Общественное движение в России при Николае I

    Вторая  четверть XIX в. — время взросления российского общественного движения, его усложнения и уточнения позиций различных общественных лагерей. Именно в это время окончательно формулируется монархическая теория, возникает либеральное движение, расширяется круг деятелей революционного лагеря. В 30—40-х гг. общественная мысль России расстается с философией Просвещения как фундаментом политических движений и переходит к шеллингианству и гегельянству, примеряя классическую немецкую философию к российским условиям. Революционеры не только осваивают европейский утопический социализм, но и выдвигают собственную теорию «общинного социализма». Равнодушие правительства к общественному мнению, борьба властей с живой мыслью приводят к усилению противостояния этих двух главных политических сил России, грозящего стране в будущем серьезными потрясениями.

    Казенный  патриотизм С. С. Уварова. Николаю I, резко поменявшему приоритеты верховной власти, манеру управления государством, потребовалось теоретическое обоснование своего курса.

    Программу, которая стала известна в виде лозунга, в середине 30-х гг. сформулировал  министр просвещения С. С. Уваров. Именно он провозгласил знаменитую триаду: православие, самодержавие, народность, ставшую девизом и программой монархистов вплоть до начала XX в. По мнению Уварова, самодержавие являлось лучшей и единственной формой государственного управления, поскольку, во-первых, освящалось религией, во-вторых, точно соответствовало народным чаяниям и традициям. Главными чертами народности, согласно Уварову, считались приверженность православной вере и патриархальность (подчинение младших старшим), нашедшая наиболее яркое выражение в крестьянской общине. Неясность именно этого понятия привела к тому, что деятели различных общественных лагерей, принимая его в принципе, вкладывали в термин «народность» совершенно различное содержание.

    Триада  Уварова открывала перед правительством Николая I заманчивые перспективы. Появилась «научная» возможность строить отношения с обществом, просвещением, литературой, журналистикой на основании уваровского лозунга. Кроме того, борьба с инакомыслием и оппозицией приобретала теперь новое звучание — можно было обвинить противников в недостаточной приверженности православию или монархии как идеалам народа. Не удивительно, что «верхи» империи всячески охраняли триаду от нападок на нее в целом или критики каких-то ее частей.

    Западники и славянофилы. Споры  о прошлом и  будущем России. Николаевский режим своей тяжестью усиливал оппозиционность общества, развивая и усложняя ее. Наряду со сторонниками революционных изменений в нем появляются более умеренные элементы, считавшие, что революции — это болезнь общества, которую можно предупредить или вылечить.

    Либеральное течение, появившееся в России, особенно ярко проявляет себя после публикации в журнале «Телескоп» «философического» письма П. Я. Чаадаева. В этом письме парадоксальный и незаурядный мыслитель попытался проанализировать исторический путь, пройденный Россией. По мнению Чаадаева, православие, принятое Киевом, оказалось роковым выбором. Оно изолировало Русь от тогдашнего мира, лишило ее своеобразной общечеловеческой соборности (духовного всеединства), ввергло в грех духовного индивидуализма. Самая большая опасность в подобной ситуации заключается в том, что божественные истины (в области политики, экономики, культуры), как утверждал мыслитель, открываются не отдельным народам, а человеческому сообществу, в стороне от которого и оказалась Россия.

    Нельзя  сказать, что Чаадаев задался  целью очернить историю России и  ее будущее. Такое количество бед, обрушившихся на одну страну, ее явная несхожесть с Западом и Востоком заставляли мыслителя предположить, что необычная  судьба России является неразгаданным  промыслом Провидения. Другое дело, что реализация этого промысла, выход  из цивилизационного лабиринта казались ему малореальными при николаевском режиме.

    Последнее замечание Чаадаева разделяли и  другие деятели либерального лагеря. У истоков либерализма стоят  кружки 30-х гг. Под прессом цензуры  и соглядатайства самостоятельное  движение русской мысли в значительной степени происходило вне литературы и университетской науки, в философско-дружеских  кружках. Значение этих кружков до сих  пор оценено недостаточно. Дело в  том, что вместе с декабристами с  политической арены России исчезает и философия Просвещения как  основа оппозиционных доктрин. Любая  же идеология имеет в основе своей  определенные философские идеи. Трудные, кропотливые поиски нового философского фундамента оппозиционного движения и  стали главной задачей кружков 30—40-х гг.

    Эти поиски вели к работам немецких философов  — Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля. Выбор  гегельянства в качестве новой философской  доктрины общественного движения был  сделан в кружке Н. В. Станкевича.

    В кружках 30—40-х гг. разгорелся жаркий спор между двумя ветвями либерального лагеря — западниками и славянофилами.

    Западники во главе с Т. Н. Грановским, К. Д. Кавелиным, Б. Н. Чичериным, С. М. Соловьевым отстаивали европейский вариант развития России. Иными словами, они утверждали, что в истории России нет ничего уникального, она является европейской страной, отставшей в развитии от западноевропейских держав. Дальнейшее ее развитие приведет к установлению в России конституционной монархии или буржуазной республики. Однако это было делом будущего, пока же западники ратовали за отмену крепостного права, развитие системы местного самоуправления, реформу судебной системы, введение демократических свобод хотя бы для части населения.

    Реальная  жизнь вносила в планы западников свои коррективы. Выступая против самодержавного деспотизма, они признавали, что  в России нет иной политической силы для осуществления либеральных  преобразований, кроме монарха. Протестуя  против общинного землевладения, они  считали, что частное землевладение  в нашей стране — это прямой путь к «китаизму», т. е. нищете большинства  населения. Поборники идей европейского правопорядка, они ратовали за самобытность формы русской государственности. Подобная противоречивость позиции  западников не была следствием их идейной  мягкотелости, неразборчивости или  боязни репрессий. Это было поведение  трезвых политиков.

    Славянофилы (А. С. Хомяков, братья Киреевские, семейство Аксаковых, Ю. Ф. Самарин) отстаивали особенный путь развития России. Их выводы базировались на работах историков (особенно М. П. Погодина) и собственных научных разысканиях. Согласно их взглядам, традиционные государственные порядки были нарушены во время необходимых, но слишком резких петровских преобразований. Воззрения славянофилов оказали значительное воздействие на развитие общественной мысли России. Они одновременно с Белинским провозгласили идею первенства социальных задач над политическими, поддержали традицию декабристов по поводу необходимости воспитания прогрессивного и просвещенного общественного мнения. Славянофилы хотели избежать повторения пути Европы прежде всего потому, что это был путь революций, чреватый людскими и материальными потерями.

    Они, безусловно, были монархистами, но несколько  иными, нежели западники. Для последних  монархия являлась орудием для достижения либеральных целей. Для славянофилов же монархия — проявление суверенитета народа, его свободной воли. По их мнению, эта власть до тех пор  остается прогрессивной, пока служит делу веры и народа. Она надклассова, а  потому нельзя отождествлять царя и  чиновников (его слуг). Связь же власти и народа может и должна укрепиться созывом выборных от всей земли (Земский  собор).

    В реальной политике их взгляды означали: а) попытку создать необыкновенно  демократический строй под лозунгом: «Сила власти — царю, сила мнения — народу»; б) попытку ликвидации всего, что раскалывало российское общество; в) спасение крестьянской общины как образца общегосударственного устройства и как традиционной структуры, приучавшей и заставлявшей крестьян жить в соответствии с христианскими  заповедями. Иными словами, славянофилы  были готовы поддерживать триаду Уварова, но в понятие народности у них вошли земский собор, свобода личности, совести, гласный суд.

    Правительство Николая I с особым пристрастием относилось к деятельности славянофилов, оставляя западничество несколько вне поля своего зрения. Это и понятно. В отличие от западников, славянофилы трудились «на поле», занятом правительством, угрожая нарушить стройность и логичность уваровской формулы, «вывернуть» ее по-своему.

    Насколько реальны были планы российских либералов? Теоретически и западники, и славянофилы  могли рассчитывать на успешное осуществление  своих программ, ничего из ряда вон  выходящего в них, пожалуй, не было. Практически же планы либералов  в России зависали в безвоздушном пространстве, они не имели никакой  прочной поддержки, никаких массовых союзников. Российские либералы вынуждены  были надеяться лишь на благосклонность  верховной власти.

    Кружок  М. В. Буташевича-Петрашевского. Расправа правительства  с его участниками. Первые революционные кружки в царствование Николая I возникают в середине и конце 20-х гг. в среде учащейся молодежи. Наиболее известными из них являются кружок братьев Критских и кружок Сунгурова. Они состояли в основном из студентов Московского университета и являлись последователями декабристов. Члены этих кружков рассчитывали произвести переворот силами армии, правда, надеялись привлечь и народные массы. Впрочем, все эти кружки были немногочисленными, слабо организованными, а потому ничего не успевшими сделать реально.

    Постепенно  характер революционного движения менялся, в Россию все более широко проникали  идеи французского утопического   социализма,   находившие   здесь   достаточное количество сторонников. К концу 40-х гг. особенно популярными становятся идеи Ш. Фурье, который в своих работах дал блестящую критику современного ему капитализма и нарисовал картину счастливой жизни человечества в фаланстерах (коммунах).

    Одними  из наиболее горячих поклонников  идей Фурье в Петербурге стали  чиновник МИДа М. В. Буташевич-Петрашевский и «неслужащий помещик» Н. А. Спешнев. Все началось с собраний друзей и  приятелей Петрашевского у него по пятницам. На этих собраниях обсуждались  работы Фурье, литературные новинки, произносились  речи, осуждающие крепостное право  и политический деспотизм, строились  планы преобразования России. Сам  Петрашевский пытался перейти от слов к делу, поселить своих крестьян в построенный для них дом-фаланстер, но те не поняли своего счастья и  спалили новостройку. Иначе подходил к делу Спешнев, который предлагал  взбунтовать уральских рабочих  и двигаться с ними на Петербург, поднимая по пути крепостных крестьян. В собраниях петрашевцев принимали  участие Ф. М. Достоевский, М. Е. Салтыков-Щедрин, А. Г. Рубинштейн, П. П. Семенов (Тян-Шанский).

    И фаланстеры Петрашевского, и «революция»  Спешнева были фантазией чистой воды, оставаясь лишь на бумаге, но

это не спасло петрашевцев от расправы. Их деятельность была квалифицирована  как заговор идей, наказуемый смертной казнью. Военный суд приговорил 21 петрашевца (в том числе и Достоевского) к расстрелу. 22 декабря 1849 г. на Семеновском  плацу в Петербурге разыгралась  инсценировка их казни. Людей одели  в саваны, привязали к столбам; взвод солдат взял ружья на изготовку  — в этот момент флигель-адъютант Николая Iобъявил о замене казни каторгой и солдатчиной. Однако ужесточение расправ с революционерами не привело к затуханию революционного движения.

    А. И. Герцен и рождение «русского» (общинного) социализма. А. И. Герцен начал свой путь с горячего увлечения европейским либерализмом, но уже в 1839 г. он превратился в социалиста, правда, в основании его социализма некоторое время лежали, скорее, чисто нравственные начала, чем анализ социально-политических событий и явлений. Во всяком случае, он критиковал европейские правительства за их нежелание установить равенство между людьми, полагая, что капитализм изжил себя и это ясно всем и каждому.

    Познакомившись  с теориями французского утопического социализма, Герцен не был очарован ими так, как, скажем, петрашевцы. Он иронизировал над фаланстерами Фурье, казавшимися ему не столько будущим  человечества, сколько его прошлым.

    Однако  он ценил в фурьеризме блестящую  и яростную критику капиталистических  порядков. Эта критика казалась ему  подтверждением собственной мысли  о том, что Европа, уже осознавшая несправедливость, неразумность капитализма, стоит на пороге нового общества.

    Европейские революции 1848—1849 гг. оказали огромное влияние на российских революционеров. Многие из них вынуждены были отказаться от прежних взглядов и верований, прежде всего от надежды на то, что  Европа укажет всему человечеству путь к всеобщему равенству. Герцен, попавший в Париж накануне революционных событий, свято верил в то, что начавшаяся революция должна стать истинно социалистическим переворотом. Вместо этого французские средние буржуа, пользуясь восстанием народных масс, потеснили крупную буржуазию и захватили политическую власть.

    В такой ситуации вопросы политической борьбы (в частности, создание совместно  с либералами единого оппозиционного фронта) потеряли в глазах русских  революционеров всякую практическую ценность. Отныне и до конца 70-х гг. XIX в. они признавали значимость только социальных изменений.