Европейская культура и бытовое исповедничество
славянского мира
О концепции
культуры князя Н.С. Трубецкого
в свете его работ евразийского
цикла
В заключительной
речи на конгрессе «100 лет Р.О.Якобсону»
В.Н.Топоров говорил, что у нас
долг перед Якобсоном (прежде
всего, разумеется, моральный, исследовательский).
«Я опасаюсь, — продолжал он, — что
в Якобсоновской эйфории мы забудем тех
людей, которые знали Якобсона. Самое неотложное
дело – восстановить биографию Якобсона
московского периода». Сказанное следует
в полной мере отнести и к личности Н.С.Трубецкого.
Мы были в какой-то мере свидетелями «эйфории
по Трубецкому», другие – участниками,
но в значительно меньшей мере – его биографами
и исследователями-архивистами. Лишь немногие
публикации последних лет, особенно «Cahiers
Roman Jakobson, 1» и переиздание ранее засекреченных,
«опасных» трудов Н.С.Трубецкого по историософии
евразийства], свидетельствуют о присутствии
в научном мире той редкой и неиспорченной
породы ученых академического типа, которые
не потеряли азарта в архивных разысканиях
и сознания долга перед ушедшими соотечественниками.
Поверхностное, лживое отношение к научной
мысли вообще и к ее ярким представителям
в современной России стало, к сожалению,
приметой времени. Пытаясь хоть как-то
в доступной нам области приблизиться
к пониманию естества предмета, мы в этой
небольшой статье представляем некоторые
итоги наших размышлений над весьма серьезной,
глубинной идеей, обозначенной в заглавии,
но и (что особо важно для нас) пытаемся
собрать, насколько это возможно, «осколки»
облика Н.С.Трубецкого и ученых его поколения,
положивших свою жизнь и труды на благое
дело – развитие славистики и свободной
мысли.
И последнее.
Так уж получилось, в 2007–2008 гг.
не раз приходилось обращаться
к Ф.И.Буслаеву – прежде всего,
конечно, вчитываться и думать,
и, по мере сил, осмыслять
созданное им. Много раз перечитывал
редкую книжицу из своей библиотеки
«Памяти Федора Ивановича Буслаева» (М.,
1898), где сказано немало теплых слов учителю
его учениками. Один из них, Всеволод Миллер,
был близким по духу университетским преподавателем
Н.С.Трубецкого, преданным и любящим педагогом.
И слова В.Миллера, завершающие памятную
статью, как нам кажется, удивительно точно
подходят для характеристики самого Николая
Сергеевича. Буслаев – Миллер – Трубецкой
– в этой цепочке не просто замечательные
имена честных тружеников, но преемственность
идей и, если угодно, особая славянская
«философичность», которая позже так самобытно
будет выражена Н.С.Трубецким на страницах
его трудов и писем. Вот эти строки: «Русская
наука и общество так много обязаны Буслаеву
[добавим: и Н.С.Трубецкому] потому, что
природа счастливо сочетала в этом изящном
духовном организме пытливый ум исследователя,
тонкое понимание красоты, свойственное
художнику, душу высокого идеалиста и
отзывчивое сердце доброго человека».
Подступая к таким
фигурам, как Николай Сергеевич
Трубецкой, невольно ощущаешь
себя не вправе даже пытаться
рассуждать о нем, тем более
– анализировать его открытия.
Наша трактовка может быть
очень далека от его душевной
конструкции, расползаясь в стороны
и не улавливая нити его
рассуждений. И вместо того, что
представить более или менее
объективный портрет мыслителя,
получим жалкий осколок. Житие
Николая Сергеевича – цельное,
богатое творческими импульсами,
глубоко религиозное внутренне
– не под силу описывать
человеку, лишенному многих достоинств,
присущих столь темпераментной
– и научно, и человечески –
личности лингвиста, историософа, знатока
мировых культур, тонкого политика в исконном
смысле (ср. др.-греч. politeίa - наука о государственном
устройстве). Ученый-универсал, он во многих
областях оставил заметный след. К его
словам прислушивались: одни жадно обсуждали
их, другие называли автора «реакционером».
В конце 1930-х – начале 1940-х гг. в нескольких
крупных университетах Европы были открыты
новые кафедры, изучавшие фонологию «по
Трубецкому». Статьи ученого о национальных,
этнических и социальных проблемах Евразии
– страстные, увлекающие с первых же строк,
далеко не полный перечень вопросов, интересовавших
Н.С.Трубецкого с профессиональной точки
зрения. В послесловии к тому его сочинений
«The Legacy of Genghis Khan and Other Essays on Russian Identity»
[Trubetzkoy 1991], опубликованных в переводе
на английский язык Мичиганским университетом,
A. Liberman пишет: «Trubetzkoy was not just a Eurasian, a literary
historian, or a phonologist. He possessed a profound searching mind,
and, as it always happens when we come in contact with men of genius,
we learn from them regardless of whether we agree or disagree with them»
(«Трубецкой не был только евразийцем,
историком литературы или фонологом. Он
обладал глубоким ищущим умом и, как всегда,
когда мы сталкиваемся с гениальным человеком,
мы учимся от него независимо от того,
согласны мы с ним или нет») [Liberman 1991:375].
Правнучка ученого
В. Кюннельт Леддин рассказала один любопытный
эпизод из жизни своего прадеда:
«15-ти лет он
опубликовал две статьи по
угро-финской этнографии в «Этнографическом
обозрении». Вскоре после этой
публикации зазвенел звонок в
квартире моего прадеда – слуга
открыл дверь.
Перед ним стоял
почтенный господин с седой
бородой и энергично требовал
Николая Сергеевича, автора упомянутых
статей. Слуга ему ответил: «Его
сиятельство сейчас заняты уроками,
их нельзя вызывать». С раздражением
и нетерпеливо пожилой господин
стал доказывать, что ему необходимо
говорить не с каким-то мальчиком,
а с ученым, автором замечательных
статей. Ссора между пришедшим
и слугой некоторое время продолжалась,
но наконец мальчика вызвали, прервав
занятия. Когда господин понял, что это
не шутка и что перед ним действительно
стоит тот автор, с которым он серьезно
хотел обсудить его статьи, он настолько
возмутился, что присутствующие опасались,
как бы ему не сделалось плохо. Он ушел
обиженный, отказавшись разговаривать
с ребенком, хоть бы он и был чрез меру
способным и даже гениальным…». Вот как
высказался о Н.С.Трубецком Петр Григорьевич
Богатырев, замечательный русский ученый,
«чьими устами, - как пишет В.Н.Топоров.
– нередко говорила сама истина в ее парадоксальной
форме». «Однажды, - продолжает он, - будучи
спрошен своими молодыми собеседниками,
что за человек был Трубецкой, на минуту
задумавшись и расплываясь в блаженнейшей
улыбке, он ответил: «Он был настоящий
аристократ!» А когда Петра Григорьевича
спросили, в чем эта черта проявлялась
в Трубецком, он ответил: «Он был настоящий
демократ!» Все рассмеялись, но за парадоксальной
формой характеристики стояла вполне
конкретная реальность: речь шла о том
высшем чувстве равенства, которое есть
только у натур выделенных, отмеченных,
исполненных высшего благородства» [Кюннельт
Леддин 1994:282-283].
Прошло время,
и Н.С.Трубецкого стали открывать
не только как тонкого и
исключительно одаренного лингвиста,
но и как философа культуры
и историка [Краммер 1994]. Этой стороне
его научного творчества, являющейся нитью,
связующей миросозерцание автора и научные
разыскания, посвящаются диссертации
[Krammer 1982]. Другие исследователи [Никитина
1994] находят плодотворными идеи Н.С.Трубецкого
в области изучения духовной народной
культуры. В.Н.Ярцева справедливо отмечает
важность работ ученого, развивающих методологические
приемы сравнительно-исторического языковедения,
для понимания системного характера языковых
явлений [Ярцева 1994]. С.Г.Проскурин и Ю.С.Степанов
ведут свои оригинальные разыскания в
области славянских и древнеевропейских
алфавитов [Проскурин, Степанов 1994], будучи
“вдохновленными” трудом Н.С.Трубецкого
“Altkirchenslavische Grammatik. Schrift-, Laut- und Formensystem”
(см. [Trubetzkoy 1954]). Этнологические мотивы,
присутствующие во всех его статьях и
книгах (наиболее полную библиографию
см. в сборнике “Opera Slavica Minora Linguistica” [Trubetzkoy
1988]) настолько обширны, глубоки и разносторонни,
что их изложение, как бы к этому не стремились,
не может быть представлено в надлежащей
полноте. Корень этно- является постоянным
компонентом в лингвистических, историко-культурных,
социологических работах ученого, обнаруживая
разную степень спаянности. Ее плавные,
а иногда и резкие перепады, сопровождаемые
богатым научным воображением автора,
не сиюминутны. В них насыщенный идеями
ум дает волю скрытым чувствам души.
Языковедческая
наука первой половины XX века
стараниями русских эмигрантов-подвижников
в основных своих моментах
определила характер развития
лингвистической мысли на современном
этапе, выдвигая новые положения
и разрабатывая гуманистические
концепции. Противоречивое и неспокойное
время 1920-1930-х гг. вызвало настоящий
всплеск новаторских подходов
в изучении и переосмыслении
фактов истории, географии, языка,
в сближении различных дисциплин
и синтезе научных направлений,
ранее генетически не подвергавшихся
строгому сопоставительному анализу.
В то время, когда рушилась
российская наука, опустошались
и осквернялись ее идеи, а крупнейшие
представители академической школы
находились в опале и многие
из них завершили свой путь
в ссылках и лагерях, Европа
стала не только пристанищем
для отвергнутых, но и центром
гуманитарных исследований. Публикации
1990-х гг. и открывшиеся фонды
спецхрана говорят, насколько
разнообразной, духовно насыщенной
и устремленной к благим целям
были жизнь и традиции русской
эмиграции, ее творческие искания
и практические эксперименты. Хранитель
Русского Заграничного Исторического
Архива в Праге С.П.Постников,
большую часть жизни посвятивший
составлению фундаментального библиографического
труда «Политика, идеология, быт
и труды русской эмиграции» [Постников
1993 I, II], был одним из тех потомков
русской культурной династии, которые
вынесли перипетии нелегкой жизненной
судьбы, оставаясь верными своим
принципам. Этих людей, так
сильно разнящихся по своим
убеждениям, по укладу жизни и
профессиональным интересам, объединяло
одно – желание видеть Россию
не потерянной духом. Они воспринимали
ее как наследницу традиций
многоликих культур древних славянских
и неславянских народов, давно
ушедших в небытие, но по-прежнему
дышащих притягательной силой
Русской Земли. Таким течением,
которое возникло в недрах
русской эмиграции и объединило
многих талантливых ученых того
времени: Г.В.Вернадского, П.Н.Савицкого,
Л.П. Карсавина, П.П. Сувчинского, Н.С.Трубецкого,
Г.В.Флоровского и др. – стало евразийство.
Это понятие, объединительное по своей
сути, включает в свой состав разнообразные
компоненты – от историко-географических
и этнических до культурных, социальных,
языковых.
Один из виднейших
идеологов этого направления
Петр Николаевич Савицкий писал:
«Определяя русскую культуру, как
“евразийскую” – евразийцы выступают
как осознаватели русского культурного
своебразия» [Савицкий 1925:3]. Евразийство
есть течение, в основе которого лежит
тезис о неповторимости, оригинальности
национальных культурных истоков. Фундаментом
евразийцев была их концепция культуры,
проявлявшаяся в том или ином ракурсе
и в лингвистических трудах.
Обратимся к основным
положениям этой концепции. Ее
базовыми компонентами являются
следующие:
1) тезис отрицания “абсолютности”новейшей
“европейской” культуры [там же:11];
2) отказ от культурно-исторического
“европоцентризма”, и, как следствие,
отрицание у н и в е р с а л
ь н о с т и восприятия культуры [там же:
12] .
Именно это
положение способствовало появлению
такого обильного количества
трудов евразийской проблематики
— от богословских и историко-политических
до экономических и лингвистических. Евразийцы
полагали, что достижения отдельной культуры
следует определять «только при помощи
р а с ч л е н е н н о г о п о о т р а с л я м
рассмотрения культуры» [там же].
Мы наблюдаем четыре
основные отрасли, по которым развивалось
евразийство: этноязыковая (Н.С.Трубецкой,
“фонологическое евразийство” раннего
Р.О.Якобсона); историческая (Г.В.Вернадский,
отчасти П.М. Бицилли); географическая
и экономическая (П.Н. Савицкий); философская
(Г.В. Флоровский, А.В. Карташев, С.Н. Булгаков
— на раннем этапе) (более подробно см.
[Толстой 1994:6-7]. Позже возникло еще одно
направление, существенно дополнившее
и обогатившее основы евразийства, — этнология.
Ее страстным и последовательным проповедником,
талантливым исследователем стал человек,
которого называли “последним евразийцем”,
— Лев Николаевич Гумилев.
Мы обратимся к одной
из ветвей евразийства, представленной
фигурой князя Н.С.Трубецкого. Он явился
тем ядром, вокруг которого концентрировались
его соратники и последователи. Далекий
от грязного политиканства и ожесточенной
борьбы со Страной Советов, которую вели
крайне правые экстремисты, он «был примером
нередкого в России соединения значительности
с относительной неизвестностью», – писал
о нем в некрологе, опубликованном в парижских
«Современных записках», Д.Чижевский [Чижевский
1939:464]. «Перед вами гениальный ученый,
— продолжал он, — который соединяет редкий
дар научного обобщения с еще более редким
даром — видеть каждый вопрос с совершенно
необычной, новой точки зрения» [там же:
465].
Но вернемся к
изложению концепции культуры
— основополагающей в гуманистических
воззрениях евразийцев. Из идеи
“расчлененного” осмысления культурных
процессов вытекают три принципиальные
понятия, ставшие своего рода ориентирами
для многих евразийцев: “культурная среда”,
“эпоха” и “отрасль” культуры [Савицкий
1925:13]. Последующие положения их концепции
таковы:
3) «Рассмотрение культуры
как недифференцированной совокупности»
[там же];
4) отрицание существования
универсального “прогресса” [там
же:13-14];
5) «…здоровое социальное
общежитие может быть основано
только на неразрывной связи
человека с Богом…» [там же:
16]. Данное положение весьма существенно
в комплексе понятий, охватываемых
термином “культура”.
И, наконец, еще
один из основных пунктов имеет
весьма определенную системно-практическую
направленность. Он таков: «Евразийство
есть не только система историософских
или иных теоретических учений. Оно стремится
сочетать мысль с действием; и в своем
пределе приводит к утверждению, наряду
с системой теоретических воззрений, определенной
методологии действия. Основная проблема,
которая в этом отношении стоит перед
евразийством, есть проблема сочетания
религиозного отношения к жизни и миру
с величайшей, эмпирически обоснованной
практичностью» [там же: 20].
Такова общая концепция
культуры евразийского направления.
У Н.С.Трубецкого есть лаконичные
иллюстрации некоторых ее основных
положений. В статье «Мы и
другие» он заключает: «Евразийство
отвергает безапелляционный авторитет
европейской культуры. А так как с понятием
культуры принято связывать «прогрессивность»,
то многим кажется, что евразийство есть
течение реакционное. Евразийство выставляет
требование национальной культуры и определенно
заявляет, что русская национальная культура
не мыслима без православия» [Трубецкой
1925а:70]. Н.С.Трубецкой не являлся реакционером,
каких немало было в эмигрантской среде,
не принадлежал он и к лагерю “антисоветчиков”.
Он вынашивал элементы своей научной мировоззренческой
позиции с помощью тонкого, критического
и разумного анализа ситуации. Сравним
хотя бы два его высказывания, очень емкие
и предельно тактичные, не без доли иронии,
но не “реакционности”. В этих афористических
изречениях отчасти выражено его политическое
кредо:
1) «Большевизму, как всякому
порождению духа отрицания, присуща
ловкость в разрушении, но не
дана мудрость в творчестве [там
же:80-81].
2) «Положительное значение
большевизма, может быть, в том,
что …он многих через уверенность
в реальности сатаны привел
к вере в Бога» [там же: 81].
Для Н.С.Трубецкого
русская (и вообще славянская)
культура представляет собой
крайне сложное явление, далекое
от неумеренного “европеизаторства”,
собравшее и сохранившее оттенки былых
традиций. В работе «О туранском элементе
в русской культуре» он отстаивает идею,
ныне вполне ощущаемую, – взаимодействие
этнокультурных групп и их отношения в
русскоязычной среде. Автор подчеркивает
важность исследования туранских народов,
относя к ним следующие группы: угрофинны,
самоеды, тюрки, монголы, манчжуры [Трубецкой
1925б: 352-353]. Отмеченная статья, наряду еще
с тремя, составила его книгу, изданную
в Париже, — «К проблеме русского самосознания»
[Трубецкой 1927]. Обратимся к этим работам,
которые, по замыслу ученого, выступают
как единое целое.