Книга Натана Эйдельмана «Удивительное поколение. Декабристы: лица и судьбы»

     Сама  тема "А.М. Горчаков и декабристы" может показаться надуманной. Связь преуспевающего чиновника министерства иностранных дел с тайным обществом ограничивается лишь предложением помощи его лицейскому товарищу И.И. Пущину бежать за границу после поражения восстания на Сенатской площади. Но Эйдельман за этим, пусть примечательным, но весьма частным фактом увидел важную для характеристики всего поколения деталь. Вообще сюжет о Горчакове, очень важный в книге, построен парадоксально.

     Эйдельман сделал Горчакова одним из главных  героев книги о декабристах и совершенно по-иному выстроил его биографию. Подробно рассказывается об учебе в Лицее, о встрече с опальным Пушкиным в псковской деревне в 1825 году, о желании помочь Пущину скрыться за границу, о том, как неуютно чувствовал себя Горчаков в николаевское царствование, и лишь скороговоркой сказано о взлете его дипломатической и служебной карьеры в царствование Александра II. Эйдельман анализирует возможные размышления старого Горчакова, дожившего до открытия в Москве памятника Пушкину в 1880 году. "Уже после смерти Пушкина прошло больше лет, чем Пушкин прожил, а разговоры поэта с министром все не прекращаются". Достигнув к концу своей карьеры всего, что можно было достичь человеку в Российской империи, Горчаков терзается вопросом: "А что такое он сам? И что действительно важно на этом свете? На одной чаще весов - канцлер, проливы, договоры... На другой - лицейские посвящения Пушкина, строчки из "19 октября", встреча в псковской деревне осенью 1825 года". Для канцлера ответа нет. Отсюда его терзания. Для Эйдельмана ответ очевиден, но он не навязывает его читателю, а лишь показывает, что Горчаков - человек декабристской эпохи. Этим объясняется и то, почему ему было плохо в царствование Николая I, и почему он оказался востребованным в эпоху Александра II, в чем-то напоминающую "дней Александровых прекрасное начало".

      Разработке  темы «Пушкин и декабристы» посвящена  и помещена в книге статья «Южные декабристы и Пушкин».

      Здесь собраны воедино и люди, и события, и характеры, политическая история  декабризма, история «Кишиневской управы». И опять пред нами образец тонкого источниковедческого почерка ученого, воссоздание по черточкам, разрозненные фрагментами, мельчайшими деталями характера взаимоотношений Пушкина с декабристской средой, участниками тайных объединений: что его сближало с ними и в чем Пушкин оставался неподвластен ни влиянию дружбы, ни политических страстей.

      Заключает пушкинско-декабристский блок сборника статья «Придет ли час моей свобода?». Это насыщенная документальная панорама, в которой переплелись хронологически выстроенные официальные документы, газетные сообщения, журнальные публикации пушкинских произведений, линия непостижимой по насыщенности творческой биографии поэта михайловского периода, его переписка с друзьями, «пушкиниана» декабристского процесса, противостояние пушкинского окружения и власти, запущенная пружина правительственной слежки за поэтом. Блестяще сработавший, хронографический метод Эйдельмана воссоздаёт «один из самых драматических периодов в жизни Пушкина», обрамленный датами «14 декабря 1825» - «4 сентября 1826», - день вызова из михайловской ссылки в Москву, где состоялась аудиенция у царя. Это был драматический пик преломления декабризма в жизни поэта.

     Одним из любимых героев Эйдельмана является Лунин. С него и началось его изучение декабристов. Вот как отзывался автор о декабристе: «неповторимый, отчаянный, постоянно улыбающийся и никогда ничего не страшащийся». Статья «Смерть Михаила Лунина» - гибель декабриста в мрачных застенках Акатуйской тюрьмы придает особо трагический характер этому портрету.

       Лунин, который по его собственным словам, "не участвовал ни в мятежах, свойственных толпе, ни в заговорах, приличных рабам", был внутренне близок Эйдельману прежде всего тем, что мог как никто из декабристов превратить мысль и слово в орудие борьбы, требующей ничуть не меньше бесстрашия, чем прямое военное выступление. Его смерть, в изображении Эйдельмана, загадочна и закономерна одновременно. Загадочна потому, что нет документов, а закономерность ее в том, что Лунин - фигура совершенно невозможная в николаевской России. Эйдельман не склонен внушать читателю мысль, что убийство Лунина, если таковое и произошло, было инспирировано из Петербурга. Вполне достаточно, что Николай I упек его в Акатуйскую тюрьму. Но для Эйдельмана важно то, что ни Акатуй, ни даже сама смерть не смогли заглушить лунинский голос, дошедший до России через Вольную типографию Герцена. Эйдельман предположил, что именно личность Лунина повлияла на формирование герценовской концепции декабристов. Трудно сказать, насколько это так относительно Герцена, но эйдельмановские представления о них, безусловно, во многом были обусловлены влиянием на него лунинской личности.

     Неодолимость  духовности является и сутью повести  «Эфирная поступь», где образ Александра Ивановича Одоевского преломлен через восприятие людей, составляющих гордость русской культуры: Грибоедова, Лермонтова, Огарева, Толстого. Именно необыкновенная личность поэта-декабриста более другого поразила этих столь разных людей «и таким образом соучаствует в их трудах». И здесь для Эйдельмана главное – творящая сила нравственного начала, связывающего поколения. Вообще, встреча поколений – одна из самых любимых тем Эйдельмана.

     И вот А.И. Одоевский встречается  с М.Ю. Лермонтовым, сосланным на Кавказ. Но ни декабризм Одоевского, ни его поэтическое творчество не нашли отклика у Лермонтова, было лишь непонимание, то, которое разделяло поколение отцов и детей - людей Александровской и Николаевской эпох. Хотя "его личность, тихая, благородная, веселая, погибающая..." осталась не только в памяти поэта и других знавших его людей, но и стала, по верному замечанию Эйдельмана, "крупнейшим вкладом <...> в отечественную культуру".

     Ближайшее к декабристам поколение, если не считать Герцена и Огарева, не приняло декабризм как общественное явление. Видимо, это закономерно: дети, как правило, плохо понимают родителей. Но уже следующее поколение на волне общественного подъема с восторгом встречает возвращающихся из Сибири изгнанников. "1860-е годы, оказывается, куда более похожи на 1820-е, чем 1840-е. История сделала виток - упадка, усталости, николаевской тишины нет и в помине, опять подъем, снова надежды - и молодежи 1860-х очень понятны молодые старики, возвращающиеся из Сибири".

     Эйдельману  не свойственно линейное изображение  истории. В его представлении, это скорее клубок, где все перепутано и взаимосвязано. От убийства Павла I тянется нить к декабристам и Пушкину и дальше к Лермонтову и Толстому. И тогда история предстает как некий текст, структуру которого составляют живые человеческие отношения.

     Сам Эйдельман был очень чуток  к эстетике истории. Аналогия жизни  и поэзии постоянно присутствует на страницах книги. "Если можно  изучать поэтическое взаимодействие разных мастеров, схожие образы, эпитеты, то не менее важны и нужны взаимодействия человеческие".

     Эти взаимодействия, в представлении  Эйдельмана, и составляют суть исторического  процесса. С этим можно спорить, но бесспорно одно: под пером Эйдельмана понятая таким образом история оказывается исключительно близкой и необыкновенно увлекательной.

      Мне очень понравилась эта книга. Дочитав ее до конца, понимаешь замыслы  и идеи декабристов, преодолеваешь  барьеры времени и попадаешь  в те тяжелые николаевские времена, проживаешь жизни главных героев, несмотря на то что стиль написания книги, далек от художественного. Создается впечатление, что Эйдельман стремится примерить к себе судьбы своих героев.

     Тема  «Декабристы» предстает как глубоко  личная и как национальная ценность, которую Эйдельман вручает современникам и идущим вслед. В этом, прежде всего, и значимость этой книги в целом – обогащение исторической памяти и ее духовное наполнение. «Удивительное поколение» - в словах Герцена, вынесенных в заглавие книги, немеркнущее с годами восхищение потомков нравственным величием декабристов.