Главная опасность
такого смешения диалектики и логики,
как я уже говорил, состоит
в том, что оно учит людей догматическому
поведению в споре. Действительно,
слишком часто приходится наблюдать,
как диалектики, испытывая логические
затруднения, в качестве последнего
средства сообщают своим оппонентам,
что их критика ошибочна, поскольку
основывается на обычной логике, а
не на диалектике, и что стоит
им только обратиться к диалектике,
как они поймут, что замеченные
ими в некоторых доводах диалектиков
противоречия вполне законны (а именно,
законны с диалектической точки
зрения).
Третий элемент
гегелевской диалектики основывается
на философии тождества. Если разум
и действительность тождественны и
разум развивается диалектически
(как это хорошо видно на примере
развития философского мышления), то и
действительность должна развиваться
диалектически. Мир должен подчиняться
законам диалектической логики. (Эта
точка зрения была названа 'панлогизмом'.)
Следовательно, мы должны находить в
мире противоречия, которые допускаются
диалектической логикой. Именно тот
факт, что мир полон противоречий,
еще раз разъясняет нам, что закон
противоречия должен быть отброшен за
негодностью. Ведь этот закон гласит,
что никакое внутренне противоречивое
высказывание, ни одна пара противоречащих
высказываний не могут быть истинными,
то есть не могут соответствовать
фактам. Иными словами, этот закон
предполагает, что противоречие никогда
не встречается в природе, то есть
в мире фактов, и что факты никак
не могут противоречить друг другу.
На основании философии тождества
разума и действительности утверждается,
что поскольку идеи противоречат
друг другу, также и факты могут
противоречить один другому, и что
факты, как и идеи, развиваются
благодаря противоречиям, - и поэтому
от закона противоречия необходимо отказаться.
Однако если
- отвлекшись от того, почему философия
тождества (о которой я еще
буду говорить) представляется мне
полным абсурдом - мы повнимательнее присмотримся
к так называемым противоречивым
фактам, то поймем, что все предложенные
диалектиками примеры выявляют одно
- а именно то, что наш мир обнаруживает
иногда определенную структуру, которую
можно описать, пожалуй, с помощью
слова 'полярность'. В качестве примера
можно взять существование положительного
и отрицательного электричества. Только
склонностью к метафорам и
неопределенности можно объяснить,
скажем, утверждение, что положительное
и отрицательное электричество
противоречат друг другу. Примером настоящего
противоречия могли бы послужить
два предложения: 'данное тело 1 ноября
1938 г. от 9 до 10 часов утра имело положительный
заряд' и аналогичное предложение
о том же теле, которое в тот
же отрезок времени не имело положительного
заряда.
Эти два предложения
действительно противоречат друг другу;
соответственно, противоречивым был
бы и тот факт, что некое тело,
как целое, в одно и то же время
заряжено и положительно, и неположительно,
а значит, в одно и то же время
и притягивает, и не притягивает
тела с отрицательным зарядом. Однако
излишне говорить, что подобные противоречивые
факты не существуют. (Углубленный
анализ мог бы показать, что несуществование
таких фактов не является законом, родственным
законам физики, а основывается на логике,
то есть на правилах употребления научного
языка.)
Итак, налицо три
момента: (а) диалектическая оппозиция
антирационализму Канта и, следовательно,
восстановление рационализма на основе
'железобетонного' догматизма; (b) включение
диалектики в состав логики, основанное
на двусмысленности таких выражений,
как 'разум', 'законы мышления' и так
далее; (с) применение диалектики к 'миру
в целом', основанное на гегелевском
панлогизме и философии тождества.
Эти три момента являются, на мой
взгляд, основными элементами гегелевской
диалектики.
Прежде чем
перейти к описанию судьбы диалектики
после Гегеля, я хотел бы высказать
свое личное мнение о гегелевской
философии и особенно о философии
тождества. Я думаю, что она представляет
собой наихудшую из всех тех абсурдных
и невероятных философских теорий,
какие имел в виду Декарт в словах,
которые я выбрал эпиграфом к
данной статье. Беда не только в том,
что философия тождества предлагается
нам без малейшего намека на серьезное
доказательство; даже сама проблема, ради
решения которой была придумана
эта философия, - а именно 'каким
образом наше сознание постигает
мир?' - на мой взгляд, так и не была
отчетливо сформулирована. И идеалистический
ответ, который в разных вариациях
исполнялся философами-идеалистами, а
по существу оставался одним и
тем же, - 'потому, что мир подобен
сознанию', - является лишь видимостью
ответа. Мы ясно поймем это, стоит нам
только рассмотреть какой-либо аналогичный
аргумент, скажем: 'почему это зеркало
может отражать мое лицо?' - 'потому,
что оно похоже на мое лицо'. Хотя
полная негодность такого рода аргумента
очевидна, его все повторяют и
повторяют. Например, Джинc (Jeans), уже
в наше время, сформулировал его
приблизительно так: 'почему математика
способна объяснить мир?' - 'потому, что
мир подобен математике'. Он доказывает,
таким образом, что действительность
имеет ту же природу, что и математика
- что мир есть математическое мышление
(а потому идеален). Это аргумент
явно не более здравый, нежели следующий:
'почему язык может описывать мир?'
- 'потому, что мир подобен языку
- он лингвистичен', и далее: 'почему
английский язык может описывать
мир?' - 'потому, что мир устроен
по-английски'. Что этот последний
аргумент действительно аналогичен
ходу мысли Джинса, легко понять,
если признать, что математическое
описание мира есть просто определенный
способ описания мира и ничего более
и что математика обеспечивает нас
лишь средствами описания - чрезвычайно
богатым языком.
Пожалуй, легче
всего показать это с помощью
тривиального примера. Есть примитивные
языки, в которых числа не используются,
а идеи чисел передаются с помощью
особых выражений для единицы, двойки
и т.д. Ясно, что такой язык не способен
описывать более сложные отношения
между определенными группами предметов,
которые легко описать с помощью
числовых выражений 'три', 'четыре', 'пять'
и так далее. В рамках такого языка
можно сказать, что у А много
овец, причем больше, чем у В, но нельзя
- что у А - 9 овец, что на 5 овец больше,
чем у В. Иными словами, математические
символы вводятся в язык, для того
чтобы можно было описывать определенные
достаточно сложные отношения, которые
невозможно описать по-другому; язык,
содержащий арифметику натуральных
чисел, просто богаче, чем язык, не располагающий
соответствующими символами. Из факта,
что описание мира требует языка
математики, о природе мира можно
заключить лишь то, что миру присуща
определенная степень сложности: в
нем налицо определенные отношения,
которые нельзя описать с помощью
слишком примитивных инструментов
описания.
Джинса смутило,
что наш мир оказывается соответствующим
математическим формулам, первоначально
выведенным чистыми математиками, которые
совсем не собирались прилагать свои формулы
к миру. Видимо, он изначально был, как
я говорю, 'индуктивистом', то есть думал,
что теории получаются из опыта с помощью
более или менее простой процедуры вывода.
Если человек исходит из такой посылки,
то вполне понятно, почему он удивляется,
обнаружив, что теория, сформулированная
чистыми математиками в чисто спекулятивной
манере, впоследствии оказывается применимой
к физическому миру. Но людей, не склонных
к индуктивизму, это совсем не удивляет.
Они знают, что теория, первоначально выдвинутая
как отвлеченное рассуждение, как чистая
возможность, очень часто впоследствии
оказывается эмпирически применимой.
Они знают, что нередко именно спекулятивное
предвосхищение (anticipation) открывает путь
для эмпирических теорий. (В этом смысле
так называемая проблема индукции связана
с проблемой идеализма, которую мы здесь
рассматриваем.)
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы
с сайта http://www.istina.ru/