Но  не следует упускать важный социально-экономический  аспект, а именно то, что частная  собственность всегда связана с неравномерным распределением богатства и доходов. В США государственный сектор невелик (около 12%), базисом экономики являются крупные акционерные корпорации. В европейских странах соотношения иные. Так, в Швеции доля государственного сектора в экономике составляет 1/3. США являются страной с наиболее неравномерным распределением доходов. Наиболее богатые 0,05% американских семей владеют 35% всей величины личного имущества, в то время как имущество "нижних" 90% домашних хозяйств составляет лишь 30% его совокупной величины. На нижних ступеньках экономической лестницы находятся более 34 млн. человек, или 14,4% населения США, живущие ниже черты бедности". В Швеции, как и во всей Европе, доходы распределены гораздо равномернее. Хотя, казалось бы, экономика США располагает большими техническими возможностями удовлетворения потребностей всех слоев населения. Неравномерность в распределении доходов является неизбежным следствием преобладания капиталистической частной собственности.

      Такое положение чревато крупными социальными конфликтами. В развитых странах неравномерность распределения доходов сейчас не грозит нестабильностью крупных масштабов. Для стороннего наблюдателя они выглядят островами политической устойчивости в связи с достаточно хорошим жизненным уровнем преобладающей части населения. Он достигается в настоящее время за счет более совершенной (в пределах одного и того же качества), чем в Украине, технической основы и экономической интеграции. Нет оснований утверждать, что более высокую техническую основу западные страны создали благодаря именно частной собственности. Нельзя забывать, что в течение столетий они имели внешние источники накоплений. Кроме того, все страны с высоким жизненным уровнем имеют гораздо более благоприятные климатические условия по сравнению с нашей. Если неравенство в распределении доходов, вызываемое господством в экономике частного сектора, не грозит развитым западным странам крупными катаклизмами, то в России с ее низким жизненным уровнем население, тяжелыми климатическими условиями со сложившимся за предшествующий период менталитетом населения, со сложными национальными проблемами это может оказаться губительным.

      Итак, несмотря на преобладание в западных странах частной акционерной собственности, во всех странах в течение этого столетия государственный сектор увеличивался, хотя и колебательным образом.

      Другая  важная тенденция заключается в  том, что и государственный и  частный сектор может усилить  свою эффективность, применяя новые  стимулы материальной заинтересованности. Ни государственная, ни частная акционерная собственность не стимулирует производительность рабочих сама собой. В обоих случаях для работника – это не его собственность. Государственная собственность не его, а частная акционерная просто чужая собственность. Небольшое владение акциями для рабочего не меняет в существе дела. Он остается статистом в управлении предприятием, простым исполнителем своих рабочих функций, а дивиденды от акций, как показывает статистика, составляют мизерную часть доходов рабочих. Следовательно, в качестве основного стимула выступает только заработная плата и система премирования.

      Новые, дополнительные стимулы заинтересованности в результативности труда в западных странах были найдены посредством развития системы долевого участия рабочих как в доходах, так и в управлении предприятием. Тем самым к системе, существующей на Западе еще с прошлого века, теперь подключаются меры, привлекающие рабочих к принятию решений о направлениях развития предприятия, к участию их в распределении прибыли и пр. В рамках этой идеи в США, например, с 1974г. действует государственная программа передачи акционерной собственности рабочим и служащим (ЕS0Р). Она нацелена на уменьшение противостояния управленческого и исполнительного персонала предприятия посредством повышения социального статуса исполнителей. Достигается это тем, что каждый занятый на предприятии рабочий становится владельцем пакета акций этого предприятия. Распределение акций и дивиденды по ним обеспечиваются из прибыли предприятия. Рабочие и служащие частично приобщаются к принятию решений на низших звеньях управленческой системы и в некоторых формах частично (в виде рабочего контроля) на высших звеньях. Простое владение пакетом акций не дает никакого прироста производительности труда. Оно начинает действовать только в случае приобщения рабочих к управлению предприятием. Только тогда ослабляется их отношение к чужой собственности и инициируется активное участие в функционировании предприятия. При этом система ЕS0Р предполагает меры, ослабляющие негативные эффекты частной собственности, связанные с неравенством распределения доходов. Денежные средства для выкупа акций аккумулируются в специальном фонде, формируемом из необлагаемой налогом части прибыли. Акции распределяются пропорционально доходу или стажу рабочего. Но при этом с тем, чтобы они не сосредотачивались у высокооплачиваемых рабочих, предусматриваются ограничения на число приобретаемых рабочими акций, чтобы не было резкой разницы у рабочих в количестве акций. Эти акции не могут свободно продаваться и покупаться. При увольнении рабочего акции выкупаются предприятием. В итоге все занятые на предприятии люди связываются более тесным интересом в конечных результатах работы предприятия.

      Эти тенденции отражают появление и  развитие в современных условиях "макроэкономического собственника". Деперсонализация собственности – действительно весьма характерное явление отмеченного им процесса. Однако "хозяйское" отношение исполнителей к ресурсам и зависимость их доходов от эффективности использования ресурсов не является лишь его отражением, поскольку этот эффект обеспечивается также нацеленностью современных систем оплаты труда.  
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Глава ІІ. Проблемы собственности  в Российской Федерации

      1.1 Проблемы частной собственности

     Мы  полагаем, что «эпоха великих реформ»  в России – после 1855 года – потеряла традиции деятельности на общественной ниве и открытых гражданских инициатив в первую очередь из-за неясности права собственности.

     Поясним при этом, что, на наш взгляд, главная особенность России на протяжении веков заключается в вопросе отношения к частной собственности. Она юридически, то есть, в узком смысле, появилась при Екатерине II (подготовкой был Указ Петра III от 1762 года, освобождающий русских помещиков от обязательной службы и тем самым оставляющий поместья за дворянами), закрепившей в 1785 году за дворянами владение землёй и как следствие – крестьянами. Но на практике декларирование далеко не всегда в России означало соблюдение. Суд и сам Николай I, лишивший некоторых декабристов (но не их наследников) дворянства и чинов, а значит, привилегий и наследства, в том числе права собственности, показал не только кто в России единственный хозяин, но и отсутствие неприкосновенности частной собственности в традиционном её понимании.

     Довольно  долго в России считалось, что  «по-божески» человек, добившийся как материальных, так и интеллектуальных успехов, обязан отныне работать «на опчество», то есть, на всех. И не зря же множество «отпущенных крепостных», обманутых чиновниками, помещиками, кулаками, к любой собственности относилось с ненавистью и подозрением. В этом эмоциональном убеждении их поддерживал собственный опыт. Ведь большинство из них не имели ни образования, ни предпринимательской жилки, ни какого-то редкого «рукомесла», и не за что их за это укорять, тем более со стороны тех, кто пользовался плодами крепостного крестьянского труда или кому «повезло» с наследством, с родителями, наконец, с покровителями, как чеховскому Лопахину с доброй и чувствительной барыней Раневской. Неудивительно так же, что ни раньше, ни теперь нет и обстоятельного научного исследования феномена частной собственности в России. Тема в ином аспекте казалась стыдной, неактуальной, да и основательно запутанной.

     Наиболее  точно в современном для своего времени восприятии, пожалуй, трактовал собственность (dominium) словарь А.А.Каспари: «абсолютное, неограниченное и исключительное господство над какой-либо вещью, самое совершенное из вещных прав, так как лицо, которому данная вещь принадлежит, может пользоваться и распоряжаться ею, как ему угодно…». В отличие от собственника владелец распоряжается вещью, но не господствует над ней. Институт владения дополняет институт собственности, его роль скорее вспомогательная. Например, собственник в обществе с преобладанием «частной собственности» не обязан доказывать перед судом своё право обладания вещью, ему достаточно сослаться на своё владение ею.

     Язык  же законов Российской империи не разделял последовательно собственность  и владение, этот язык только определил начальные признаки: реальность владения (собственность) и видимость собственности (владение). Оттого на практике владельческая защита не знала, кого поддерживать – либо владельца вещи, допустим, утерявшего бумаги, либо арендатора, жульнически настаивавшего, что он не держатель, а собственник: в русском праве они в равной мере могли претендовать на защиту, поскольку оба имели интерес и оба хотели иметь вещь.

     Многие  зарубежные историки связывают с  монгольской системой как развитые, так и не сложившиеся «институты и обычаи». Так, термин челобитье, прошение, «является прямой калькой с тюркского „bas ur“, что, в свою очередь, является калькой с китайского „k'ou t'ou“». Ещё преобладала «монгольско-кипчакская система налогообложения, что очевидно из использования таких тюркских терминов, как „бакшей“ (государственный служащий), „деньги“, „казна“, „казначей“, „костка“ (подушный пошлинный налог), „тамга“ (печать или штемпель и вид таможенных пошлин) и „таможенник“ (чиновник таможни). Десятичная система для целей и налогообложения, и поставки людей в войско также развилась в Московском княжестве в XIV веке под влиянием монголов. Кроме того, система почтовых станций («ям») дожила в Московском государстве до XVII века. Наконец, вся система войска и конницы Московского государства основывалась непосредственно на монгольской системе, включая тактику, стратегию, структуру воинских формирований, вооружение и боевую технику».

     Не  одни эти важные институты и обычаи Московского княжества XIV века отражали политические и военные институты и обычаи Кипчакского ханства, схожими сделались административные взаимоотношения. И отношение великого князя к своим подданным повторяло отношение хана к его подданным – основанным на родстве. Кроме того, великий князь, как и хан, владел всей собственностью, а также самой личностью, находящейся под его контролем. И когда вотчинник оставлял службу великому князю, собственность возвращалась к нему. Великий князь мог также жаловать собственность в награду за прошлую службу, но не за будущую, как в Европе. Значит, в Европе доверяли личности, тогда как в Азии и России личность обязана была доказать свою верноподданность, то есть, вверить себя сюзерену, чтобы получить за это оплату.

     Потому  очень скоро знатные роды в  Московском княжестве, так же как и в Кипчакском ханстве, захватили в свои руки высшие посты в гражданской и военной иерархии. Не так было в Византии (чьей наследницей часто называют Московию и Россию), где любой человек мог подняться до властных постов. И в Киевской Руси за великокняжеский стол боролись только сыновья великого князя, иногда – князь сопредельной земли, в Московии же правила одна семья – Даниловичи, как в Монгольской только Чингизиды („чаган язин“, или „белая кость“). Дональду Островски вторит и Н.Ш.Коллман: «Высшие ступени иерархии определялись брачными связями с великокняжеским родом, по крайней мере, после 1345 г. <...> Преемственность, личные знакомства и принцип группирования по личным связям, таким как родственные и брачные узы, являются признаками московской политической культуры».

     А если в России не сложилось устойчивого  представления о частной собственности  как форме равенства среди  элиты, то откуда было взяться и рыцарству  с развитым кодексом чести. Эту мысль  проводит Астольф де Кюстин. И как следствие, у нас не появилось самостоятельного гражданского общества, хотя теоретические основы его в России развивались.

     По  всей вероятности, корни этой самой  болезненной проблемы частной собственности  кроются и в исторических особенностях русской государственности, и в хронической неразвитости российского общества. Если уж России суждено было сложиться в государственное образование на самой окраине Европы и принимать на себя в средние века самые крупные завоевательские полчища с юга и востока Евразийского континента, то московитам и русским приходилось больше общаться (и по военной, и по торговой части) с азиатами, а не европейцами, хотя ни те, ни другие не принимали их до конца за своих.

     Путаница  же в праве частной собственности  в имперской России приняла странные формы при советской власти. Землю крестьянину дали, правда, в составе общины, да скоро отобрали в коллективную собственность, отторгнув тем самым и свободу в пользу общества.

     Поскольку разумная и очевидная идея освобождения крестьянства так и не осуществилась в России, человек на земле не стал ни свободным, ни независимым. И до XX века не сложилось ясно видимых социальных механизмов свободы личности. Так что в подтверждение этого казуса даже теперь вряд можно у нас найти отечественные научные труды по частной собственности в России… Надо полагать, таковой у нас и не было?