«Скоморохи на Древней Руси»

которые давали широкий простор драматическому творчеству. Святки

постепенно превращались в своеобразные «игрищные праздники». Святочные

игрища подводят непосредственно к театру, к комедии: они строятся на

развитом действии и распространенном диалоге, отличаются сатирическим

характером, в  них ярко очерчены образы. Некоторые  святочные игрища

вошли в народные драмы в качестве интермедий. Таковы сценки с покупкой

лошади в кукольном театре Петрушки, старика со старухой и Мацея в

вертепной драме  и пр. Эти игрища имели подчас своеобразные «прологи»,

в которых участники  спрашивали у хозяев разрешения войти  в дом и

играть «игру», подобно тому как это затем  будет практиковаться при

представлении народных драм. Таким образом, святочные игрища занимают

промежуточное положение между собственно игрищами и народной драмой.

Государство, церковь  и скоморохи 

Церковь преследовала скоморохов, обращаясь за содействием  к светской

власти. Против скоморохов были направлены Жалованная грамота

ТроицеСергиевскому  монастырю XV века, Уставная грамота  начала XVI

века. «Бога ради, государь, вели их (скоморохов ) извести, кое бы их

не было в  твоем царстве, и тебе, государю, в великое спасение, аще

бесовская игра их не будет», — писал царю Ивану IV митрополит

Иосаф. Церковь  настойчиво ставила скоморохов в  один ряд с носителями

языческого мировоззрения  волхвами, ворожеями, колдунами. Так, в

Приговорной грамоте  монастырского собора Троицкой лавры (1555)

запрещалось держать в волости скоморохов и волхвов.

В то же время  церковь принимала все меры к  утверждению своего

влияния. Это  нашло, в частности, выражение в  развитии литургической

драмы. Одни литургические  драмы, как уже было сказано, пришли к нам

вместе с христианством, другие в XV веке, вместе с вновь принятым

торжественным уставом «великой церкви». На Руси были известны два рода

литургических драм драмы пасхального цикла (например, «Шествие на

осляти» и «Умовение  ног») и драмы рождественского  цикла («Пещное

действо»).

«Шествие на осляти» отправлялось в вербное  воскресенье (за неделю до

пасхи). После  литургии начинался торжественный  колокольный перезвон. В

Москве приводили  в Кремль осла или белую лошадь под белым покрывалом.

При этом в богослужебный  текст вклинивалось пререкание с владельцем

осла. Духовенство  выходило на площадь, митрополит (в XVII веке

патриарх) садился  боком в особое седло и брал в правую руку крест, а в

левую Евангелие. Осла под уздцы обычно вел сам  царь или его ближний

боярин; царь бывал  в парадном одеянии, в Мономаховой шапке. На крышу одного из домов специально становился человек, руководивший шествием.

Во время процессии  по пути митрополита постилали одежды и бросали

зеленеющие ветки  вербы. В 1620— 1630-х годах это делали

специальные люди «постилальники». Они снимали с себя красные кафтаны и

постилали их на землю под ноги шествующим. Число  постилальников

доходило до пятидесяти, а к концу XVII века их было уже до ста

человек. Все  шествие в целом также становилось  пышнее и торжественнее.

За митрополитом следовал облаченный во все регалии царевич, далее шло

множество бояр; шествие замыкал народ. Процессия  направлялась из

Кремля к храму  Василия Блаженного, где совершалась  краткая служба, а

затем возвращалась в Кремль. В последний раз «Шествие на осляти»

происходило при  царях Петре и Иоанне Алексеевичах, которым патриарх и

уплатил за это  по 500 ефимков. «Шествие» устраивалось и в других

митрополичьих городах. Как видно, кроме целей  религиозных «Шествие на

осляти» имело  цели политические, а именно публично декларировало

превосходство духовной власти над светской.

На четвертый  день после «Шествия», в четверг  на страстной неделе,

исполнялось «Умовение  ног». Эта литургическая драма  входила в состав

богослужения  еще в Х веке, в ней митрополит вместе со священниками

воспроизводил сцену «Тайной вечери». Священники, числом двенадцать,

взойдя на особо  для этих случаев сооружаемое  посреди церкви

возвышение, садились по шестеро с каждой стороны помоста. Далее шла

инсценировка  евангельского текста: архиерей вставал, снимал облачение

и, налив воды в таз, который несли перед  ним, омывал, а затем утирал

ноги священникам. Каждый из священников в знак благодарности  целовал

ему руку. Наконец  он подходил к тому священнику, который  изображал

СимонаПетра. Начинался  диалог, в котором архиерей произносил слова

Христа, священник  слова СимонаПетра. Последний отказывался  дать омыть

себе ноги; архиерей настаивал, говоря, что в противном  случае он не

будет иметь  «части», то есть связи, с ним, с Христом. Тогда священник

просил омыть ему и руки и голову; архиерей отвечал, намекая на Иуду

Искариотского: «Измовенный не требует, токмо нози умыти: есть бо весь

чист, и вы чисти  есте, но не вси». Затем архиерей омывал СимонуПетру

ноги и всходил  на свое место. Интересно заметить, что в одной из

рукописей чин  описанного действа комментируется гораздо живее, по всем

правилам сценических  ремарок. Это касается в особенности  СимонаПетра.

Но самой драматически развитой и наиболее театральной  из всех

литургических драм было «Пещное действо» , являвшееся инсценировкой

библейского сказания о трех отроках: Анании, Азарин и  Мисаиле. Оно

отправлялось 17 декабря (перед рождеством). На Руси «Пещное действо»

исполнялось, повидимому, еще в XI веке. Но нам известен чин  лишь XVI

века, поскольку  в древнейшем из найденных у нас списке действа

многолетствуется  князь Василий Иванович (1505— 1533).

Сохранились две  отличающиеся друг от друга редакции «Пещного действа»

XVI и XVII веков.  Если литургические драмы обычно  ограничивались инсценировкой евангельских  текстов и содержащихся в них

диалогов, то в  редакции XVII века было несколько вставных

диалогических жанровых сцен, исполнявшихся не на церковнославянском, а

на русском бытовом языке. В них явственно проступает воздействие

устной народной драмы. Можно полагать, что эти  диалоги вели скоморохи.

В субботу против царских врат ставилось сооружение, изображавшее

«пещь огненную». На крюк от снятого паникадила вешалось изображение

ангела, которое  поднималось и опускалось с помощью  веревки, шедшей из

алтаря и перекинутой  через блок. В отсутствие молящихся  ключарь

репетировал спуск  ангела, который должен был находиться в зените над

центром печи. Печь была разделена на две части полом, к которому с

одной стороны  вели ступеньки. В верхний ярус входили  «младенцы»; в

нижнем, непосредственно  на церковном полу, ставился горн с

раскаленными  угольями.

Действо чина XVI века начиналось с того, что «учитель отроческий» шел

в алтарь, связывал троих отроков полотенцем и передавал «халдеям»,

которые вели их к архиерею. Протодьякон зажигал  в алтаре свечи и давал

их отрокам  в руки. Далее начинался диалог между халдеями:

1-й халдей. То  дети царевы, нашему царю не  служат, златому телу не

поклоняются.

2-й халдей. И  мы ввкинем их в пещь, да  станем жечь.

В чине XVII века «Пещное  действо» в первой части было осложнено

разработкой вставных диалогов, которые произносили халдеи. Когда

халдеи проводили  отроков из алтаря на середину храма  к печи, шествие

останавливалось и разыгрывалась такая сцена, отсутствовавшая в чине

XVI века:

1-й халдей ( указывая  пальмой на пещь, к отрокам). Дети  царевы?

2-й халдей. Царевы.

1-й халдей. Видите  ли сию пещь, огнем горячу и  вельми распаляему?

2-й халдей. А  сия пещь уготовася вам на мучение.

А н а н  и я. Видим мы пещь сию, но не ужасаемся, есть бо бог наш на

небеси, ему же служим, той силен ияъяти нас от пещи сия.

А з а р  и я. И от рук ваших избавить нас.

М и с а  й л о. А сия пещь будет не нам на мучение, но вам на

обличение.

Второй диалог халдеев, предшествующий бросанию отроков  в печь, тоже

усложнился, две  реплики заменены десятью.

1-й халдей. Товарищ!

2-й халдей. Чево?

1-й халдей. Эти  дети царевы?

2 н халдей. Царевы.

1-й халдей. Нашего  царя повеления не слушают?

2-й халдей. Не слушают.

1-й халдей. А  златому телу не поклоняются?

2-й халдей. Не  поклоняются.

1-й халдей. А  мы вкинем их в пещь.

2-й халдей. И  начнем их жечь.

Подобные сцены  постепенно усложнялись, обогащаясь бытовыми народными

выражениями.

По окончании  диалогической сцены между халдеями «учитель отроков»

передавал их халдеям. Первый халдей брал Ананию под правую руку,

второй под  левую, и они вели его в печь. После этого второй халдей

обращался к  Азарии и со словами: «А ты, Азария, чего стал, и тебе у

нас то же будет!» Азарию и Мисаила вводили в печь. Тогда приносили

горн с горящими угольями и ставили его под  печь. Отроки и протодьякон

пели стихиры, а халдеи, получив от «певчего диакона» свечи и «трубки с

плавучею травою», ходили вокруг печи, бросали траву  в горн; она вспыхивала

ярким пламенем. Во время пения стиха «Яже обрете о пещи халдейстей»

ключарь подходил: «под благословение» «ангела спущати  в пещь», халдеи

становились по ее сторонам, подняв вверх пальмовые  ветви. Затем

спускали ангела в печь при «трусе велице зело з громом». Халдеи падали

ниц, дьяконы  «опаляли их огнем», отроки зажигали на венце у ангела три

свечи, и его  приподнимали слегка вверх. Отроки кланялись  ему до земли.

Тогда с полу поднимались халдеи, сняв шапки и  отложив их и пальмовые

ветви в сторону, говорили:

1-й халдей. Товарищ!