Антиутопии в литературе ХХ века

    В каждой из выбранных антиутопий можно  наблюдать то, что семья вообще полностью отвергается. Детей отдают общине, на «обработку» государством, потому что это единственный способ воспитать людей, согласных с тем будущим, которое предписывает им правительство.  

    В романе Е.Замятина «Мы» отсутствуют  браки, царит полная общедоступность. Введены специальные «розовые талоны»  на так называемое право на «черные  шторы»- свободный час, когда нумера могут опустить шторы в своих стеклянных квартирах для занятия сексом. «Затем вы делаете заявление, что в свои дни желаете пользоваться нумером таким-то, и получаете надлежащую талонную книжечку (розовую). Вот и все». С точки зрения детей, все очень жестко и бессердечно - их не только забирают у родителей, более того, чтоб завести ребенка нужно специальное разрешение, которое не все могут получить. Например, нумеру О-90 под страхом смерти запрещено иметь детей только потому, что ей не хватает нескольких сантиметров роста до нормы. Любви так же нет, так как это чувство души, а у нумеров Единого государства ее, как и фантазии, быть не должно. Сведя любовь к чистой физиологии, Единое государство лишило человека личных привязанностей, чувства родства, ибо всякие связи, кроме связи с Единым государством, преступны.  

    Совершенно  иначе обстоят дела в романе Оруэлла. В «1984» брак существует, секс не контролируется государством, но считается главным  злом. Вся молодежь состоит в Антиполовом  союзе, так как находят совокупление ни чем, кроме единственного пути зачатия ребенка, не доставляющим никакого удовольствия. «И в браке и вне его врагом номер один была даже не любовь, а страсть. Брак между членами Партии заключался лишь с одобрения специально назначенного комитета…брак не разрешался, если казалось, что жених и невеста испытывают физическое влечение. Считалось,  что единственная цель брака – производство детей для Партии». Дети в романе представляют для родителей главную угрозу. «Теперь почти все дети ужасны…Они обожали Партию и все, что с ней было связано. Песни, манифестации, знамена, турпоходы, строевые занятия с учебными винтовками, выкрикивание лозунгов, поклонение Большому Брату – все это было для них героической игрой…Редкая неделя проходила без того, чтобы «Таймс» не сообщила о каком-нибудь маленьком пакостнике («мальчик-герой» или «девочка-героиня», как обычно писала газета), который, подслушав компрометирующую фразу, донес полиции мысли на своих родителей».  Государство воспитывает в детях фанатичную преданность Партии и жестокость, которую потом можно будет направить на преступников мысли и противников Большого Брата. « Фактически семья превратилась в филиал Полиции Мысли. В результате каждого можно было все двадцать четыре часа в сутки держать под контролем отлично знавших его доносчиков».  

    Но  наиболее радикально к этому вопросу  подошел Олдос Хаксли. Семьи как  таковой нет вообще и не может  быть. Все дети выращиваются искусственным  образом в так называемом «инкубатории». Все люди делятся на Альф, Бет, являющихся элитой и самым привилегированным классом. Остальные же Гаммы, Дельты и Эпсилоны - своеобразный рабочий класс и представляют собой сотни, тысячи близнецов. Но больше всего поражает воспитание детей. Речь идет опять же о низших классах, которым уже с младенчества прививают качества как физические, так и моральные, для удобства и легкости выполнения уже предопределенной для них работы. Секс считается социальной нормой, зависимость всех человеческих взаимодействий от него воспитывается в людях уже с раннего детства: «В траве на лужайке среди древовидного вереска двое детей - мальчик лет семи и девочка примерно годом старше - очень сосредоточенно, со всей серьезностью ученых, углубившихся в научный поиск, играли в примитивную сексуальную игру». То, что в нашем мире кажется абсурдом и пошлостью, в мире Хаксли встречается на каждом шагу и считается абсолютно нормальным. Самые родные нам слова «мама» и «папа», для Альф, Бет и других – ни что иное, как ругательства, произносить которые считается очень оскорбительным по отношению к окружающим. 
 
 

    Религия 
 

    «Религия — это  вздох угнетенной твари, сердце бессердечного  мира... Религия есть опиум народа».

                                         К.Маркс 
 
 

    Во  всех утопиях и антиутопиях религии  в прямом смысле нет. Всем заправляет один человек, причем он отождествляется с кем-то бессмертным, вечным. Религия в утопических государствах – сила, которая регулирует мысли и действия каждого.  

    В произведении Оруэлла вся религия-культ  Большого Брата. Ему нельзя не подчиняться, его нужно любить и почитать. Он никогда не умрет, был всегда и будет вечно. С одной стороны Большой Брат - реальное лицо, он существует. С другой – никто его не видел, он словно олицетворение религии, божество, которое существует только в подсознании людей и на портретах. Он пугает, все эти плакаты со следящими глазами, которые, кажется, всегда следуют за тобой по пятам, вызывают страх. Но в то же время его обожают, его благословляют, на него уповают, считают спасителем. В этом то и заключается религия утопического Лондона, описываемого в романе Оруэлла – вера и любовь к Большому Брату, единому вождю, отождествляемого с божеством, подкрепляет ту фанатичную и слепую преданность, необходимую государству для избежания мыслепреступлений и подкрепления своей власти. Идеал, который выдвигала Партия это триста миллионов людей, шагающих в ряд, выкрикивающих лозунги, вечно работающих, преследующих тех, кто против нее.  

    Очень похоже и положение дел в замятинской  антиутопии. В произведении «Мы» вождем является так называемый Благодетель. Благодетель - это уже не человек - это символ, символ власти. Недаром у него нет имени. Нет имени - нет индивидуальности. Он - один из ряда благодетелей. Почти номер, который носят его подданные. И неважно: толстый он или худой, одноногий или с пятью пальцами. Такая деперсонофикация власти не случайна: Благодетель уподобляется духу святому - вездесущему и всезнающему. Благодетель повсюду, его верные прислужники Хранители Мысли настигают преступников, не верующих в его силу. Но здесь несвобода - счастье, жестокость - проявление любви, а человеческая индивидуальность - преступление. Это доказывает, что люди верят слепо в мудрость Благодетеля, вся их любовь к нему - лишь результат постоянного гипноза народа речами, гимнами Единого государства. Насилие над личностью вызывает у людей не естественную болевую реакцию, а восторг. Это объясняется тем, что у Единого Государства есть оружие пострашнее Газового Колокола. И оружие это - слово. Именно слово может не только подчинить человека чужой воле, но и сформировать особый тип сознания, оправдать насилие и рабство, заставить человека поверить, что несвобода - это и есть счастье. 
Подтверждение идеям Единого Государства звучит и в словах R-13. Он находит его в религии древних, то есть в Христианстве, истолковывая его по-своему: "Тем двум в раю - был предоставлен выбор: или счастье без свободы - или свобода без счастья; третьего не дано. Они, олухи, выбрали свободу - и что же: понятно - потом века тосковали об оковах. И только мы снова догадались, как вернуть счастье... Благодетель, Машина, Куб, Газовый Колокол, Хранители - все это добро, все это величественно, прекрасно, благородно, возвышенно, кристально-чисто. Потому что это охраняет нашу несвободу - то есть наше счастье". 

    В «О, дивном новом мире» принято поклоняться господу Форду, реальному человеку, жившему в начале двадцатого века, изобретателю конвейера. Выбор именно такого бога понятен — конвейер у них везде. Это аналогично, в некотором роде, культу матери-богини — а как иначе, если вместо материнской утробы у них сотни бутылей на конвейере? Вера в Форда вколочена в них гипнозом, впитана с заменителем молока. Цель этой веры, я думаю, в том, чтобы отгородить «цивилизованный» мир от мира Дикаря. Она сложилась скорее всего исторически, а не в результате политического акта — власти Дивного Нового Мира не нуждаются в жестком контроле, альфы, беты, гаммы и тем более эпсилоны не способны серьезно возмутить общественный порядок — это никому не будет интересно. Форд - своеобразный прототип нашему Иисусу. Даже наши выражения типа «ей-богу», «его святейшество» и «господи Боже», заменены на «ей-форду», «его фордейшество» и «господи Форде». Но в такой интерпретации религии нет места чему-то мистическому, волшебному - есть только вера в баланс и стабильность.  

     Технический прогресс 

    Антиутопиям свойственно представлять мир новым, обновленным, непохожим на реальный. Утопический город это город  будущего, и разные авторы по-разному  представляют себе, как изменится  мир и условия жизни, как разовьется технический прогресс. 

    Так, например, в произведении Замятина мы можем наблюдать кардинальные перемены и огромный рывок в науке. Космос вот-вот будет покорен, все  здания перестроены и выполнены  из новейшего универсального материала, нет того привычного нам, засоряющего воздух, транспорта - вместо него люди перемещаются на так называемых аэро. Люди построили Зеленую стену, отделяющую мир технического прогресса, торжества человеческого разума, от мира природы, хаотичного, беспорядочного и не поддающегося подчинению человека.   

    Совершенно  иначе дела обстоят в романе «1984». В мире разруха. Идет война. Рынки  опустошены, не достать даже такие, казалось бы, простые вещи, как бритвенные лезвия и шнурки: «Из партийных  магазинов всегда пропадало что-нибудь очень нужное : то пуговицы, то нитки, то шнурки. Теперь вот исчезли лезвия. Достать их можно было только на черном рынке, да и то тайком». Даже еда, употребляемая в пищу, или отсутствует, или имеет настолько непривычный, отвратный вкус, что вообще похожа на нечто несъедобное: «...у джина был отвратительный сивушный запах, как у китайской рисовой водки… хлеб был только темным, чай был величайшей редкостью, а кофе - отвратительного вкуса, да и сигарет не хватало».

    Развивается лишь военная промышленность и устройства для шпионажа. Правительство намеренно держит народ в нищете, потому что так им легче управлять. «В целом сегодняшний мир гораздо примитивней, чем пятьдесят лет назад…эксперименты и изобретательство прекратились, и до сих пор не преодолено до конца разрушительное воздействие атомной войны пятидесятых годов.» Машины могли бы повысить уровень жизни людей, тем самым устранив неравенство, голод и болезни, что разрушает иерархическое общество, а правительству это не выгодно.

    В Хакслиевской же антиутопии, технический прогресс достиг своего апогея. Идеальные синтетические наркотики, бокановскизация, гипнообучение, биологическое кастовое разделение, ощущальные фильмы, не говоря уж о современной технике и архитектуре — этот мир не имеет почти ничего общего с настоящим. Но на этом он и остановился. Дальнейшее развитие не нужно, ведь в этом и заключается главный принцип нового мира - стабильность.  
 

     Преступления и  наказание 

    Задача не в том, чтобы добить преступников, ибо они мнимы. Она в том, чтобы исчезла возможность несогласия, пусть сугубо теоретическая и эфемерная 

    А.Зверев 

    Разумеется, ни одна антиутопия не может обойтись без преступления — и, конечно же, наказания за это преступление. Интересно не только то преступление, вокруг которого развивается линия главного героя, но и вообще система наказаний в той или иной книгой.  
 
Первым в этом ряду будет, безусловно, «1984». Подвалы министерства любви — вот что производит самое яркое впечатление. Оруэлл, несомненно, создает тоталитарное государство, в котором именно наказанию отведено первое место. К наказанию, как бы абсурдно это не было, стремятся — и именно наказание становится основой жизни Океании. И в связке «преступление — наказание» наказание становится доминантным. Почему? Вот ответ, цитата из самого романа: «- Уинстон, как человек утверждает свою власть над другими? Уинстон подумал. — Заставляя его страдать, — сказал он».Преступлением может быть все, что угодно, ведь власть осуществляется в законе, а что есть закон, как не описание преступлений и последующих наказаний? В «1984» эта схема доведена до крайности: практически все законы становятся негласными, но главное — появление нового понятия: мыслепреступление.  
 
В Замятинской антиутопии Единое государство отняло у своих граждан возможность интеллектуального и художественного творчества, заменив его Единой государственной наукой, механической музыкой и государственной поэзией. Стихия творчества насильственно приручена и поставлена на службу обществу, о чем говорят названия поэтических книг: «Цветы судебных приговоров», трагедия «Опоздавший на работу». Однако, даже приспособив искусство, Единое государство не чувствует себя в полной безопасности. А потому создана целая система подавления инакомыслия. Это и Бюро хранителей (шпионы следят, чтобы каждый был «счастлив»), и операционное с его чудовищным газовым колоколом, и Великая Операция, и доносительство, возведенное в ранг добродетели («Они пришли, чтобы совершить подвиг», - пишет герой о доносчиках).Если Оруэлл попросту вытравливает, «распыляет» несогласных, Замятин поступает иначе. Он их исправляет. Действительно несогласных немного — I и остальные Мефи. Большинство так же восторженно, как и Д-503, шагают в общем ряду. И Великая операция для них и вправду взрыв последней баррикады на пути к счастью. А для бунтовщиков — газовый колокол и допрос, без ужасов и почти красиво.  
 
В «Дивном новом мире» просто не может быть преступления — люди, с детства приученные жить в системе, с зародышевого состояния определенные на свое место, просто обязаны быть довольны своим положением. Выкинутые из системы люди вроде Саймона и Дикаря редкость, поэтому контроль упрощается до придумывания новых слоганов для гипносна.