Франсуа-Мари Аруэ Де Вольтер

Поэзия

Если  как драматург Вольтер шёл  от ортодоксальной классической трагедии через её сентиментализацию, романтизацию и экзотику к драме Нового времени  под напором растущего движения «третьего сословия», то аналогична его эволюция и как писателя эпического. Вольтер начал в стиле классической эпопеи («Генриада», 1728; первоначально  «Лига или великий Генрих»), которая однако, как и классическая трагедия, под его рукой преображалась: вместо вымышленного героя взят реальный, вместо фантастических войн — на самом деле бывшая, вместо богов — аллегорические образы — понятия: любви, ревности, фанатизма (из «Essai sur la poésie épique»).

Продолжая стиль героической эпопеи в «Поэме о битве при Фонтенуа», прославляющей  победу Людовика XV, Вольтер затем  в «Орлеанской девственнице» (La Pucelle d’Orléans), едко и скабрёзно высмеивающей весь средневековый мир феодально-клерикальной Франции, снижает героическую поэму  до героического фарса и переходит  постепенно, под влиянием Поупа, от героической поэмы к поэме  дидактической, к «рассуждению в  стихах» (discours en vers), к изложению в форме поэмы своей моральной и общественной философии («Письмо о философии Ньютона», «Рассуждение в стихах о человеке», «Естественный закон», «Поэма о лиссабонской катастрофе»).

Философская проза

Отсюда  наметился естественный переход  к прозе, к философскому роману («Видение Бабука», «Задиг или судьба», «Микромегас», «Кандид», «Сказка о вавилонской  принцессе», «Scarmentado» и другие, 1740—60-х  гг.), где на стержне приключений, путешествий, экзотики Вольтер развивает  главным образом идею о «слепой судьбе», о случайности, господствующей в жизни, о нелепости оптимизма (фигура доктора Панглосса в «Кандиде») и о единственной мудрости, заключающейся в убеждении познавшего все превратности Кандида, что человек призван «возделывать свой огород» или, как эту мысль выражает другое лицо повести, что «необходимо работать не размышляя».

Как для  всех «просветителей» XVIII века, художественная литература была для Вольтера не самоцелью, а лишь средством пропаганды своих  идей, средством протеста против самодержавия, против церковников, возможностью проповедовать  веротерпимость, гражданскую свободу, и т. д. Соответственно этой установке, его творчество в высокой степени  рассудочно и публицистично. Все  силы «старого порядка» яростно поднялись  против этого, как его окрестил один из его врагов, — «Прометея», низвергающего власть земных и небесных богов; в особенности усердствовал Фрерон, которого Вольтер заклеймил своим смехом в ряде памфлетов и вывел в пьесе «Шотландка» под прозрачным именем доносчика Фрелона.

Последователи Вольтера. Вольтерьянство

Свои  произведения Вольтер был вынужден издавать часто анонимно, отрекаясь  от них, когда молва объявляла  его автором, печатать их за границей, провозить во Францию контрабандой. В борьбе против доживающего свой век старого порядка Вольтер  мог, с другой стороны, опираться  на огромную влиятельную аудиторию как во Франции, так и за границей, начиная от «просвещённых монархов» и до широких кадров новой буржуазной интеллигенции, вплоть до России, которой он посвятил свою «Историю Петра» и отчасти «Карла XII», находясь в переписке с Екатериной II и с Сумароковым, и где его именем было окрещено, хотя и без достаточного основания, общественное течение, известное под названием вольтерьянства.

Культ Вольтера достиг своего апогея во Франции  в эпоху Великой революции, и  в 1792, во время представления его  трагедии «Смерть Цезаря», якобинцы украсили голову его бюста красным  фригийским колпаком. Если в XIX веке в общем этот культ пошёл на убыль, то имя и слава Вольтера возрождались всегда в эпохи революций: на рубеже XIX века — в Италии, куда войска генерала Бонапарта принесли принцип декларации прав человека и гражданина, отчасти в Англии, где борец против Священного союза, Байрон, прославил Вольтера в октавах «Чайльд-Гарольда», потом — накануне мартовской революции в Германии, где Гейне воскрешал его образ. На рубеже XX века вольтеровская традиция в своеобразном преломлении ещё раз вспыхнула в «философских» романах Анатоля Франса.