Автор в творчестве Достоевского

    Вступив в полемику с представителями формального направления в литературоведении, выносящих за рамки литературоведения изучение биографии писателя на том основании, что биография есть «задача историка, а не литературоведа», В. В. Виноградов утверждает: «Автор как представитель своей эпохи, своего общества, своей социальной среды, включенной в движение социально-политической и культурной жизни народа (а нередко и шире: народов, человечества), является не только звеном, но и движущей силой, действенным фактором в истории творчества культурных ценностей, важных для его нации и даже для всего мира. Вместе с тем историку искусства (в том числе и литературного) важна и история внутренней личной жизни автора <…> Следовательно, и в художественном произведении могут и даже должны отражаться следы исторического своеобразия жизни автора, своеобразия его биографии, стиль его поведения, его миропонимание»²⁸.

    По  Виноградову, внутри произведения у  автора нет своего индивидуального стиля, языка, так как в произведении нет его противостояния «другим», иным точкам зрения в системе этого произведения; все «другие» – это и он, это маски того же многоликого автора; рассказчик – «речевое порождение автора, и образ рассказчика в сказе – это форма литературного артистизма автора. Образ автора усматривается в нем как образ актера в творимом им сценическом образе»²⁹. Одновременно В. В. Виноградов сосредоточил свое внимание на том, что вся эта разноречивость образует внутреннее единство, которое он объясняет как коренящееся в одном сознании; все эти «субъектные формы» выступают как «маски» автора-актера, по сути развертывающего таким образом возможности своей личности.

    Работы  В. В. Виноградова, посвященные исследованию словесно-речевого уровня, семантики слова, «символики художественной речи», синтаксиса, ритма, принципов организации стилистических пластов, субъектных планов речи, имели большое значение в развитии теории автора. По Виноградову, «проблема индивидуального стиля неотделима от анализа и структурного воссоздания творческой личности автора»³⁰. Исследователь внес значительный вклад в разработку методологии определения индивидуального авторства по данным языка и стиля. Работы В. В. Виноградова по атрибуции произведений Достоевского³¹ сыграли свою роль в формировании корпуса произведений писателя при создании полного собрания сочинений Ф. М. Достоевского.

    Вопрос  о форме взаимоотношений автора и созданного им художественного  мира стоит в центре исследований М. М. Бахтина по эстетике словесного творчества. В работе «Автор и герой в эстетической деятельности» (написанной, по атрибуции комментаторов, между 1924 – 1929 гг., и опубликованной в 1977 г.) М. Бахтин рассматривает автора, как носителя «напряженно-активного единства завершенного целого, целого героя и целого произведения, трансгредиентного каждому отдельному моменту его»³². Вступая в полемику с В. В. Виноградовым, М. М. Бахтин обосновал неправомерность использования понятия образ автора: «Подлинный автор не может стать образом, ибо он создатель всякого образа, всего образного в произведении. Поэтому так называемый образ автора может быть только одним из образов данного произведения (правда, образом особого рода)»³³. По мысли исследователя, «автор не только видит и знает все то, что видит и знает каждый герой в отдельности и все герои вместе, но и больше их, причем он видит и знает нечто такое, что им принципиально недоступно, и в этом всегда определенном и устойчивом избытке видения и знания автора по отношению к каждому герою и находятся все моменты завершения целого – как героев, так и совместного события их жизни, то есть целого произведения³⁴.

    В теоретическом исследовании «Автор и герой в эстетической деятельности» намечена позиция, с которой М. Бахтин подходит к рассмотрению проблемы автора в произведениях Достоевского. По мысли исследователя, в прозе Достоевского обнаруживает себя так называемый «кризис авторства», который проявляется в том, что «расшатывается и представляется несущественной самая позиция вненаходимости, у автора оспаривается право быть вне жизни и завершать ее», «начинается разложение всех устойчивых трансгредиентных форм»³⁵.

    Этот  тезис получил разработку в монографии «Проблемы творчества Достоевского» (1929 г.)³⁶, оформившись в утверждение, что герой сопротивляется завершающей авторской активности, и автор отказывается от своей эстетической привилегии, от принципиального авторского «избытка» в условиях новой формы полифонического романа, созданной Достоевским. И хотя М. Бахтин оговаривает: «Было бы нелепо думать, что в романах Достоевского авторское сознание никак не выражено. Сознание творца полифонического романа постоянно и повсюду присутствует в этом романе и в высшей степени активно в нем. Но функция этого сознания и формы его активности другие, чем в монологическом романе: авторское сознание не превращает другие чужие сознания (то есть сознания героев) в объекты и не дает им заочных завершающих определений. <…> Оно отражает и воссоздает не мир объектов, а именно эти чужие сознания с их мирами, воссоздает в их подлинной незавершенности (ведь именно в ней их сущность)» (Курсив автора. – В. Г.)³⁷, – вся логика его исследования поэтики романа Достоевского подчинена идее равноправия сознаний автора и героя, находящихся в диалогических отношениях друг к другу. По мысли исследователя, в полифоническом романе невозможно воплощение авторской идеи как таковой, так как «идеи самого Достоевского, высказанные им в монологической форме вне художественного контекста его творчества (в статьях, письмах, устных беседах), являются только прототипами некоторых образов идей в его романах»³⁸.

    Как резюмирует сущность концепции исследователя  В. А. Свительский, «по М. Бахтину, Достоевский  новаторски подошел к раскрытию сознаний своих героев, дав принципиально новый образец объективности художника, не довлеющего над сознаниями героев и их судьбами, не берущего их слова и мысли в оправу собственных оценок, избегающего показывать духовный мир персонажа в предуказанной завершенности <...>, вся активность писателя идет прежде всего на то, чтобы устранить из произведения всяческое присутствие авторской позиции, ее возможные выходы в слове, повествовании, композиции. А голос автора допустим лишь на равных правах с голосами героев»³⁹.

    Главным объектом полемики, развернувшейся вокруг концепции полифонического романа М. М. Бахтина, стала мысль о равноправии сознаний автора и героя. По мнению Б. О. Кормана, «в основе парадоксального вывода, к которому пришел М. М. Бахтин, лежало, <…> смешение автора как носителя концепции, выражением которой является все произведение, с одной из форм авторского сознания – повествователем, рассказчиком, рассказчиком-героем, хроникером и т. п. Она, действительно, равноправна с героями; ее идеологическая и речевая зона – лишь одна из многих. И она отнюдь не господствует над героями, а сама, наряду с ними, является, объектом воспроизведения и предметом анализа»⁴⁰.

    В теории Б. О. Кормана проблема автора понята как проблема сознания автора в литературном произведении; здесь все внимание сосредоточено на изучении форм выражения авторского сознания как субъекта творческой активности. Изучение текста с точки зрения субъектной организации открывает сложное строение внутреннего мира произведения как взаимодействия сознаний, позиций, точек зрения, мировоззрений, находящихся в диалогических взаимоотношениях. Все эти сознания подчинены воле автора, который сталкивает их, заставляет их оценивать друг друга, вступать в диалогические отношения, которые представляют в конечном счете позицию и концепцию автора – его понимание и оценку созданного им мира человеческих отношений.

    Рассматривая проблему автора в художественной прозе Достоевского, Б. О. Корман различает «автора биографического» и «автора – носителя концепции»: «Под автором мы понимаем носителя концепции, выражением которой является всё произведение или совокупность произведений писателя. Автор, трактуемый подобным образом, отграничивается и от реального писателя, и от таких проявлений автора как повествователь, личный повествователь, рассказчик, рассказчик-герой и пр. Являясь высшей смысловой инстанцией, автор непосредственно не входит в произведение: он всегда опосредован субъектными и сюжетно-композиционными формами»⁴¹. В «Экспериментальном словаре литературоведческих терминов» Б. О. Корман вводит понятия «автор – субъект (носитель) сознания» и «автор художественный (концепированный) – «инобытием такого автора, его опосредованием является весь художественный феномен, всё литературное произведение»⁴². При этом исследователь ставит знак равенства между дефинициями: 1) «автор – субъект (носитель) сознания», 2) «автор – носитель концепции», 3) «автор художественный (концепированный)», хотя, представляется, что «автор – носитель концепции» – понятие более емкое, это та ступень, которая отделяет «автора биографического»⁴³ от «автора художественного (концепированного)». Мы будем исходить из следующего понимания этого термина: «Автор – носитель концепции» – это создатель замысла «автор художественный (концепированный)» – это творец текста, он находится не внутри текста, а над ним, он – создатель как отдельных произведений, так и художественной системы в целом, воплощающей его творческую интенцию.

    Полемика  вокруг главной идеи полифонического  романа – равноправия голосов автора и героя, выдвинутой М. Бахтиным, продолжается в современном литературоведении. Именно в этом пункте опровергает теорию «полифонического романа» Бахтина В. Е. Ветловская, утверждающая, что «внимательный анализ не подтверждает “полифонической” концепции Бахтина»: «Какую бы свободу он [Достоевский] ни представлял герою, эта свобода всегда относительна. И какими бы глубокими идеями он его ни наделял, эти идеи всегда остаются только частью еще более глубокой и всеобъемлющей системы воззрений, принадлежащих именно автору. Эта система не вмещается в тесные рамки “полифонической” концепции Бахтина, низводящего Достоевского до уровня его персонажей»⁴⁴.

    Обсуждению  проблем форм воплощения авторского субъективного начала в произведениях Достоевского уделено большое место в серии сборников по проблеме автора, выходивших в 1970-х гг. в Удмурдском госуниверситете (г. Ижевск) при непосредственном участии Б. О. Кормана, и в ряде сборников по этой же проблематике из серии «Кормановские чтения», регулярно выходящих с начала 1990-х гг.⁴⁵ Значителен вклад в разработку проблемы выражения авторской позиции в произведениях Достоевского В. А. Свительского⁴⁶, Р. Г. Назирова⁴⁷, Н. В. Живолуповой⁴⁸. Критика концепции Бахтина в работах В. А. Свительского базируется на представлении ученого, что «полифонизм – это по преимуществу внутриструктурная закономерность романов Достоевского», в то время как Бахтин «слишком безоговорочно перенес ее на всю эстетическую систему Достоевского, на “большую систему” его видения и мышления»⁴⁹. Точка зрения исследователя сформулирована следующим образом: «Принимая конструктивное ядро концепции полифонизма, тем не менее необходимо подчеркнуть: художественный мир Достоевского един и ценностно – эстетически и этически – ориентирован, что обеспечено формально-структурной основой произведения. Но художник-творец прямо свою позицию и волю не выражает, а осуществляет все это “косвенно”, опосредовано»⁵⁰. Среди «формально-структурных» элементов, обеспечивающих единство художественного мира Достоевского, исследователь выделяет сюжетно-композиционную организацию, единство повествовательного тона, сквозное психологическое напряжение, авторскую идею-пафос и др. 

    Итоги изучения проблемы автора в связи  с исследованием творчества Ф. М. Достоевского в литературоведении XX в. подведены в статьях В. А. Свительского («Автор», «Автор и герой», «Авторская оценка», «Единство художественного целого») и Н. В. Живолуповой («Авторский статус») в Словаре-справочнике «Достоевский. Эстетика и поэтика»⁵¹, обобщивших и систематизировавших накопленную на этом этапе отечественным и зарубежным литературоведением научную информацию. 

    В последние десятилетия XX – начале XXI века в литературоведении интерес к проблеме автора в творчестве Достоевского усилился в связи с новыми подходами к понятию авторства, инициированными работами французских постструктуралистов, объявивших о «смерти автора»⁵². С точки зрения Р. Барта, «Присвоить тексту автора – это значит, как бы застопорить текст, наделить его окончательным значением, замкнуть письмо»⁵³. По Барту, где начинается письмо, там наступает «смерть автора», так как «письмо – та область неопределенности, неоднородности и уклончивости, где теряются следы нашей субъективности, черно-белый лабиринт, где исчезает всякая самотождественность, и в первую очередь телесная тождественность пишущего»⁵⁴.

    С точки зрения ученого, «текст соткан из цитат, отсылающих к тысячам культурных источников», поэтому писатель «может лишь вечно подражать тому, что написано прежде и само писалось не впервые; в его власти только смешивать их друг с другом, не опираясь всецело ни на один из них; если бы он захотел выразить себя, ему все равно следовало бы знать, что внутренняя «сущность», которую он намерен «передать», есть не что иное, как уже готовый словарь, где слова объясняются лишь с помощью других слов, и так до бесконечности». Поэтому на смену Автору, по мнению Р. Барта, пришел Скриптер, который «несет в себе не страсти, настроения, чувства или впечатления, а только такой необъятный словарь, из которого он черпает свое письмо, не знающее остановки; жизнь лишь подражает книге, а книга сама соткана из знаков, сама подражает чему-то уже забытому, и так до бесконечности»⁵⁵. Таким образом, текст сложен из множества разных видов письма, происходящих из различных культур и вступающих друг с другом в отношения диалога, пародии, спора, однако вся эта множественность фокусируется в определенной точке, которой является не автор, как утверждали до сих пор, а читатель, считает Барт, провозглашая победу Читателя над Автором. «Рождение читателя приходится оплачивать смертью Автора»: «Читатель – это то пространство, где запечатлеваются все до единой цитаты, из которых слагается письмо; текст обретает единство не в происхождении своем, а в предназначении, только предназначение это не личный адрес; читатель – это человек без истории, без биографии, без психологии, он всего лишь некто, сводящий воедино все те штрихи, что образуют письменный текст»⁵⁶.

    С опорой на теорию Р. Барта выступает славист Р. Бэлнеп, с позиций структурализма проанализировавший роман «Братья Карамазовы». Исследователь исключил фигуру автора из поля своего внимания, отказавшись от рассмотрения вопроса «Что говорит Достоевский?» в пользу решения вопроса «Как он это делает?». Исходной посылкой Бэлнепа стала мысль: «Хорошо выполненное описание того, как хороший роман сделан, по большей части не только облегчает понимание, но является и прямым изложением того, что говорит в нем автор» ⁵⁷. Вместе с тем, вводя понятие «неопределенный повествователь» и рассматривая систему повествователей (первого, второго, третьего и четвертого порядков), Бэлнеп отдает себе отчет в том, что «за повествователем стоит Достоевский в положении самодостаточного творца, который распоряжается событиями и персонажам по своему усмотрению»⁵⁸.