Министерство  образования и науки Российской Федерации

Государственное образовательное учреждение высшего

профессионального образования

НОВГОРОДСКИЙ   ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

ИМЕНИ ЯРОСЛАВА МУДРОГО

Институт  экономики и управления

Кафедра аграрной экономики

Реферат по философии на тему:

«Феномен страха и его осмысление в философии» 
 
 
 
 
 
 
 

                                               Выполнила:

                                               Студентка гр. 0434

                                               Смирнова В.А. 
 
 

                                               Проверил: 

К. ф. н., доцент 
Росси Евгений Аркадьевич 
 
 
 
 

Великий Новгород

2011 
 

О природе страха 

     Страх является одной из главных первоэмоций, он пронизывает собой все наше существо. Это и естественно,  ибо страх в его ближайшем  определении есть не что иное, как  обратная сторона инстинкта самосохранения, любви к жизни. Мы все любим жизнь - сколько бы мы ни проклинали ее в тяжелые минуты - и потому боимся смерти. Воля к жизни и страх смерти тесно связаны между собой. Воля к жизни настолько глубоко укоренена в нас, что нам трудно подвергнуть эту жажду жизни рефлексии — она составляет сердцевину нашего существа. Но именно поэтому мы более ощущаем оборотную сторону этой воли к жизни - страх смерти, который обнаруживается со всей стихийной силой в минуты опасности. Все живое любит жизнь и отвращается от смерти. Это - психобиологическая аксиома.

     Но  сущность страха не исчерпывается страхом  смерти, который представляет собой  лишь наиболее стихийную, но и наиболее грубую форму страха вообще. Все живое не только любит жизнь, но и стремится наслаждаться жизнью. Поэтому мы особенно ценим объекты наслаждения, и поэтому же мы так боимся утери объектов наслаждения. Из всех наслаждений на первом месте стоят половые наслаждения, генетически связанные с инстинктом самосохранения рода. Все живое стремится жить и дать потомство. Инстинкт родового бессмертия заложен в нас не менее глубоко, чем инстинкт собственного самосохранения. страх за своих детей и вообще за своих близких проникает еще более глубоко в корень нашего существа, чем страх за собственную шкуру. И для защиты тех, кого мы любим, мы бываем готовы на самопожертвование. В человеческом мире жертва собой ради близких приобретает этический смысл и возвышается до высшей заповеди любви. Но биологический базис этой способности к самопожертвованию коренится в инстинкте родового бессмертия.

     Биологический базис страха связан с проблемой положительной ценности жизни и отрицательной ценности смерти, но сам этот биологически фундаментальней страх не проблематичен. Он, что называется, естествен.

     Но  страх приобретает проблематичный характер, когда мы из области биологии переходим в область чисто психического бытия. Он становится проблематичным, поскольку мы то дело боимся объектов, которые, с точки зрения здравого смысла, не должны были бы возбуждать страха. Сюда относятся, прежде всего «фобии», эти инстинктивные суеверия, которыми изобилует душа всякого невротика. А в условиях цивилизации все люди являются в какой-то степени невротиками. Невроз является постоянным спутником сколько-нибудь развитой души. Недаром Фрейд говорил, что невроз является той данью, которую человек платит природе за свою одаренность. Невроз, то есть вытеснение влечений в область подсознания и вырастающее отсюда нервное напряжение, является условием возможности элементарной дисциплины, условием возможности ставить себе цели большие, чем просто сохранение своей или родовой жизни. Ради достижения ценностей сравнительно высших, нам то и дело приходится жертвовать ценностями относительно низшими - откладывать удовлетворение наиболее примитивных потребностей.

     «Психопатология обыденной жизни» дает нам сотни примеров разных фобий, с точки зрения здравого смысла странных, но тем не менее составляющих обременительную принадлежность нашей личности.

     Например, страх перед большим пространством, страх перед толпой, страх перед одиночеством, страх «потери лица», робость в выступлениях перед публикой, страх быть погребенным заживо, страх перед женщиной - и это еще наиболее «естественные», наиболее стандартные виды фобий. Не говоря уже об индивидуальных ассоциациях, об  «индивидуальных символах», возбуждающих страх по ассоциации с положениями или лицами, наведшими в свое время на нас страх. Наша душевная жизнь пронизана символами, и образ, случайно ассоциированный с предметом былого страха, сам становится индивидуальным символом страха и возбуждает страх.

     Скупец  боится больше всего потерять деньги, сластолюбец — утери способности  к половому акту, влюбленный - утери любимой, политик и общественный деятель - утери популярности и так далее. Пословицу «Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу тебе, кто ты» можно было бы с успехом переделать так: «Скажи мне, чего ты больше всего боишься, и я скажу тебе, кто ты».

     Страх это эмоция, сопровождающая сознание вероятности утери ценности, с которой мы привыкли отождествлять самих себя. В страхе мы боимся возможности утери самих себя, боимся утери собственной индивидуальности, обычно проецируемой нами на дорогие нам объекты. Страх утери нашей собственной личности, обычно проецируемой нами далеко за пределы собственного бытия, - вот в чем можно найти общую формулу страха. 

Феноменология страха 

     Самая загадочная черта страха — это  загадочность предмета. Мы всегда боимся неизвестности, тайны. На этом основаны детские страхи перед темнотой. Страх смерти страшен именно ощущением близости чего-то абсолютно чуждого, чему на земном языке нет названия. Смерть - прыжок в какой-то непостижимый, бездонный темный провал. Если бы мы могли знать точно что ожидает нас после смерти, мы переживали бы большое горе, но не испытывали бы такого сильного страха. Страх есть всегда страх перед чуждой нам неизвестностью. Чем предвосхищаемая нами возможность определеннее, тем меньше страха она вызывает, тем более страх уступает место опасению и ослабляется до степени свободы. Забота содержит на своем дне страх, но страх этот здесь нейтрализован повседневностью, слишком хорошо нам известной. Забота есть страх в состоянии саморассеяния. В опасении уже больший элемент неизвестности, неопределенности, а в страхе сама неопределенность составляет его конститутивный признак. Предмет заботы есть банальная определенность в ее неопределенной многоликости. Предмет опасения есть некая грозящая неопределенная определенность. «Предмет страха есть Ничто».

     Мы  опасаемся противника, когда не знаем, откуда и как он нападет. Мы боимся противника, когда, кроме этой неизвестности, мы не знаем его подлинной силы но подозреваем, что он сильнее нас. И наконец, страх потенцируется до ужаса, когда мы не знаем, кто наш противник. Самый страшный противник – некто. Мы боимся потерять те ценности, с которыми мы срослись, с которыми мы привыкли отождествлять самих себя. Мы всегда боимся «абсолютно другого», чуждого, то есть боимся потерять знакомый нам свой лик и обратиться в нечто, чуждое нам. Ничто не страшно так, как Нечто. Ничто есть отсутствие всякой определенности. Нечто есть неопределенная неопределенность, в которой даже неопределенность неопределенна. Нечто может оказаться чем-то и может оказаться ничем. Предмет страха есть Нечто, или Некто, непостижимый Аноним. Во всяком страхе отражается небытие.

     В страхе мы одновременно отвращаемся  от предмета и в то же время тайно  влекомы к нему. В этом - указанная Фрейдом амбивалентность (двусторонность) страха. Мы и боимся заглянуть на дно страха, и в то же время что-то нас толкает углубиться взором в страх, приковаться взором к страху, довести его до степени ужаса.

     В нормальной жизни мы больше опасаемся, чем собственно боимся. Поэтому амбивалентность страха невидима в опасении невооруженным глазом и может быть вскрыта только психоаналитическим скальпелем.

     Эта черта страха (тяготение к предмету) уже необъяснима инстинктом самосохранения, ибо она противоречит ему. Если бы сущность страха заключалась только в оборотной стороне инстинкта самосохранения, то мы не влеклись бы тайно к предмету страха. Чтобы объяснить эту загадочную черту страха, Фрейд постулировал инстинкт саморазрушения.

     В нормальной жизни инстинкт саморазрушения проявляется в разбавленной степени - как мазохизм. Насчет происхождения мазохизма существуют две теории; согласно одной, мазохизм есть следствие «переноса» садизма на самого себя. Согласно другой теории, высказанной Фрейдом, мазохизм первичен, но нормально в природе он «проецируется» на внешние объекты в форме агрессии.

     В нормальной жизни мы представляем себе неприятности чаще, чем этого следовало бы ожидать, если принять аксиому эвдемонистической психологии, согласно которой мы все ищем удовольствия и отвращаемся от неудовольствий. В неврозе же навязчивых состояний этот элемент влечения к мучительным для нас представлениям, к самомучительному фантазированию, обнаруживается уже воочию. Стремление мучить себя гораздо более распространенно, чем этого можно было бы ожидать, и многие семейные сцены обыкновенно имеют своей подоплекой самораспаляемое взаимомучительство.

     Страх есть многоголовая гидра - предметы его бесконечно разнообразны. Страх может возбуждаться противоположными предметами. Так, помимо страха смерти, существует и страх жизни - страх перед жизнью; помимо страха перед рабством, существует страх свободы; помимо страха перед «другими», существует и страх перед «собой».

     Всякий  страх есть страх перед чем-то чуждым. Знакомое в худшем случае может вызывать скуку, даже отвращение, но оно не возбуждает в нас страха. Уже маленький ребенок обычно особенно боится чужих, и требуется длительное время, чтобы приучить его к чужим, преодолеть эту «чужефобию». Опыт школы обычно помогает преодолеть этот страх перед чужими. Упорствующие в своей робости перед чужими дети обычно остаются несколько инфантильными, развитие их характера в каком-то отношении задерживается (хотя умственное развитие может при этом даже стимулироваться). Всем интравертированным людям свойственна доля страха перед обществом, толпой и т.д. У взрослых этот страх обычно маскируется под «холодность», «неприязнь», но в основе подобных «защитных психологических масок» лежит  страх перед «чужим», нежелание осваивать, ассимилировать чужое.

     Этот  страх перед чужим часто совмещается  со страхом перед всем «новым» - так  называемая «неофобия». Человека пугает всякая новизна, он хотел бы вращаться в знакомом ему кругу привычек, ему органически неприятно перестраиваться, приспособляться к новым условиям, ко всему, что грозит вывести его из обычного равновесия. Когда эта чужефобия или неофобия достигает патологической степени, мы получаем человеческих «людей в футляре», которые гораздо чаще встречаются в жизни, чем это принято думать.

     Тот «психологический футляр», в который  они себя кладут, является не чем  иным, как защитной реакцией против того, что они считают своим  врагом № 1, — против живой жизни, которой они боятся не меньше смерти. В основе подобной психической установки лежит страх, обычно даже не сознаваемый в качестве такового. После Фрейда мы знаем, что страх коренится в подсознании и что часто люди даже не сознают, что они одержимы фобиями. Это и понятно - раз осознав, что они во власти фобий, они должны были бы стремиться переменить себя, изменить свою установку, но этого именно они и не хотят.

     Страх перед чужим, новым, свойствен всем. Он естествен, ибо если бы чужое и новое не возбуждало опасения, то мы не имели бы импульса распознавать опасность, которая нередко таится в новом и чужом. Но мы говорим сейчас о неоправданных формах страха перед чужим, которые остаются жить в нас в качестве «фобий» и мешают нашему нормальному развитию.

     Другой  род фобий основан на страхе перед  одиночеством. Страх перед одиночеством, перед перспективой остаться наедине с собой свойствен патологическим формам экстравертированности. В основе нелюбви к одиночеству лежит тайный страх заглянуть в себя, ужаснуться пустоты своего внутреннего мира. Такие люди свою собственную душу ощущают как нечто чуждое им. Они отчуждаются от собственного душевного мира, пустота собственной души страшит их, и они стремятся забыть себя или просто «забыться» в постоянном, хотя бы внешнем общении с другими. Очень часто они стремятся забыть себя в деле, в «бизнесе» и нередко бывают очень деловыми людьми. Всякую рефлексию, всякое самоуглубление они клеймят как «копание в душе», никому, дескать, ненужное и вредное. На Западе, особенно в Америке, очень распространен культ «экстравертированности», и поэтому патологизированные ее формы встречаются там чаще, чем на Востоке.