  власти будет действительно признан  правосознанием народа и что их политическая прочность соединится с жизненной  продуктивностью. 

В отличие от всякой физической силы государственная  власть есть волевая сила. Это означает, что способ ее действия есть по самой  природе своей внутренний, психический  и притом духовный. Физическая сила, то есть способность к вещественно-телесному  воздействию человека на человека, - необходима государственной власти, но она отнюдь не составляет основного  способа действовать, присущего  государству. Мало того, государственный  строй тем совершеннее, чем менее  он обращается к физической силе, и  именно тот строй, который тяготеет к исключительному господству физической силы, подрывает себя и готовит  себе разложение. «Меч» отнюдь не выражает сущность государственной власти; он есть лишь крайнее и болезненное  средство, он составляет последнее  слово и слабейшую из ее опор. Бывают положения и периоды, когда  власть без меча есть негодная и  гибельная власть; но это периоды  исключительные и ненормальные. 

Власть есть сила воли. Эта сила измеряется не только интенсивностью и активностью внутреннего  волевого напряжения, осуществляемого  властителем, но и авторитетною непреклонностью  его внешних проявлений. Назначение власти в том, чтобы создавать  в душах людей настроение определенности, завершенности, импульсивности и исполнительности. Властвующий должен не только хотеть и решать, но и других систематически приводить к согласованному хотению  и решению. Властвовать – значит как бы налагать свою волю на волю других; однако с тем, чтобы это наложение добровольно принималось теми, кто подчиняется. Властвование есть тонкий художественно согласующийся процесс общения более могучей воли с более слабой волей. Этот процесс создает незримую и невесомую атмосферу тяготения периферии к центру, многих разрозненных воль к единой, организованной, ведущей воле. Создание такой атмосферы есть дело особого искусства, требующего не только интенсивности волевого бытия, но и душевно-духовной прозорливости, подлинного восприятия бессознательной жизни других и умения ее воспитывать. 

К этому присоединяется правовой характер государственной  власти. Он обозначает, что воля государства, как разновидность человеческой воли, не беспредметна и не развязана, но предметно связана этическим  содержанием. Этим определяется духовное, а не просто социально-психическое  бытие государства. Выделенная в  процесс социальной дифференциации и политически организованная воля народа сохраняет свою духовную природу, свою объективную цель, свои принципы и свои мерила. Государственная власть соблюдает свою истинную духовную природу  только тогда, если она остается верна  своей цели, своим путям и средствам; она получает свое священное значение только из этой последней, духовной, нравственной и религиозной глубины. Политика имеет свои необходимые пути и  формы, и людям никогда еще  не удавалось нарушать и попирать их безнаказанно. 

Первая аксиома  власти гласит, что государственная  власть не может принадлежать никому, помимо правового полномочия. 

Это явствует из того, что законодатель естественной правоты должен обладать особою –  предметной и духовной – компетентностью: только духовно-зрячий человек имеет  основание и право принять  на себя властное руководство общественной жизнью. В порядке политической целесообразности этого требует принцип организации, покоящийся на разделении функций, на их распределении, на общественном соглашении и признании. Мало того, правосознание  требует, чтобы сама власть воспринималась не как сила, порождающая право, но как полномочие, имеющее жизненное  влияние (силу) только в меру своей  правоты. Право родится не от силы, но исключительно от права и в конечном счете всегда от естественного права. 

Власть, совсем лишенная правовой санкции, есть юридически индифферентное явление: она не имеет  правового измерения. Получить правовую санкцию она должна и от конституционного закона, и от признающего правосознания.  

Власть, лишенная законной санкции, возникает в катастрофических случаях дезорганизации или переворота; и тогда ее задача и ее спасение в том, чтобы опереться на санкцию  правосознания (своего и народного), которое одно только и компетентно  создать новую конституцию и  тем восполнить недостающую формальную санкцию. Если же это ей не удастся  и новая форма не будет создана, то неизбежное разложение, проистекающее  из непризнания власти и углубления дезорганизации, увлечет за собою  и дефективную власть, и самое  государство. 

Власть, лишенная признания и уважения, обнаруживается в тех случаях, когда исторически  сложившийся режим изживается и  переживает себя, так, что правосознание  властвующих кругов отстает от роста  народных потребностей и общественного  правосознания; задача и спасение такой  власти состоят в том, чтобы, опираясь на имеющуюся формальную санкцию  закона, обновить свое политическое воленаправление  и тем заслужить санкцию правосознания. Если же это ей не удается и правосознание  народа не примет ее, то ее настигнет  переворот со всеми опасностями  первого исхода. 

Вторая аксиома  власти утверждает, что государственная  власть в пределах каждого политического  союза должна быть едина.  

Это явствует из того, что естественное право выражает необходимую форму самого духа и  что поэтому оно само едино, как  едины Дух и едина Его правота. В порядке политической целесообразности этого требует принцип государственного единения, связующего множество людей именно их отношением к общему и единому источнику положительного права. 

Единство государственной  власти следует понимать, конечно, не в смысле единства «органа» или нераспределимости  функций и компетенции, но в смысле единого организованного воленаправления, выражающегося в единстве обретаемого  и осуществляемого права. В пределах одного союза в один и тот же момент одно и то же не может быть сразу «правом» и «не-правом». Положительное  право, по самому смыслу своему, недвусмысленно и едино; это единство его есть проявление присутствующей в нем  и освящающей его естественной правоты.  

Правосознание по самому существу своему не может  признать одинаково «правовыми»  две исключающие друг друга нормы  или два исключающие друг друга  веления. И точно так же оно  не может признать одинаково «государственными» две исключающие друг друга или  стоящие в противоборстве власти. В каждом политическом союзе государственная  власть, несмотря на все свои разветвления, по самому существу своему единственна, наличность двух государственных властей  свидетельствует о наличности двух политических союзов.  

Третья аксиома  власти утверждает, что государственная  власть всегда должна осуществляться лучшими людьми, удовлетворяющими этическому и политическому цензу. 

Это определяется высотой, сложностью и ответственностью самого задания, разрешение которого предполагает в человеке художника естественной правоты. В порядке политической целесообразности этого требует  принцип авторитета власти и принцип  добровольного признания ее со стороны  правосознания подчиненных.  Власть, лишенная авторитета, хуже, чем явное  безвластие; народ, принципиально отвергающий  правление лучших или не умеющий  его организовать и поддерживать, является чернью; и демагоги суть его  достойные вожди. 

Люди становятся чернью тогда, когда они берутся  за государственное дело, движимые не политическим правосознанием, но частною  корыстью; но именно поэтому они  не ищут лучших людей и не хотят  передавать им власть. К черни может  принадлежать всякий: и богатый, и  бедный, и темный человек, и «интеллигент». Чернь отличается корыстной волей  и убогим правосознанием, а в революционные  эпохи сверх того и политической притязательностью. Государственная  власть есть для нее лишь удобное  средство, служащее для достижения личных или классовых целей.  

Чернь не понимает ни назначения государства, ни его путей  и средств; она не знает общего интереса и не чувствует солидарности; именно поэтому она не способна к  организации и дисциплине и легко  распыляется при первом же энергичном сопротивлении государственно-организованных сил. Она совершенно лишена сознания государственного единства и воли к  политическому единению; и потому, предоставленная себе, она быстро распадается на враждебные станы  и шайки и начинает бесконечную  гражданскую войну. Право есть для  нее вопрос силы, ловкости и удачи; и потому, видя силу на своей стороне, она обнаруживает дерзость и быстро становится наглою, а растерявшись, трепещет и пресмыкается. Чернь ненавидит  государственную власть, пока эта  власть не в ее руках; и, ненавистничая, покоряется из страха; и, покоряясь, ждет и требует от нее подачек. Но, посадив  свою власть, она не умеет дать ей ни уважения, ни доверия, ни поддержки; она начинает подозревать и ее, проникается ненавистью и к ней  и тем расшатывает  и губит  свое собственное противополитическое  порождение. А если ей все-таки удается  создать некоторое подобие «режима», то этот «режим» осуществляет под  видом «демократии» торжество жадности над общим благом, равенства над  духом, лжи над доказательством  и насилия над правом; этот «режим»  зиждется на лести и подкупе и  осуществляет власть демагогов. 

В ряду корыстных  честолюбцев, стремящихся к власти во что бы то ни стало, демагог занимает низшее место: ибо он выбирает путь наиболее пагубный для народного  правосознания. Он обращается к черни, ищет у нее успеха и получает власть из ее рук. Для того чтобы добиться этой «инвеституры», он пользуется всеми  путями, не останавливаясь и перед  такими, которые разрушают самое  государство; он взывает к слепой, противогосударственной корысти, столь  легко поглощающей темную душу, и, разжигая ее до состояния страсти, говорит ей слова лести и подкупа. Он обращается к худшему, что есть в человеке, и это худшее полагает в основу политики и власти; он низводит государственное дело на уровень черни и ее понимания и на этом строит свой успех. Поэтому он есть худший враг народного правосознания и государственности. 

Демагог затемняет  сознание массы, бросая ей в виде готовых  популярных лозунгов соблазнительные  для нее противогосударственные «идеи»; он развращает ее чувство, питая  в ней аффекты ненависти и  жадности; он совращает ее волю, наводя ее на противополитические и порочные цели. Демагог осуществляет систему  угождения темной массе; он мобилизует чернь там, где она уже имелась, и создает ее там, где ее еще  не было. И в этом угождении он, естественно, восхваляет чернь, изображая  ее «суверенным народом», и славит ее низкие вожделения и деяния, изображая  их мнимую высоту и доблесть. Этим он воспитывает в душах политическую продажность: он внушает черни, будто  государственная власть есть ее товар, который она может выгодно  продать; и затем назначает цену этому товару в виде «политических» обещаний и посулов. Демагог ищет купить государственную власть так, как если бы эта власть действительно  принадлежала темной толпе. И, подкупая ее противогосударственными, неосуществимыми  и нелепыми посулами, он осуществляет худший, ибо наиболее утонченный и  развращающий, вид политической коррупции; и, в то же время, он творит политический обман, ибо нелепое обещание заведомо безнадежно, а осуществление противогосударственного  посула, если бы оно было предпринято, погубило бы и посулившего демагога, и полуразрушенный уже политический союз. И так, нагромождая обман  на подкуп, демагоги осуществляют распродажу с молотка государственной власти. 

Четвертая аксиома  власти утверждает, что политическая программа может включать в себя только такие меры, которые преследуют общий интерес.  

Это явствует из того, что государственная власть имеет призвание утверждать естественное право, а естественное право совпадает  именно с общим, духовным интересом  народа и гражданина. В порядке  политической целесообразности это  определяется тем, что только служение общему интересу превращает государственную власть в действительный, авторитетный центр политического единения.  

Поставление  себя лицом к лицу с этой глубиной правосознания и с общим государственным  интересом составляет основную задачу всякой честной политической партии. 

Партия есть не шайка, не банда, не клика и не котерия именно постольку, поскольку  она стремится создать государственную  власть, а не просто захватить власть в государстве. Но воля к государственной  власти есть тем самым воля к государственной  цели, которая не включает в себя никакого – частного, личного или  классового – интереса как такового. Поэтому политическая партия не может  быть классовой по своей программе: она должна быть непременно всеклассовой и притом сверхклассовой. Ибо государственная  власть есть нечто единое для всех и общее всем; и поэтому программа, намечающая ее желанную и грядущую линию поведения, может содержать  указания только на общие интересы. Партия, лишенная государственной программы, поддерживающая один классовый интерес, есть противогосударственная партия; она политически недееспособна; если она захватит власть, то она  поведет нелепую и гибельную  политику и погубит государство  раньше, чем сила вещей заставит ее наскоро придумать политические добавления к ее противополитической  программе.  

Зрелое правосознание  есть единственная сила, которая может  обеспечить государственность партийных  программ. При наличности такого правосознания  партия от партии отличается не по тому, чей интерес отстаивает каждая из них (ибо все отстаивают один и  тот же интерес – государственный), но по тому, как они понимают этот единый и общий всем интерес. Тогда  борьба партий является уже не конкурсом  классовых претензий, но спором политических пониманий. 

В результате этого  партия может и должна быть своего рода политическим чистилищем: она  очищает волю своих членов от противогосударственного  своекорыстия, отрывая их близорукий взгляд от непосредственных эгоистических  задач и заставляя их отыскивать духовные задания родины и государства. Взаимное признание партий и классов совершается не в порядке взаимного давления, угроз или насилия, но в порядке взаимного государственного оправдания или приятия. Политика теряет характер скрытой гражданской войны и приобретает свою истинную высоту.