Глобализация:вызовы и альтернатива для России

Правительства разных стран на практике сегодня собирают больше налогов, чем 10 лет назад, притом не просто в абсолютных величинах, а  в пропорции к их увеличившимся  за это время экономикам, хотя это  и не вполне соответствует теории.[2] Это верно в отношении стран "большой семерки", а также  менее крупных стран — членов ОЭСР. Поэтому обеднение капиталистов не оказало видимого влияния на способность государств собирать доходы.

Деньги — не главное. Даже если бы сбор налогов резко  сокращался, заявления большинства  скептиков о том, что сегодня  крупные международные компании обладают большей властью, чем правительства, звучат абсурдно. Например, известно что объем продаж 20 крупнейших компаний больше национального дохода 100 стран. Можно ли из этого сделать выводы о власти и влиянии корпораций?

Прежде чем задуматься, имеет ли вообще смысл сопоставлять власть корпораций и государств, стоит  обратить внимание на то, что такое  сравнение неверно статистически. Национальный доход — мера добавленной  стоимости. И его нельзя сравнивать с продажами компании (равными  добавленной стоимости плюс издержки). Но даже после исправления этой бесконечно повторяющейся ошибки сравнение  корпораций и правительств на основе их власти над людьми не имеет смысла. Власть даже самых крупных корпораций — ничто по сравнению с властью  правительств, вне зависимости от того, насколько страна бедна и  мала. Суммарная добавленная стоимость  Microsoft в энное число раз больше национального дохода Ирака.

Означает ли это, что Билл Гейтс более властен  над жизнями иракцев, чем Саддам Хусейн? Другой пример — Люксембург, небольшая экономика с не очень  мощным правительством. Может ли Microsoft собирать налоги с граждан Люксембурга, призывать их на военную службу, даже если бы компании это оказалось нужно, арестовывать и заключать в тюрьму, если, допустим, компанию не устраивает их поведение, или применять физическую силу против них? Нет, это невозможно.

Вы можете ответить, что эти сравнения обманчивы. Конечно, Билл Гейтс обладает в Ираке  меньшей властью, чем Саддам Хусейн, но Билл Гейтс имеет возможность  использовать свою власть глобально, а  Саддам Хусейн — нет. Хорошо, тогда  в каких конкретно странах  Билл Гейтс обладает могуществом  большим, чем могущество правительства, что якобы вытекает из соотношения  добавленной стоимости и национального  дохода? Билл Гейтс в глобальном масштабе властен только над компанией Microsoft. Любое правительство гораздо сильнее корпорации.

В случае войны между  двумя странами национальный доход  является подходящим мерилом имеющихся  в их распоряжении ресурсов. Если бы корпорации собирали войска и вели войны, то их богатство могло бы иметь  значение. Они не делали и не могут  этого делать: их власть невелика. Большие  компании действительно имеют политическое влияние. У них есть деньги для  политического лоббирования, во многих странах они могут подкупить  чиновников. Но идея о том, что компании обладают хотя бы приблизительно такой  же властью над гражданами, как  и сами правительства — независимо от того, насколько крупна компания, независимо от того, насколько бедна  и мала страна, — нелепа. Власть собирать налоги, хотя и ограниченная, дает государству  политического веса больше, чем могли  бы мечтать любые корпорации.

Все же экономическая  интеграция ограничивает деятельность правительства. Но мы считаем, что некоторые  из этих ограничений очень желательны. Интеграция мешает тирании. Известно, что правительства подавляют  своих подданных. При открытых границах подавлять труднее: люди могут покинуть государство и увезти с собой  свои сбережения. В таких случаях  глобальные рынки становятся защитниками  прав человека. Советскому Союзу и  Восточной Европе были свойственны  тоталитаризм и экономическая изоляция. Сегодня это касается Северной Кореи. Но и демократические общества тоже могут подавлять граждан. Следовательно, было бы неверным делать вывод, что интеграция нежелательна, ведь она ограничивает власть правительства, даже демократического. Надо признать, что некоторые ограничения демократии необходимы, а также спросить себя, не слишком ли жестки эти продиктованные рынками ограничения?

§5. Иностранный капитал.

За последние несколько  десятилетий один из самых очевидных  уроков для международных экономистов  таков: иностранный капитал —  это и радость, и огорчение. Эта  суровая критика не так уж сильно относится к прямым иностранным  инвестициям (ПИИ), потому что, в отличие  от долгов, ПИИ не нужно обслуживать и они не утекают за короткий срок.

Те, кто предоставляет  прямые иностранные инвестиции, сами несут большую часть финансового  риска, связанного с этим видом инвестиций, но за это преимущество приходится платить. В долгосрочной перспективе  ПИИ являются более дорогой формой финансирования, чем долги, потому что  утечка освобожденных от налога прибылей обычно дает такому типу инвесторов большие  доходы по сравнению с теми, на которые  могут рассчитывать иностранный  банк или держатель облигаций. И  все равно ПИИ не только менее  рискованны для принимающей страны, но, как ранее отмечалось, и более  продуктивны — из-за технологий, которые они с собой приносят. С точки зрения принимающей страны, это дорого, но высоко ценится.

Другие формы иностранного капитала (особенно краткосрочные банковские кредиты) ввергли многие развивающиеся  страны в пучину несчастий. Из-за долгового  кризиса 80-е гг. были потерянным десятилетием для Латинской Америки, а Аргентина  и Бразилия из-за своих долгов оказались  в затруднительном положении. Финансовый кризис конца 90-х гг. отбросил назад  даже Юго-Восточную Азию, до того считавшуюся  по экономическим показателям одним  из лучших регионов развивающихся стран. Почему это происходило — и  почему так часто?

Очевидно, заемщики тоже должны взять на себя долю ответственности  за слишком крупные заимствования (хотя это трудно назвать исчерпывающим  объяснением). Правительства, занимающие по максимуму для финансирования чудовищно больших бюджетных  дефицитов, совершают ошибку. Такое  случалось повсеместно в 70-х гг. и в начале 80-х. Но случай с корпоративными заемщиками в развивающихся странах  гораздо более запутанный. Иногда они могут занимать в объемах, которые в каждом индивидуальном случае кажутся вполне благоразумными, принимая во внимание определенные макроэкономические ожидания. Например, если прогнозируется, что девальвация валюты не произойдет, но если эти предположения окажутся ошибочными, то и заимствования станут коллективно необоснованными. Подобное случилось в Юго-Восточной Азии в 90-е гг. с дальнейшими осложнениями из-за того, что большинство заимствований  было пропущено через местные  банки. А это означало, что конечные заемщики были не в курсе системного риска, связанного с обменным курсом валюты. Следовательно, иногда банки  из развивающихся стран ошибались  в той же степени, что и правительства  этих стран.

Основные элементы, соединяющие антиглобалистическую коалицию воедино, — это недоверие к рынкам, коллективистский инстинкт и вера в протест как форму морального возрождения. Однажды в ходе истории такая комбинация уже привела к социализму — как к логически приемлемой альтернативе "системе". Но социализм после неудачного опыта XX в. еще не совсем готов к тому, чтобы снова быть "выпущенным в люди".

Все вышеописанное  предопределено чрезмерным влиянием корпораций на государственную политику — с  целью защиты своих интересов. И  правильно сокрушаются скептики. Но чрезмерное влияние едва ли ново в демократической политике, оно не было создано глобализацией, вынуждающей правительства вставать на колени.

Напротив, политику особых интересов легче проводить  в закрытой экономике, чем в открытой. Если правительствам позволить, то все они рады будут предоставить протекцию ради политических выгод.

Печальное это зрелище  — наблюдать за тем, как большие  компании разрабатывают планы по управлению своим влиянием на национальном уровне и распространяют его на глобальную арену, используя "гражданское общество" и "корпоративную социальную ответственность" в качестве рычагов.

Естественно, на фоне тревожных выступлений протеста мультинациональные компании выражают желание сесть за стол переговоров с правительствами и неправительственными организациями: у них есть множество идей по сбору экстрасубсидий, увеличению карательных налогов и регулированию их менее ответственных конкурентов.

§6. Другой манифест.

Главная интеллектуальная проблема протестующих в том, что  их отвращение к капитализму (т. е. к  экономической свободе) лишает их лучшего  и, может быть, единственного пути для атаки и сдерживания концентрации экономических и политических сил. Протестующим не нужно заключать в объятия свободный капитализм. Им нужно только отказаться от их фальшивых или дико преувеличенных страхов по поводу смешанной экономики, т. е. капитализма в том виде, в каком он существует на Западе, — с вжившимися в него службами социального обеспечения, госслужбами и умеренным перераспределением доходов.

При этой форме капитализма  экономический рост не вредит бедным, как предполагают скептики. В самом  деле, для развивающихся стран  капиталистический рост является важным — только он позволяет надеяться, что когда-нибудь уровень жизни  людей повысится.

Рост в смешанной  экономике совместим с защитой  окружающей среды: богатые страны чище, чем бедные. И если цены составляются, чтобы отражать затраты на охрану окружающей среды (или им позволено  отражать скудость природных ресурсов), рост и хорошее руководство идут рука об руку. Наконец, свободная торговля не ставит бедные страны в невыгодное положение: она помогает им.

Если бы некоторые  из протестующих могли принять эти принципы капитализма со смешанной экономикой, то в поле зрения появился бы более точный и гораздо более продуктивный манифест протеста. Его основным приоритетом было бы обращение к постыдному факту нищеты третьего мира. С этой целью потребовалось бы, чтобы правительства богатых стран открыли свои рынки для экспорта из всех развивающихся стран, особенно товаров сельского хозяйства и текстильной промышленности (обеспокоенность увольнениями рабочих устранялась бы не подавлением наибеднейших стран, а путем увеличения расходов на подготовку и образование в богатых странах и смягчения любых потерь в доходах).

Манифест настаивал  бы на том, чтобы западные правительства  увеличили расходы на иностранную  помощь, при этом обеспечив попадание  выгодных денежных переводов не в  банки богатых стран (или бюрократам стран бедных), а самим бедным, и особенно — жертвам болезней. Чтобы защитить окружающую среду, такой  манифест призвал бы прекратить все  субсидии, поддерживающие расточительное использование природных ресурсов, и ввести налоги на загрязнение, включая  налог на углерод. Так, чтобы цена энергии отражала риск глобального  потепления.

Эта программа по ускорению глобализации и расширению диапазона действия рыночных сил (хотя для начала лучше было бы это выразить по-другому) включала бы в себя также  и составляющую хорошего управления. Под таким заголовком в идеале "торговая политика"

должна была бы быть отменена полностью: правительства  не занимаются бизнесом, ущемляющим свободу  народа покупать товары там, где они  хотят.

Нужно если не немедленно устранить торговую политику, то хотя бы вывести ее из подполья, чтобы  корпорациям стало сложнее диктовать  свои условия. Правительства должны подробно отчитываться перед избирателями, но не перед компаниями или промышленными  ассоциациями.

Подотчетность означает скорее принятие ответственности, чем  отказ от нее. Коррумпированные или  некомпетентные правительства в  развивающихся странах отказываются от ответственности, когда обвиняют МВФ или Всемирный банк в бедах, вызванных в основном их собственной  политикой. Правительства богатых  стран, преимущественно американское, также используют Фонд, ВБ и ВТО  — институты, которые на практике не могли бы никогда противостоять  их желаниям, — чтобы отвести  от себя обвинение. Хуже всего то, что  правительства повсюду отказываются от ответственности, когда пытаются представить невыполнение обещаний, провал воли или "капитуляцию перед  специфическими интересами" как  неминуемые последствия глобализации. Это не безобидная увертка, а ложь, подтачивающая саму демократию. Критики  экономической интеграции должны были бы стремиться к обличению этой лжи, но вместо этого они приветствуют ее как подтверждение их собственной  позиции.

Важно, что международная  экономическая интеграция расширяет  выбор — включая выбор в  социальном обеспечении, — поскольку  заставляет ресурсы двигаться дальше. Политика, нацеленная на борьбу с нищетой, защиту рабочих, "вытесненных" технологиями, поддержку образования и системы  государственного здравоохранения  более реальна с глобализацией, чем без нее (хотя даже глобализация не сможет освободить правительства  от необходимости собирать налоги, чтобы оплачивать все это). Когда  правительства заявляют, что глобализация связывает им руки, они обманывают избирателей и подрывают поддержку  экономической свободы — просто такие заявления облегчают их политическую жизнь. Это можно назвать  как угодно, но не хорошим управлением.