Автор работы: Пользователь скрыл имя, 28 Февраля 2012 в 17:15, реферат
Одним из знаковых явлений последних десятилетий стало, на наш взгляд, активное обращение к сюжетам бессмертных поэм Гомера, "Илиады" и "Одиссеи", представителей различных творческих профессий, от литераторов до мультипликаторов. Художественная ценность подобных произведений варьируется от второсортных опусов типа "Зены, королевы воинов" до знаменитой киноверсии А. Михалкова-Кончаловского.
Гнев, богиня, воспой, и любовь, и надежду, и ярость,
Злую тоску по ночам, горький смех, и веселье души.
Что же еще воспевать в этом мире, когда не мгновенья порывов,
Тех, что бессмертья взамен смертным в награду даны?!
О. Ладыженский
Одним из знаковых явлений последних десятилетий стало, на наш взгляд, активное обращение к сюжетам бессмертных поэм Гомера, "Илиады" и "Одиссеи", представителей различных творческих профессий, от литераторов до мультипликаторов. Художественная ценность подобных произведений варьируется от второсортных опусов типа "Зены, королевы воинов" до знаменитой киноверсии А. Михалкова-Кончаловского. Данный процесс протекает в рамках увеличения интереса к античности в целом и заслуживает самого пристального внимания.
Авторы романа Д. Громов и О. Ладыженский не только являются признанными мастерами жанра фантастики, но и, по мнению критики, давно уже заняли свое место в ряду наиболее интересных писателей современности. Фантастическая форма произведений данных авторов не относит их автоматически к разряду "развлекательной литературы" (если подобное разделение литературы на "серьезную" и "развлекательную" в настоящее время вообще уместно), а является скорее творческой манерой в русле давней литературной традиции, представителями которой, к примеру, можно назвать Свифта, Маркеса, Гессе... Вся творческая биография «сэра» Генри Лайона Олди от начала до конца связана с мифами и легендами самым непосредственным образом.
ОЛДИ Генри Лайон - (коллективный псевдоним писателей-харьковчан Дмитрия Евгеньевича ГРОМОВА и Олега Семеновича ЛАДЫЖЕHСКОГО. Возник он в 1991 г. "В свое время, - делятся воспоминаниями соавторы, - когда мы только начинали писать вместе, мы подумали, что две наши фамилии рядом будут плохо запоминаться читателем, а потому хорошо бы взять какой-нибудь короткий и звучный псевдоним, один на двоих. Так родился ОЛДИ - анаграмма наших имен: (ОЛ)ег + (ДИ)ма. Однако наш первый издатель потребовал добавить к "фамилии" инициалы, и мы, недолго думая, взяли первые буквы своих фамилий: (Г)ромов и (Л)адыженский. Так появился Г.Л. Олди. Hо потом выяснилось, что где-то в выходных данных надо указывать полное имя и фамилию - вот так ОЛДИ стал ГЕHРИ ЛАЙОHОМ").
Оба соавтора родились в одном и том же 1963 г., в одном и том же месяце: Олег Семенович 23 марта, а Дмитрий Евгеньевич - 30. Первый из них коренной харьковчанин. Громов же родился в Симферополе. А "днем рождения" Г.Л. Олди можно считать 13 ноября 1990 г. В этот день был написан первый совместный рассказ "Кино до гроба и...". Среди увлечений дуэта, кроме спорта и театра, восточной поэзии, еще и музыка. О.С. Ладыженский отдает предпочтение джазу и классике. Д.Е. Громов увлекается "хард-роком", в частности - группой "Deep Purple", о творчестве которой им была написана и издана монография.
В настоящее время вышло 28 авторских книг Г.Л. Олди. Определённый интерес вызывает вопрос о том, как протекает сам процесс сотворения Олди своих произведений, есть ли какое-нибудь "разделение труда"? Громов и Ладыженский соседи. Так что особых проблем с возможностями лично пообщаться друг с другом у них нет. "Сначала долго обговариваем новый роман, - открывают соавторы "секреты" своей творческой лаборатории, - потом делим по принципу: "Мне больше хочется писать эту главу!" - "А мне - эту!" Садимся и пишем. Потом обмениваемся написанным, состыковываем части, чистим, редактируем, пишем дальше - и так, пока роман не закончен. Потом каждый еще раз проходится по всему тексту, вылавливая "блох". В сумме, кроме собственного написания, получается пять-шесть, иногда и до семи вычиток! А особого "разделения труда" у нас не наблюдается. Просто один лучше видит проколы и просчеты другого и наоборот. Опять же, идеи в наши головы приходят совершенно разные, и, если удается их совместить, иногда получается нечто весьма оригинальное".
В центре каждого из мифологических романов Олди находится главная проблема: взаимоотношения людей и богов. Решается она всякий раз по-новому, исходя из материала, используемого авторским дуэтом. Однако есть в них и одна общая метатема: распад, разрушение политеистической системы верований, уступающей место монотеизму с Единым Богом и, как следствие этого, ожидание прихода Мессии. В романах Олди человек, бросающий вызов богам и судьбе, почти всегда выходит победителем. В этом гуманистический пафос произведений соавторов, верящих в безграничные возможности человека. Вообще значение мифа, легенды, эпоса в творчестве Олди трудно переоценить. И дело не только и не столько в том, что подавляющее большинство произведений Громова и Ладыженского, написанных за последние пять лет, базируются на образах и сюжетах, пришедших непосредственно из мифологии тех или иных стран. "Герой должен быть один" - и Древняя Греция, "Мессия очищает диск" -- и средневековый Китай, "Черный Баламут" -- и Индия ведического периода... Эта связь пряма и очевидна. Но куда важнее -- мифологическое восприятие мира, пропитывающее насквозь все без исключения книги Олди. То самое, которое делает их творчество редким и драгоценным явлением не только в отечественной, но и в мировой фантастике, и почти уникальным -- в фэнтези.
Итак, для начала условимся, что литература не просто осмысливает и отражает (пусть порой в кривом зеркале) те или иные проявления жизни, как утверждал советский марксизм. Литература и есть жизнь. Ну, а жизнь, соответственно - литература. Грань тонка, практически неразличима, да и к чему различать?.. Как часто, шагая по знакомой с детства улице, мы вдруг ощущаем себя героем той или иной книги или фильма. Или напротив: листая страницы очередного романа, неожиданно понимаем, что автор, совершенно чужой и незнакомый нам человек, с удивительной точностью уловил и описал именно наши чувства, эмоции, мысли... Да нет, о чем там спорить: мы живем в книжном мире. Именно они, книги, самые разные - от "Морального кодекса строителя коммунизма" до, казалось бы, сугубо развлекательных романов Эдмонда Гамильтона, в значительной степени сформировали наше представление об окружающем. Стереотипы поведения в определенных ситуациях, стандартные реакции на те или иные раздражители - все это почерпнуто из книг и фильмов, рекламных плакатов и предвыборных лозунгов, застольных песен и бородатых анекдотов - ибо больше неоткуда. Сами того не замечая, мы живем во многих книгах, ежеминутно переходя из одной в другую и постоянно меняя маски. Чем шире знания, эрудиция человека, чем разнообразнее его интересы, тем шире пространство выбора -- но и только. Вырваться за грань структуры, в которую мы оказываемся влиты с первого своего дня, не дано никому. Но сама эта структура настолько широка и разнообразна, что здесь есть место всему, что только в силах представить человек.
Однако в данной работе нам хотелось бы уделить внимание некоторым аспектам только одного произведения, написанного по мотивам поэм Гомера: романа-дилогии Г. Л. Олди "Одиссей, сын Лаэрта".
При написании романа по мотивам наиболее знаменитых эпических поэм античности его авторы прибегли к весьма удачному, на наш взгляд, художественному приему - созданию образа эпического поэта-аэда.
Отпечаток античной поэзии накладывается и на композиционное построение романа: его части авторы назвали песнями, а в названиях глав нашли свое отражение многие ритмические формы древнегреческой поэзии и драматургии: строфы, антистрофы, кифаредический ном, гимн, эпиталама, эпод, агон, парабаса, эпитафия и др.
В тексте романа образ поэта, носителя дара версификации, выступает в двух планах - реальном, т. е. отражающем текущие события полумифического прошлого, и, если так можно выразиться, футуральном. Повествование пронизывает присутствие "аэда-невидимки", будущего глашатая деяний греков под Троей, превращающего страшные кровавые будни войны в предмет литературного описания, произведение искусства, причем главный герой романа (повествование преимущественно ведется от лица самого Одиссея) зачастую вынужден вступать с ним в полемику:
Косо взглянув на него, возгласил Одиссей многоумный:
"Слово какое, властитель, из уст у тебя излетело?
Пагубный! Лучше другим бы каким-либо воинством робким
Ты предводил...
Когда я вспоминаю день битвы у кораблей, аэд-невидимка начинает
ехидно бубнить мне в уши всякую чушь. Хотя насчет "косо взглянув" -
чистая правда. А все остальное... Даже сейчас краснею, едва всплывает:
что я сказал носатому [Агамемнону]. Стыдно. Будто мама по губам
надавала." [5, 150]
Как мы видим, авторы зачастую указывают на яркий контраст между реальностью, событийной обыденностью и художественным переосмыслением действительности. В первую очередь подобное переосмысление проявляется в характерных особенностях эпического стиля Гомера. В цитируемом авторами отрывке "Илиады" (ХIV, 82-85) мы находим пример так называемого "эпического раздолья", выражающегося в ряде случаев через необычайную словоохотливость героев, обилие и иногда чрезмерную полноту их высказываний (полностью данная речь занимает у Гомера 20 стихов (XIV, 82-102) [2, 223-224]). Весьма сомнительно, чтобы реальные участники военных действий (а Д. Громов и О. Ладыженский всячески стремятся создать полную иллюзию реальности своих героев) действительно изъяснялись бы подобным слогом, если бы их полководец допустил тактическую ошибку, едва не повлекшую за собой сокрушительное поражение.
Однако чаще сопоставление (и противопоставление) условной реальности романа и текстов Гомера носит неявный, аллюзийный характер. Если авторы не стремятся представить вниманию читателя смягченный, эвфимизированный вариант речи персонажей (как в приведенном выше отрывке), то текст гомеровских поэм переносится в область полунамеков, словно Д. Громов и О. Ладыженский срывают флер поэтичности с наиболее неприглядных эпизодов войны, оставляя нас один на один с обнажившейся правдой.
Мы помним сцену ссоры из I песни "Илиады", ссоры, в пылу которой герои доходят до взаимных оскорблений, умудряясь при этом оставаться в рамках высокого художественного стиля, то есть степенными и велеречивыми (один из ярких примеров объективности эпоса). Сперва под горячую руку недовольного предсказаниями Агамемнона попадает жрец Калхас:
Калхасу первому, смотря свирепо, вещал Агамемнон:
"Бед предвещатель, приятного ты никогда не сказал мне!
Радостно, верно, тебе человекам беды лишь пророчить;
Доброго слова еще не измолвил ты нам, не исполнил."
"Илиада", I, 105-108 [2, 18]
Однако затем основной мишенью для нападок становится Ахилл:
Ты ненавистнейший мне меж царями, питомцами Зевса!
Только тебе и приятны вражда, да раздоры, да битвы.
Храбростью ты знаменит; но она дарование бога.
"Илиада", I , 176-178 [2, 19]
Современный читатель может восхищаться образцами эпического стиля, но ему и в голову не придет, что реальные, живые люди могут ссориться так. Куда ближе к реальности следующая картина: "Грандиозный, потрясающий, богоравный скандал, достойный увековечивания в чеканных строках. Микенец, напрочь забыв о необходимости сохранять лицо, сыпал отборной портовой бранью: я стал "крысиным дерьмом", недостойным даже вонять близ шатров, малыш [Ахилл] превратился в "трусливого засранца", а наш замечательный ясновидец - в "заику-вещуна", радостно каркающего над мертвечиной. Вожди ахали, охали, втайне наслаждаясь позорищем..." [5, 120] Как мы видим, в "чеканных строках" данная сцена выглядит гораздо более пристойно.
Аллюзии и намеки на особенности эпического стиля Гомера в тексте романа присутствуют постоянно и отнюдь не всегда носят полемический либо контрастирующий характер. Часто они призваны помочь читателю прочувствовать особенную атмосферу сказаний о Трое. Наглядной иллюстрацией нам кажется следующий отрывок:
-Удружили... - брюзгливо каркнул Калхант.
-Кому?
Я действительно не понял, о ком говорит прорицатель.
-Аэдам. Нас воспеть - язык сотрется. Пока каждого восхвалишь, да
список кораблей, да кто откуда... Слушатели черствыми корками
забросают. [5, 19]
В данном отрывке авторы намекают на знаменитый обширнейший "каталог
кораблей" (впрочем, более уместным было бы название "каталог вождей"), в котором поэт длинно и бесстрастно перечисляет народы и корабли, прибывшие под Трою. ("Илиада", II, 493-877)
Также не оставлены без внимания знаменитые развернутые "гомеровские сравнения", каждое из которых, по мнению исследователей, представляет собой маленькую поэму, украшающую рассказ и делающую его более наглядным. [1, 33] Об этой особенности стиля Олди также говорят с присущим им юмором. Описание охоты старого лиса на мышь завершается в романе следующим образом: "А случись вместо наследника [Одиссея] бродяга-аэд или рапсод, кому песню сложить - что иному высморкаться... Вот уж есть где разгуляться, вспомнив, к примеру, гибель в огне опрометчивой Семелы-фиванки (при чем тут гибель, спросите? чья?! а мышка!..) или битву пламенного титана Флегия с Зевсом-Эгидодержавцем (Зевс и вовсе-то здесь ни при чем, но вы же их знаете, этих рапсодов! хлебом не корми!)..." [4, 52] Следует отметить, что Гомер обычно использует картины природы для сравнения с определенными героико-патетическими моментами поэм с целью привести параллели из окружающей слушателя, близкой ему жизни. Авторы достигают своеобразного эффекта, рисуя нам в качестве примера эпического стиля обратную картину. Как интересную особенность авторского стиля Г. Л. Олди следует также отметить скрытую цитацию, включающую в себя как постоянные эпитеты, так и целые стихи. Сочетание в речи персонажей разговорных, а иногда и просторечных элементов и высокой лексики эпического стиля создает интересный контраст, своего рода оксиморон в отборе языковых средств:
- Лаэртид!
- Ты зачем туда забрался?
- Давай, спускайся сюда! Носит его, преисполненного...
Делать нечего: спускаюсь. Куда ж деваться, если вон сколько вождей
рыжего ищет...
А у Агамемнона лицо так и сияет:
- Храбрейший из нас, Диомед, сын Тидея, в разведку с собою тебя,
Одиссей хитроумный, взять пожелал. Если, говорит, сопутник мой он,
из огня мы горящего оба к вам возвратимся! Давайте, возвращайтесь!
[5, 140]
Данный отрывок включает практически весь спектр скрытых цитат. Эпитет преисполненный обязан своим происхождением часто цитируемому в романе стиху:
Муж, преисполненный козней различных и мудрых советов.
("Илиада", III, 202) [2, 56]
Приводимые Агамемноном слова Диомеда, в свою очередь, представляют собой дословно цитируемый стих из "Долонии" ("Илиада", Х, 246), который также предшествует разведывательной операции Одиссея и Диомеда.
Однако в романе, обычно в качестве эпизодических персонажей, присутствуют и аэды в их материальной ипостаси. Чаще всего они являются неизменным атрибутом пиров: "...сизоносый аэд терзал струны на кифаре, рассчитывая снискать великую славу в виде бараньей ляжки..." [4, 133] и т. п. Подобное малопочтительное описание может вызвать у читателя недоумение, поскольку аэды традиционно считаются в эпоху античности весьма уважаемыми представителями общества, а подобная картина ассоциируется скорее с поэтом гораздо более позднего времени, возможно, славянским скоморохом или лирником.
Однако одному образу бродячего певца в романе уделено важное значение. Этот аэд носит прозвище Ангел (греч. "Вестник"), и под его личиной скрывается выполняющий одноименные функции в пантеоне греческих богов Гермес, своего рода "секретный агент" Олимпийцев в стане смертных. Впрочем, "легенда" древнего шпиона разработана вполне безукоризненно, и первая встреча Одиссея с аэдом выглядит совсем не безобидно для последнего: беднягу собираются выпороть. Вся сцена представляет собой довольно своеобразную аллюзию, намек на миф о певце Фамире, дерзнувшем похваляться, что победит в состязании самих Муз:
Гневные Музы его ослепили, похитили сладкий
К песням божественный дар и искусство бряцать на кифаре.
"Илиада", II, 599-600 [2, 44]
Предводитель экзекуторов объясняет свое поведение, а заодно и миф, следующим образом:
- Ты, парнишка, историю про Фамира-кифареда слыхал?
- Которого музы ослепили? - машинально кивнул Одиссей.
- Ну, значит, мы и есть... навроде муз. Поет тут, понимаешь, Ехидна
знает что! Богов поносит, с-скотина...
Одиссей покосился в сторону оскорбителя богов. На ослепление
предстоящая порка походила слабо. Разве что у аэда глаза находились
на соответствующем месте.
- Только мы музы добрые, - добродушно продолжил горбоносый. -
Выпорем, как Зевс козу Амалфею, да отпустим. [4, 170]