Свифт и другие сатирики

А. А. Елистратова

СВИФТ И  ДРУГИЕ САТИРИКИ

(История  всемирной литературы. - Т. 5. - М., 1988. - С. 38-46)

Огромное  литературное наследие Джонатана Свифта (1667-1745), состоящее из множества прозаических и стихотворных сатир, памфлетов, проповедей, открытых писем и интимных писем  к друзьям, трактатов по вопросам церковной политики, журнальных обзоров  внутреннего и международного положения  страны, полемических инвектив и т. д., сохраняет поныне величайшую ценность для историков Великобритании. Оно  проливает свет на общественно-политическое развитие, быт и нравы этой страны на рубеже XVII-XVIII вв., характеризует  становление демократической культуры и литературы Нового времени, и в  частности возникновение и рост просветительской мысли.

В числе произведений Свифта, которые прочно вошли во всемирную литературу и стали  достоянием многих поколений читателей, следует назвать прежде всего  «Путешествие Гулливера» (1726), сатирическую «Сказку о бочке» (1704), а также  памфлеты, обращенные к ирландскому  народу, известные под общим названием  «Письма суконщика» (1724) и памфлет  «Скромное предложение» (1729). Итогом философских раздумий Свифта - гуманиста-просветителя - и вершиной его художественных свершений была книга «Путешествия Гулливера». Как это случилось  со многими великими памятниками  мировой литературы («Дон Кихотом» Сервантеса, «Робинзоном Крузо» Дефо), судьба этой книги сложилась парадоксально. Книга, поистине выстраданная Свифтом, проникнутая яростным негодованием, болью и желчью, полная смелых и  гневных намеков на преступления и пороки правящих верхов и всего  тогдашнего общества в целом, стала  по преимуществу книгой для детского чтения, - ироническая шутка литературной славы, которая, наверное, заставила  бы усмехнуться и самого мрачного автора.

Судьба Свифта была не менее парадоксальна, чем  посмертная участь его литературного  наследия. Уроженец Дублина и питомец  Дублинского университета, он не был  коренным ирландцем, а принадлежал  к одной из тех английских семей, чьи предприимчивые отпрыски во множестве  являлись в Ирландию в поисках  денег и чинов. Став, несмотря на свое вольнодумство, священником англиканской церкви, он вдвойне тяготился своею  службой в захолустных приходах, где кругом жила темная католическая ирландская беднота, и рвался в Англию, где, казалось, только и могли найти  себе применение его блестящие политические и литературные способности. В Лондоне  он был замечен лидерами обеих  боровшихся за власть парламентских  партий. В качестве публициста и  негласного советчика Болингброка  и других торийских лидеров он стоял одно время в самом центре внутриполитических бурь и мог гордиться  тем, что оказывает влияние на курс британского государственного корабля. Свое назначение деканом (настоятелем) собора св. Патрика в Дублине (1713 г.) он принял с горечью, как приказ о пожизненной ссылке. Однако десятилетия, проведенные после этого в  Ирландии, оказали весьма благотворное воздействие на развитие литературного  таланта Свифта. Близкое общение  с ограбленным и порабощенным, кипящим ненавистью к своим английским поработителям ирландским народом  поставило его на стыке столь  острых национальных и социально-политических противоречий, по сравнению с которыми придворные интриги во дворце королевы Анны или даже парламентские распри между торийскими лидерами и лидерами вигов могли показаться и действительно  показались ему не крупнее, чем споры  «тремексенов» и «слемексенов»  в королевстве лилипутов о  том, с какого - тупого или острого - конца надлежит разбивать яйцо... Но Ирландия не только расширила общественный кругозор Свифта и дала ему необходимую перспективу; участие в борьбе за попранные права ирландского народа разожгло гражданское негодование, которое и ранее теплилось в его творчестве.

Согласно  завещанию Свифта над его могилой  в Дублинском соборе св. Патрика  была помещена составленная им самим  латинская эпитафия: «Тело Джонатана  Свифта, доктора богословия, декана этого собора, погребено здесь, где  яростное негодование не может больше терзать его сердце. Иди, путник, и, если можешь, подражай тому, кто отдал  все свои силы борьбе за свободу  человечества». В этих лаконичных строках  Свифт сам точно определил  дух, направление и ценность своих  лучших произведений.

В своей ранней сатире «Битва книг» (1697) Свифт выступает  еще с позиций, относящихся к XVII в.: он включается в спор «древних»  и «новых», имевший к этому  времени уже довольно длительную историю. Однако, хотя Свифт, аллегорически  изображая сражение между «древними» и «новыми» сочинителями, разыгравшееся  в библиотеке Сент-Джеймского дворца, склонен, по-видимому, отдать свои симпатии «древним», он обрывает сатиру, не доведя до конца описание этого «ирои-комического» боя (конец рукописи, объявляет автор, утерян!). Этот спор «древних» и «новых»  для него, мыслителя просветительского  склада, имеет лишь относительное  значение. Свои эстетические критерии он формулирует в аллегорической притче, введенной в «Битву книг», где речь идет о споре пчелы  и паука. Как ни искусно плетет паук в темном углу свою паутину, вытягивая  из самого себя ее нити, пчела смело  прорывает его тенета. Ей нужен  простор, она должна облететь все  цветы, чтобы отовсюду собрать для  людей воск и мед, т. е. свет и сладость. Уже здесь Свифт формулирует  такую концепцию искусства, которая  враждебна духу догматизма и проникнута идеями Просвещения.

В «Сказке  о бочке» Свифта-сатирика занимает главным образом борьба против всех форм религиозного суеверия и мракобесия, порабощающих человеческий разум. Эта  сатира во многом сродни и «Похвале глупости» Эразма Роттердамского и  тем главам «Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле, где великий французский  гуманист ополчался против педантов, ханжей и изуверов, душителей свободной  мысли. Нарочито причудливая и по композиции, и по способу изложения, она имеет двусмысленное заглавие: оно означает по-английски просто «околесицу», и, как толковал его  сам Свифт, намек на бочку (религию), которую моряки (правящие классы) бросают  разъяренному киту (народу), чтобы отвлечь  его внимание от государственного корабля  и ускользнуть от опасного противника. В этой сатире, каковы бы ни были остроумные мистификаторские ухищрения автора, явно проявилось дерзкое вольнодумство  Свифта. В основе «Сказки о бочке» лежала аллегорическая притча о трех кафтанах, которые отец оставил в  наследство своим сыновьям, завещав  им никогда не изменять первоначального  покроя кафтана и не украшать их никакими новомодными побрякушками. В книге подробно рассказывается о том, как мирские соблазны заставили  трех братьев - Петра, Мартина и Джека - отступить от точного смысла отцовского завещания, как обманывали они самих  себя хитроумными доводами, чтобы  оправдать перекройку кафтанов.

Смысл этой сатирической сказки без труда угадывался читателем. В старшем брате с его вельможной гордыней он узнавал главу римско-католической церкви, папу, «наместника св. Петра», а в его нелепом головном уборе (он надевал три шляпы сразу) - папскую тиару; в Мартине - тезке  Лютера, к которому автор сравнительно более снисходителен, - прообраз ортодоксального, «умеренного» протестантизма, и в  том числе государственной английской церкви; в Джеке - бродяге-оборванце, с его кривляниями и уродством - прообраз различных сект (кличка меньшего брата могла быть производной  не только от имени Жана Кальвина, но и от имени Джона Нокса, Джона  Лильберна, Джона Беньяна).

Самый тон  «Сказки о бочке» поражает своей  дерзкой непочтительностью и  вольнодумством в отношении не только церковных раздоров, он и самой  религии. Сатирик не скупится на самые резкие образы, уподобляя религиозный фанатизм, претензии проповедников на боговдохновленность и т. д. наиболее низменным физиологическим отправлениям (отступление о секте «эолистов» и др.). Известно проницательное суждение Вольтера, заметившего, что как бы Свифт ни «уверял, что был исполнен почтения к Отцу, хотя и попотчевал его сыновей розгами, однако недоверчивые люди находили, что розги были достаточно длинны, что не пощадили и Отца». И действительно: «Сказка о бочке» не только высмеивала различные христианские церкви, но и расшатывала самые устои религиозного миросозерцания.

Своей сатире Свифт предпослал посвящение: «Его высочеству принцу Потомству». Этим пародийным посвящением он как бы демонстративно противопоставляет свою независимую, смелую сатиру раболепным писаниям многих современных литераторов, по обычаю льстиво посвящавших свои сочинения  знатным меценатам, и вместе с  тем дает понять, что только потомство  сможет по достоинству оценить его  труд.

Уже в «Сказке  о бочке» - первом значительном художественном произведении Свифта - во всем блеске проявилось его мастерское владение оружием  иронии. Сам писатель по праву гордился своей иронией:  

Ведь я открыл ее значенье

И первый ввел в употребленье, -

(Перевод Ю. Левина)  

писал он, подводя  итоги своих трудов и дней в  поистине трагических «Стихах на смерть доктора Свифта» (1739).

У Свифта как  мастера сатирической иронии были в  мировой литературе свои предшественники  и единомышленники. Из древних классиков  он (как позднее и Филдинг) особенно ценил Лукиана; из сатириков Возрождения  ценил Эразма и Рабле (именно «английским  Рабле» назвал его Вольтер). В XVII в. ему  были близки по духу и скептический Ларошфуко, и Гоббс. Та характеристика, которую дал желчному и сухому материализму Гоббса Маркс («Святое  семейство»), во многом применима и  к мировоззрению Свифта. У Гоббса, по словам Маркса, «чувственность теряет свои яркие краски и превращается в абстрактную чувственность  геометра... Чтобы преодолеть враждебный человеку бесплотный дух в его  собственной области, материализму приходится самому умертвить свою плоть  и сделаться аскетом. Он выступает  как рассудочное существо, но зато с беспощадной последовательностью  развивает все выводы рассудка» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 2, с. 143). Временами (особенно в последних  частях «Путешествий Гулливера») рационалистический скептицизм Свифта доходит в своем  обличении всех и всяческих иллюзий  человечества до того, что обращается трагическим образом даже против самого разума, в практической действенности  которого писатель начинает сомневаться  задолго до большинства просветителей.

В своей иронической  трактовке и чувственной, плотской природы человека, и его сентиментальных  порывов Свифт беспощаден. Лишь крайне редко, в интимном «Дневнике для  Стеллы» (подруги всей его жизни) да в отдельных строчках, обращенных к друзьям, можно встретить у  него проблески нежности. Сам он писал о себе в цитированных выше «Стихах на смерть доктора Свифта»:  

Согласен я, декана ум

Сатиры полон и угрюм;

Но не искал он нежной лиры:

Наш век достоин лишь сатиры.

(Перевод Ю. Левина)  

Но в отличие  от сухого скептика Гоббса Свифт обладает неистощимой фантазией и готов  непрестанно шутить над своими читателями и над всем миром - и шутить по большей части очень зло. Великий  мистификатор, он почти никогда не выступает в своих сочинениях от собственного лица, а публикует их либо анонимно, либо под самыми разнообразными вымышленными личинами то новоявленного предсказателя-астролога, то жалкого, голодного писаки, ютящегося где-то на лондонском чердаке, то бывалого человека, путешествовавшего по неведомым странам. Даже те свои памфлеты в защиту прав ирландского народа, где привычная свифтовская ирония отступала на второй план и голос гражданского негодования звучал открыто, писатель облек все же в мистифицированную форму писем, написанных неким дублинским обывателем-суконщиком, укрывшимся под инициалами М. Б. Поводом к созданию «Писем суконщика» было так называемое «дело Вуда» - ловкого дельца, который через посредство фаворитки короля Георга I приобрел патент на право чеканки разменной медной монеты для Ирландии. Выгоды этой финансовой аферы, разумеется, могли быть реализованы лишь посредством обсчета ирландцев, что сразу понял Свифт. Но «Письма суконщика» были замечательны тем, что, не ограничиваясь собственно экономическими вычислениями, призванными показать невыгодность пресловутых «полупенсовиков Вуда» для Ирландии, «суконщик» постепенно все шире и резче ставил вопрос о неравноправии ирландского народа и призывал его к борьбе против метрополии. Особенно выделялись смелостью и решительностью тона и выводов первое письмо, адресованное «торговцам, лавочникам и всем простым людям Ирландии», и четвертое письмо, обращенное «ко всему народу Ирландии». Доходчиво и остроумно Свифт не только растолковывал своим читателям суть «отвратительного мошенничества» Вуда, но и подрывал их веру в могущество «королевской прерогативы» и в авторитет королевских министров. Призывая ирландцев объединиться для защиты своих прав, он прямо объявлял им, что считал своей задачей «укрепить и поддержать дух, столь своевременно возбужденный в вас, и... показать вам, что по законам бога, природы и человека вы являетесь и должны быть такими же свободными людьми, как ваши братья в Англии».

Политический  эффект «Писем суконщика» был огромен. Афера Вуда провалилась; попытки  правительства привлечь Свифта к  судебной ответственности или арестовать его также потерпели крах, хотя он и не скрывал своего авторства. Дублинцы образовали отряд волонтеров для охраны «Суконщика». В «Стихах  на смерть доктора Свифта» писатель с радостью вспоминал эту героическую  пору своей жизни:  

Была два раза названа

За голову его цена,

Но власти не нашли Иуды,

Кого прельстили б денег груды.

(Перевод Ю. Левина)  

Из других многочисленных памфлетов, написанных Свифтом в защиту Ирландии, в историю  мировой литературы вошло также  как образец блистательного иронического обличения колониальной эксплуатации его знаменитое «Скромное предложение, имеющее целью не допустить, чтобы  дети бедняков в Ирландии были в  тягость своим родителям или  своей родине, и, напротив, сделать  их полезными для общества». По своему буквальному смыслу «скромное предложение» автора сводилось к тому, чтобы  ввести употребление в пищу мяса годовалых  ирландских младенцев: это-де пополнило  бы ирландскую экономику новой доходной статьей, а вместе с тем радикально разрешило бы проблему нищеты, избавив  страну от «лишних» голодных ртов. Написанное с нарочитой серьезностью, оснащенное множеством «аргументов», «скромное  предложение», как было ясно каждому  непредубежденному читателю, дышало между строк великим гневом. Призывая легализовать каннибальство по отношению  к голодным, нищим детям ограбленной  Ирландии, писатель-гуманист, в сущности, констатировал то, что уже стало  печальным фактом: вымирание ирландского  трудового народа, доведенного до последней крайности английскими  колонизаторами. Столетием позже  Теккерей возмущался свирепостью этой сатиры Свифта, но ирония писателя была ничуть не более жестока, чем сама действительность.

«Скромное предложение» было написано уже несколькими годами позже выхода в свет главного, итогового  произведения Свифта - «Путешествия Гулливера». Но и «Письма суконщика», и вся  история гласного и негласного участия  писателя в борьбе за права ирландского  народа имели огромное значение в  подготовке этого сатирического  шедевра.

В третьей  части «Путешествий Гулливера» («Путешествие в Лапуту») описание летающего острова, обиталища короля, который по своему произволу может лишить находящуюся  внизу страну и дождя, и солнечного света, забросать жителей камнями  и даже, в виде крайней меры, раздавить  и сравнять с землей их жилища, было воспринято современниками как аллегорическое изображение отношений между  Англией и Ирландией. Однако этот важный эпизод был выключен из печатного  издания «Путешествий Гулливера» и  восстановлен уже много лет спустя по рукописной вставке в экземпляре, принадлежавшем другу писателя Форду. Речь шла здесь о восстании  обитателей угнетенной страны, которым  удалось, благодаря своему мужеству и единодушию, расстроить все деспотические  планы короля Лапуты. Этот эпизод принадлежит  к числу немногих страниц «Путешествий Гулливера», где утопия Свифта освещена отблеском надежды.