Проблема гласности и ее решение в эпоху Екатерины II

    Проблема  гласности и ее решение в эпоху  Екатерины II 

Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона

Гласность, 1) полит., в правовом государстве одна из гарантий правильного действия органов политической власти и общественных установлений. Осуществление начала Г. в политической и общественной жизни выражается в возможности постоянного контроля над деятельностью политических и общественных установлений со стороны населения как непосредственно, так и через представителей периодической печати (публичность заседаний, периодическая отчетность, право запросов). Орудием Г. в настоящее время является главн. образом периодическая печать. Начало Г. явилось со времени великой французской революции противовесом господствовавших при абсолютном строе бюрократической, канцелярской тайне при решении вопросов политики и социальной жизни и стремлении избежать по возможности контроля общественного мнения страны.—2) Юридич., Г. в судеб и ом процессе, одна из важнейших гарантий правосудия, по уставам имп. Александра II (1864) применялась в широких размерах, и закрытие дверей суда для публики при суд. заседании допускалось лишь в виде редкого исключения. Впоследствии, особенно по закону 12 февраля 1887, это начало подвергалось значит. ограничениям. Суду и министру юстиции предоставлено право устранять публичность разбирательства, преимуществ. по политическим преступлениям. Многие дела, в силу закона, должны рассматриваться при закрытых дверях, например: в делах о религиозных преступлениях, о расколе, о преступлениях против прав семейственных, против чести и целомудрия женщины и др. 

Юридический словарь. 2000.

ГЛАСНОСТЬ - общеправовой термин, означающий максимальную открытость тех или иных общественно значимых процедур и процессов (деятельности органов представительной и исполнительной власти, судов, органов местного самоуправления, порядка избрания или формирования соответствующих органов, обсуждения законопроектов, разрешения различных споров, функционирования общественных объединений и т.д.) и широкое информирование о них жителей. 

Сегодня в журналистике гласность принято трактовать как  возможность свободно обсуждать общественно-значимые темы, не подвергаясь цензурным запретам. Как мы видим, вписать это понятия в условия 18 века, когда цензурный режим был достаточно жесток, непросто. Однако эпоха правления Екатерины второй настолько неординарна, что историки и исследователи журналистки зачастую находят признаки гласности в ее правлении. 
 

    Для эпохи Екатерины II (1762–1796) характерны два взаимодействующих процесса, имеющих непосредственное отношение к журналистике и литературе: стимулирование их развития со стороны власти в лице императрицы и регламентирование их через совершенствование организации в государстве цензуры.

    Екатерина II создала в обществе творческую атмосферу, при которой получали поддержку просвещение, культура, литература, наука, увлекались идеями энциклопедистов Вольтера и Дидро, с интересом восприняли «Наказ» самой императрицы (1767), а также пробуждалась политическая и критическая мысль. Однако Екатерина II никогда не выпускала из вида необходимость цензуры. В ее цензурной политике просматривается общая эволюция на протяжении всею царствования, которая привела императрицу к необходимости обобщить предшествующий законодательный опыт по ограничению свободы слова и печати, организовать в государстве тех лет официальную цензуру, узаконить ее.

    Екатерина II начинает свою цензурную политику с совершенствования уже сложившейся структуры цензуры. В сентябре 1763 г появляется ее указ, напоминающий Академии наук о ее цензорских обязанностях и предлагающий усилить надзор над ввозимой в страну литературой: «Слышно, что в Академии наук продают такие книги, которые против закона, доброго нрава, нас самих и российской нации, которые во всем свете запрещены, как например: Эмиль Руссо, Мемории Петра III, письма жидовские по французскому и много других подобных». Такие же книги имеются и в лавках книгопродавцев. В связи с этим приказывалось «наикрепчайшим образом Академии наук иметь смотрение, дабы в ее книжной лавке такие непорядки не происходили, а прочим книгопродавцам приказать ежегодно реестры посылать в Академию наук и университет Московский, какие книги они намерены выписывать, а оным местам вычеркивать в тех реестрах такие книги, которые против закона, доброго нрава и нас. Если же будет обнаружено, что такие книги все-таки продаются в лавке, то она будет конфискована и продана в пользу сиропитательного дома». Сенату предлагалось принять решение, на что использовать средства, получаемые от конфискаций. На местах, где были училища, они и осуществляли цензуру, где их не было, ею занимались «градские начальники». Указ 1763 г. фактически предлагает первую организацию цензуры в государстве: в Санкт-Петербурге – Академия наук, в Москве – университет, в регионах – училища, а где их нет – градоначальники.

    Интересным  и новаторским шагом Екатерины  II в цензуре была ее инициатива издавать печатный орган, который бы руководил общественным мнением, направлял его. Таким и стал журнал «Всякая всячина», детище императрицы, вышедший в столице в 1769 г. и вызвавший подражание, на что она тоже рассчитывала. В том же году появились в Санкт-Петербурге журналы «Полезное с приятным», «И то, и се», «Трутень», «Смесь», «Адская почта» (Новиков). Екатерина II через «Всякую всячину» предложила свою программу для всей журналистики. В одной из статей «Всякой всячины» прямо говорилось: «Всякий честный согражданин признаться должен, что, может быть, никогда, нигде какое бы то ни было правление не имело более попечения о своих подданных, как ныне царствующая над нами монархиня имеет о нас, в чем ей, сколько нам известно и из самых опытов доказывается, стараются подражать и главные правительства вообще. Поэтому сатира журналов должна быть в улыбательном духе, направлена на людские пороки, а не персоны». В ответах на письма, приходившие в редакцию, «Всякая всячина» заявляла, что журнал не будет обращаться к злободневным вопросам. Журналы должны писать о достоинствах русского правительства, воспитывать общество, как сказали бы теперь, на положительном примере, не критикуя недостатки действительности: «Добросердечный сочинитель изредка касается к порокам, чтобы тем под примером каким не оскорбити человечество: но располагая свои другим наставления, поставляет пример в лице человека, украшенного различными совершенствами, то есть добронравием и справедливостью; описывает твердого блюстителя веры и закона, хвалит сына отечества, пылающего любовью и верностью к государю и отечеству, изображает миролюбивого гражданина, искреннего друга, верного хранителя тайны и т.д.».

    Естественно, не все издатели и редакторы поддержали это направление журналистики. Другая программа была у журнала «Трутень» (1769–1770) Н.И. Новикова, смело вступившего в полемику со «Всякой всячиной» и понимавшего, с кем он имеет дело. Этот эпизод истории журналистики достаточно известен. Мы останавливаемся на нем, как на первой попытке власти управлять информационным потоком с помощью официального или полуофициального печатного органа.

    Екатерина II и в дальнейшем прибегала к такому своеобразному типу цензуры, что впоследствии было замечено Н.А. Добролюбовым. В 1783–1784 гг. Академия наук издавала в столице журнал «Собеседник любителей российского слова». В нем активно сотрудничала Екатерина II, печатая свои Записки касательно российской истории. Н.А. Добролюбов пришел к выводу, что они являются не научным трудом, а политической инструкцией по поводу того, как нужно толковать события русской истории и рассказывать о них. Екатерина II желала убедить читателя «во всем, в чем только можно, что всякое добро нисходит от престола и что в особенности национальное просвещение не может обойтись без поддержки правительства».

    Значительным  событием в истории русской культуры, особенно журналистики, стал указ Екатерины  II от 1 марта 1771 г. А.М. Скабический пишет о нем, как документе, определяющем начало переворота в судьбах прессы. Граф С.С. Уваров, один из видных государственных деятелей России XIX в., называет его первым цензурным законом по книгопечатанию гражданскому, но пока для одних лишь книг на иностранных языках. Поводом к его появлению послужило дозволение иностранцу Гартунгу завести собственно для таких книг первую в России вольную типографию. Иоганну Михелю Гартунгу было предоставлено право печатать в Ней книги, «кои не предосудительны ни христианским законам, ни Правительству, ниже добронравию, а для наблюдения за сим велено ему не выпускать никакой книги без дозволения Академии наук и никакого объявления без дозволения полиции». При нарушении установленного порядка предприятие конфисковалось, а его владелец лишался этого дозволения. Права Гартунга ограничивались выпуском книг на иностранных языках, чтобы не подорвать доход русского книгопечатания. Кроме того, другие предприниматели могли также заводить типографии.

    22 августа 1776 г. правом завести  вольную типографию воспользовались  книгопродавцы Вейнбрехт и Шнор. Им было разрешено выпускать иностранные и русские книги. Их производство контролировали по указу 1780 г. особые смотрители, определенные Синодом и Академией наук, «кои обязаны смотреть, чтоб в печатаемых книгах и прочих сочинениях ничего противного, а особливо закону (Божию), Правительству и благопристойности не было».

    Обратим внимание на то, что в последних  документах в цензуру включена полиция  и выработана формулировка того, что цензура должна запрещать.

    Следующий такого рода указ Екатерины  II был действительно знаменательным событием. Он вошел в историю как указ от 15 января 1783 г. о вольных типографиях. В этом документе большой интерес представляет целый ряд моментов. Его начало, где производство книг рассматривается впервые как промышленная сфера. Типография приравнивалась к фабрикам, что позволяло частным лицам заводить книгопечатни. Основное положение указа – разрешение каждому по своей воле заводить типографии: в будущем за него долго будут бороться издатели и журналисты (явочный порядок выпуска газеты или журнала, открытия типографии). Одновременно указом усиливалась роль полиции в цензуре, ее полицейская функция. Управа Благочиния теперь контролировала содержание печатной продукции, запрещала ее, если обнаруживала в ней нарушения, вылавливала вышедшую без ее разрешения печатную продукцию, конфисковала ее и, наконец, сообщала в судебные инстанции с тем, чтобы нарушители указа были законно наказаны. Напоминаем, что все это касалось только нового явления в журналистике вольных, частных типографий. То есть по-прежнему сохранялась в государстве довольно громоздкая и нецентрализованная структура цензурного аппарата. Кроме того, Управа Благочиния вообще мало отношения имела к культуре, а ее чиновники не отличались особой образованностью. Недаром А.Н. Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву» так отреагировал на полицейскую функцию цензуры: «Один несмысленный урядник благочиния может величайший в просвещении сделать вред и на многие лета остановку в шествии разума; запретит полезное изобретение, новую мысль и всех лишит великого».

    Книгу А.Н. Радищева, законченную им в 1788 г., можно рассматривать как обстоятельный отклик на указ 1783 г., без которого она вообще не могла бы появиться. Получив отказ от одного из издателей, Радищев приобрел станок и напечатал на нем в 1790 г. свое произведение. Именно этот указ дал толчок публицисту для его размышлений о цензуре и заставил проделать огромную работу по обобщению мирового опыта цензуры. С разговора об этом документе начинается первый в России очерк истории мировой цензуры, составивший целую главу «Торжок».

    В своем очерке Радищев сначала, во вступлении к «Краткому повествованию  о происхождении ценсуры», стремится обосновать тезис о том, что вообще никакой вид цензуры не нужен. Цензура мысли не нужна. Радищев замечает: «Ценсура сделана нянькою рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного». Вред такой цензуры публицист показывает, ссылаясь на рассуждения философа Г. Гердера и содержание «Наказа» Екатерины II. Гердер, в частности, подчеркивал: «В областях истины, в царстве мысли и духа не может никакая земная власть давать решений и не должна. Исправление может только совершаться просвещением». Далее в очерке следует возражение против духовной цензуры. Здесь размышления Радищева выливаются в лаконичный афоризм: «Бог всегда пребудет Бог, ощущаем и неверующим в него». Наконец, публицист обращается к вопросу об охране нравственности общества. Он считает, что не любострастные дышащие развратом сочинения корень разврата. В России таковых сочинений в печати еще нет, а на каждой улице в обеих столицах видим раскрашенных любовниц. Пусть, замечает Радищев, «ценсурада останется на торговых девок». По его мысли, не страшно и распространение бессодержательных произведений: «Оставь глупое на волю суждения общего; оно тысячу найдет ценсоров. Наистрожайшая полиция не возможет так запретить дряни мыслей, как негодующая на нее публика».

    Исторический  очерк цензуры от Древних Греции и Рима до книгопечатания и от него до современного Радищеву общества показывает на многочисленных фактах и документах, что любые власти, светские и духовные, учреждали цензуру. Правда, писатель цитирует и юридические документы американских штатов, содержащие множество слов о свободе печати, но, как они реализовались на практике, не раскрывает. Не только это цитирование, но и весь очерк пронизан внутренней полемикой с положением дел со свободой печати в России. Так, рассказывая о папе Александре VI, который первым из пап законоположил о цензуре в 1507 г., Радищев восклицает, явно обращаясь к Екатерине II: «О! вы, ценсуру учреждающие, вспомните, что можете сравниться с папою Александром VI, и устыдитеся».

    Обсуждать прямо вопрос о российской цензуре  Радищев, иронизируя, отложил на потом, закончив этими словами свой блестящий  очерк: «В России. Что в России с  цензурою происходило, узнаете в другое время. А теперь, не произведя ценсуры над почтовыми лошадьми, я поспешно отправился в путь». Этот путь скоро привел его к практической встрече с цензурой.

    Возможно, исторический материал, предложенный читателю Н.А. Радищевым, убедил Екатерину  II как раз в том мнении, на которое он не рассчитывал, т.е. раз цензура имеет столь древнее происхождение, раз она учреждалась повсеместно и всеми властями, то это служит примером и для других правителей, русской власти. А что касается красивых слов о свободе, то Екатерина II, создавшая идеальный «Наказ», прекрасно понимала к этому времени разницу между декларациями и реальностью.

    Что случилось после выхода в свет «Путешествия из Петербурга в Москву», хорошо известно. Книга попала уже в накаленную атмосферу в обществе. Императрица две недели с пером в руках изучала произведение Радищева, ход его мысли. Не закончив его читать, распорядилась отправить автора в Петропавловскую крепость. «Сочинитель тот наполнен и заражен французским заблуждением, – определяет диагноз императрица, – ищет всячески и защищает все возможное к умалению почтения к власти и властям, к приведению народа в негодование противу начальников и начальства». По ее инициативе в 1790 г. состоялся цензурный процесс над Радищевым. Его книга была дозволена Управой Благочиния, но тем не менее, использовав один из пунктов Уложения, гласивший: «А которые воры чинят в людях смуту и затевают на многих людей воровским своим умышлением затейные дела, и таких воров за такое их воровство казнити смертию». Сенат утвердил смертный приговор Радищеву, императрица милостиво, в честь мира с Швецией, заменила казнь десятилетней ссылкою в Сибирь. По ее предписанию книга «Путешествие из Петербурга в Москву» была конфискована и сожжена.