Диалектика Гегеля

Диалектика  Гегеля

Карл  Поппер

Для того чтобы  гегелевская диалектика стала понятной, полезно, может быть, коротко напомнить  об одной главе из истории философии, на мой взгляд, не делающей философии  особой чести.

Важным моментом в философии нового времени является борьба между картезианским рационализмом (главным образом, континентальным), с одной стороны, и эмпиризмом (в основном британским) - с другой. В слова, послужившие эпиграфом  к моей статье, сам их автор, основатель рационалистической школы, вкладывал  другой смысл, нежели я. Декарт не хотел  сказать, что человеческий ум должен все подвергнуть проверке, чтобы  прийти к результату, то есть к полезному  решению, но хотел выразить свое критическое  неприятие по отношению к тем, кто осмеливается предаваться подобным нелепостям. Основная идея его сентенции  состояла в том, что настоящему философу следует тщательно избегать абсурдных  и глупых идей. Чтобы постичь истину, он должен только уметь 'уловить' те редкие идеи, что привлекают разум своей  прозрачностью, ясностью и отчетливостью, - словом, 'самоочевидные' идеи. С картезианской  точки зрения мы можем строить  объяснительные научные теории без  всякого обращения к опыту, просто силой собственного разума, так как  всякое разумное (reasonable) высказывание (то есть говорящее само за себя благодаря  своей прозрачности) должно быть верным описанием фактов. Такова в общих  чертах теория, которую в истории  философии называют рационализмом. (Более удачным названием для  нее был бы интеллектуализм.) Ее можно  суммировать (используя гораздо  более позднюю формулировку, принадлежащую  Гегелю) в словах 'все разумное действительно'.

В противоположность  этой теории, эмпиризм утверждает, что  только опыт позволяет нам судить об истинности или ложности научной  теории. Чистый разум как таковой, согласно эмпиризму, никогда не может  установить истину о фактах (bactual truth): чтобы сформулировать такую истину, мы должны прибегнуть к наблюдению и эксперименту. Можно с полной уверенностью сказать, что эмпиризм, в той или иной форме, пусть  даже умеренной и видоизмененной, есть единственная интерпретация научного метода, которую в наши дни можно  воспринимать всерьез. Спор между рационалистами и эмпиристами всесторонне обсуждался Кантом. Кант попытался создать теорию, которую диалектик (но не сам Кант) назвал бы синтезом двух противоположных  точек зрения и которая, если говорить, точнее, была видоизмененным эмпиризмом. Его главной задачей было опровержение чистого рационализма. В 'Критике  чистого разума' он утверждал, что  область нашего знания ограничена сферой возможного опыта и что спекулятивное  рассуждение за пределами этой сферы - попытка построить метафизическую систему, исходя из чистого разума, - не имеет никакого оправдания. Эта  критика чистого разума была воспринята как страшный удар по надеждам почти  всех континентальных философов; и  все же немецкие философы пришли в  себя и, отнюдь не убежденные кантовским отвержением метафизики, принялись  строить новые метафизические системы, основанные на 'интеллектуальной интуиции'. Они пытались использовать некоторые  детали Кантовой системы, надеясь тем  самым уклониться от его основного  удара. Развившаяся школа, называемая обычно школой немецкого идеализма, имела своей кульминацией Гегеля.

Мы должны обсудить здесь две стороны гегелевской  философии, - идеализм и диалектику. В обоих случаях Гегель находился  под влиянием некоторых идей Канта, но попытался пойти дальше. Чтобы понять Гегеля, мы должны показать, следовательно, как он использовал теорию Канта.

Кант исходил  из факта существования науки. Он хотел объяснить этот факт, то есть ответить на вопрос 'как возможна наука?', или 'почему человеческое сознание (mind) способно познавать мир?', или 'как  наше сознание может понимать мир?'. (Мы бы назвали это эпистемологической проблемой.)

Кант рассуждал  примерно следующим образом. Сознание способно постигать мир или, вернее, мир, как он представляется нам, потому что этот мир не является совершенно отличным от сознания, - он подобен сознанию. Дело в том, что в процессе приобретения знания, постижения мира наше сознание, так сказать, активно усваивает  весь материал, который привходит  в него посредством чувств. Оно  оформляет этот материал, отчеканивает на нем собственные внутренние формы  или законы, - формы или законы нашего мышления. То, что мы называем природой, - мир, в котором мы живем, каким он является нам, - есть мир  уже усвоенный, систематизированный  нашим сознанием. И будучи, таким  образом, ассимилирован сознанием, он сознанию и подобен.

Такой ответ 'сознание способно постигать мир, потому что  мир, как он является нам, подобен  сознанию', основан на идеалистическом  аргументе; ведь идеализм только и утверждает, что мир имеет что-то общее  с сознанием.

Я не собираюсь  предлагать доводы за или против кантовской эпистемологии и не намерен подробно обсуждать ее. Но я хочу подчеркнуть, что она безусловно не является полностью  идеалистической. Как отмечает сам  Кант, она представляет собой смесь, или синтез, своеобразного реализма и идеализма; ее реалистический элемент - это утверждение, что мир, как  он является нам, есть некоторый материал, организованный нашим сознанием, идеалистический  же - утверждение, что он есть материал, организованный нашим сознанием.

Такова довольно абстрактная, но, несомненно, оригинальная эпистемология Канта. Прежде чем  перейти к Гегелю, я должен попросить  читателей - моих любимых читателей, которые не являются философами и  привыкли полагаться на свой здравый  смысл, - не забывать об эпиграфе, предпосланном  этой статье, поскольку то, что они  сейчас услышат, наверное, покажется  им абсурдом - и, на мой взгляд, совершенно справедливо.

Как я сказал, Гегель в своем идеализме пошел  дальше Канта. Гегель тоже задавал себе эпистемологический вопрос: 'почему наше сознание может постигать мир?' И  вместе с другими идеалистами  он отвечал: 'Потому что мир подобен  нашему сознанию'. Но его теория была более радикальной, нежели Кантова. Он не говорил, как Кант: 'Потому что  сознание систематизирует или организовывает мир', а говорил, что 'сознание есть мир' или еще: 'разумное есть действительное; действительность и разум тождественны'.

Это и называется гегелевской 'философией тождества  разума и действительности', или  кратко: 'философией тождества'. Мимоходом  замечу, что эпистемологическое решение  Канта: 'Сознание систематизирует мир' и гегелевскую философию тождества: 'Сознание есть мир' исторически соединил мост - именно Фихте, с его 'сознание творит мир'.

Гегелевская философия  тождества - 'разумное действительно  и действительное разумно, значит, разум  и действительность тождественны' - была, несомненно, попыткой восстановить рационализм на новом основании. Она позволяла философу строить  некую теорию мира, исходя из чистого  разума, и утверждать, что это  и есть истинная теория действительного мира. Тем самым допускалось именно то, что считал невозможным Кант. Гегель, следовательно, должен был попытаться опровергнуть Кантовы доводы, направленные против метафизики. Он сделал это с помощью своей диалектики.

Чтобы понять диалектику Гегеля, мы должны снова вернуться  к Канту. Стремясь избежать чрезмерно  детального обсуждения, я не стану  рассматривать триадичное строение кантовской таблицы категорий, хотя оно несомненно вдохновило Гегеля. Однако я должен упомянуть о кантовском методе опровержения рационализма. Как  я отмечал ранее, Кант утверждал, что область нашего знания ограничена сферой возможного опыта и что  деятельность чистого разума (pure reasoning) за пределами этой сферы лишена основания. В разделе первой 'Критики', озаглавленном  им 'Трансцендентальная диалектика'. Кант доказывал это так. Пытаясь построить  теоретическую систему на основании  чистого разума, - например, доказывая, что наш мир бесконечен (идея, явно выходящая за пределы возможного опыта), мы можем достичь своей  цели. Однако мы обнаружим, к своему ужасу, что с помощью равноценных  аргументов всегда можно доказать и  прямо обратное. Иными словами, выдвигая метафизический тезис, мы всегда можем  сформулировать и защитить его полный антитезис. Причем оба эти аргумента  будут иметь примерно равную силу и убедительность - оба они будут  казаться в равной или почти равной мере разумными. Вот почему, говорил  Кант, разум обречен спорить сам  с собою и сам себе противоречить, если он выходит за пределы возможного опыта.

Если бы я  решил дать некую осовремененную реконструкцию или реинтерпретацию  Канта, отклоняющуюся от его собственного взгляда на свою деятельность, я  бы сказал, что, по Канту, метафизический принцип разумности или самоочевидности  не приводит однозначно к одному и  только одному результату или теории. Всегда можно привести доводы, внешне примерно равноценные, в защиту различных  и даже противоположных теорий. Таким  образом, если мы не прибегаем к помощи опыта, не проводим эксперимент или  наблюдение, которые, по крайней мере, указали бы нам на необходимость  элиминировать определенные теории, а именно те, которые, будучи внешне вполне обоснованными, противоречат наблюдаемым  фактам, то мы никак не можем надеяться  когда-нибудь разрешить спор соперничающих  теорий.

Как же Гегель преодолел  Кантово опровержение рационализма? Очень просто - он предложил не обращать внимания на противоречия. Они просто-таки неизбежны в развитии мышления и  разума. Они только показывают недостаточность  и неудовлетворительность теории, которая  не учитывает того факта, что мышление, то есть разум, а вместе с ним (согласно философии тождества) и действительность, не есть нечто раз и навсегда установившееся, но находится в развитии, что мы живем в эволюционирующем мире. Гегель утверждает, что Кант опроверг метафизику, но не рационализм. Ибо то, что Гегель называет 'метафизикой' - в противоположность 'диалектике', - есть просто такая рационалистическая система, которая не принимает во внимание эволюцию, движение, развитие, то есть пытается представить действительность стабильной, неподвижной и свободной  от противоречий. Гегель в своей  философии тождества приходит к  выводу, что, поскольку развивается  разум, должен развиваться и мир, и поскольку развитие мышления или  разума является диалектическим, то и  мир должен развиваться по диалектическим триадам.

Таким образом, в гегелевской диалектике мы находим  следующие три элемента:

(а) Попытка  обойти Кантово опровержение 'догматизма' - в понимании Канта - метафизики. Это опровержение, как считает  Гегель, имеет силу только для  систем, которые являются метафизическими  в более узком, собственно гегелевском  смысле, но не для диалектического рационализма, который принимает во внимание развитие разума и потому не боится противоречий. Ускользая таким образом от Кантовой критики, Гегель пускается в крайне опасное предприятие, поскольку доказывает примерно следующее: 'Кант опроверг рационализм, заявив, что тот непременно приводит к противоречиям. Допустим. Однако ясно, что этот аргумент черпает свою силу из закона противоречия: он опровергает только системы, признающие этот закон, то есть пытающиеся избавиться от противоречий. Этот аргумент не представляет угрозы для системы вроде моей, которая готова примириться с противоречиями, то есть для диалектической системы'. Очевидно, что такая позиция закладывает фундамент для чрезвычайно опасной разновидности догматизма - для догматизма, которому уже не надо бояться критики. Ведь всякая критика в адрес любой теории должна основываться на методе обнаружения противоречия - в рамках самой теории или между теорией и фактами, как я сказал ранее. Поэтому гегелевский метод вытеснения Канта эффективен, но, к несчастью, слишком эффективен. Он делает систему Гегеля неуязвимой для любой критики и нападок и, таким образом, является догматическим в чрезвычайно специфическом смысле. Я назвал бы этот метод железобетонным догматизмом. (Можно отметить, что подобный же железобетонный догматизм помогает устоять зданиям и других догматических систем.)

(b) Описание развития  разума в терминах диалектики - весьма правдоподобный элемент  гегелевской философии. Это становится  ясно, если мы вспомним, что Гегель  употребляет слово 'разум' не  только в субъективном смысле - для обозначения определенной  умственной способности, - но и  в объективном смысле - для обозначения  всех видов теорий, мыслей, идей  и т. д. Утверждая, что философия  является наивысшим выражением  деятельности разума, и говоря  о развитии разума, Гегель имеет  в виду главным образом развитие  философского мышления. Действительно,  вряд ли диалектическая триада  может найти лучшее применение, чем при исследовании развития  философских теорий. Поэтому не  удивительно, что с наибольшим  успехом Гегель применил диалектический  метод в своих 'Лекциях по  истории философии'.

Чтобы уяснить  связанную с этим успехом Гегеля опасность, мы должны вспомнить, что  в его время - и даже много позже - логика обычно определялась как теория разумной или мыслительной деятельности; соответственно, фундаментальные законы логики обычно назывались 'законами мышления'. Отсюда вполне понятно, почему Гегель, видевший в диалектике истинное описание действительного процесса рассуждения  и мышления, считал своим долгом изменить логику, с тем чтобы сделать  диалектику важной - если не важнейшей - частью логической теории. Для этого  ему необходимо было отбросить 'закон  противоречия', который служил серьезным  препятствием для диалектики. Здесь  корень той точки зрения, согласно которой диалектика 'фундаментальна', то есть может конкурировать с  логикой, является усовершенствованной  логикой. Я уже критиковал такое  представление о диалектике; хочу только повторить, что любая разновидность  логического рассуждения - будь то до или после Гегеля, в науке, математике или же в любой подлинно рациональной философии - всегда основывается на законе противоречия. Гегель, однако, пишет ('Наука  логики'):

'В высшей  степени важно уяснить себе, как  следует понимать и познавать  диалектическое. Оно является вообще  принципом всякого движения, всякой  жизни и всякой деятельности  в сфере действительности. Диалектическое  есть также душа всякого истинно  научного познания'.

Однако если Гегель считает диалектическим такое  рассуждение, которое пренебрегает законом противоречия, то он наверняка  не сможет найти в науке ни одного примера подобного рассуждения. (Многочисленные примеры, приводимые диалектиками, все без исключения находятся на уровне упоминавшихся примеров Энгельса - когда он рассуждал о зерне и о том, что (-а)² = а², - а то и ниже.) На диалектике зиждется не научное рассуждение как таковое, - более или менее успешно описать в терминах диалектического метода можно лишь историю и развитие научных теорий. Как мы уже видели, этот факт не оправдывает характеристики диалектики как 'фундаментальной', поскольку он поддается объяснению и в рамках обычной логики, в терминах метода проб и ошибок.