От россиян скрывают последствия вступления РФ в ВТО

Но если посмотреть на индустриальное развитие человечества со средних веков, то можно увидеть, что количество стран, которые могли  себе позволить полный спектр технологического производства, постоянно падало. Полностью  технологически независимых стран  становилось все меньше, но зато сами по себе они становились все  более крупными. В результате к  середине 20-го века объемы рынков выросли  настолько, что таких технологически центров осталось всего два —  СССР и США. Все остальные страны входили вот в эти две системы  разделения труда: одни — в советскую, другие — в западную. Соответственно, было две глобализации, одна — социалистическая, другая — капиталистическая.

К концу 20 века объемы рынков, которые были необходимы для  обеспечения полностью независимого технологического центра, стали настолько  велики, что в двух странах ресурсов не хватало. В середине 70-х первыми  в эту ситуацию попались США —  это был знаменитый нефтяной кризис, когда стало понятно, что западная система — экономическая и  финансовая — не может существовать без дешевой нефти. Но для западного  глобального проекта самым ключевым аспектом выигрыша в 70-е годы стал Китай, это было ключевой точкой, когда  объемов рынка уже не хватало.

Через 10 лет ситуация изменилась с точностью до наоборот, и тот же СССР стал не в состоянии  обеспечивать полный спектр технологической  независимости, то есть впал в отставание в технологии по абсолютно объективным  причинам, потому что рынки, которые  мы контролировали, оказались слишком  маленькие. При этом не следует считать, что слово «рынок» относится  только к западной модели, а не к  советской.

В СССР в конце 80-х годов было 300 млн населения, и почти миллиард насчитывало  население социалистического содружества. Но сегодня объем рынка у нас  гораздо меньше — порядка 150 млн  человек. Так и давайте скажем открыто и прямо: мы не можем себе позволить во всех отраслях технологической  независимости, это сегодня невозможно.

Значит, в этой ситуации даже не стратегическая линия, а единственная возможность выжить состоит в чем, чтобы понять, по каким технологическим отраслям нам нужно обязательно сохранить  приоритет и стать в них  мировыми лидерами. И ВТО нужно  нам не для того, чтобы получать прибыль больше той, которую мы имеем  сегодня. А для того, чтобы иметь  возможность восстановить, а, может  быть, и создать новые высокотехнологичные  отрасли, с помощью которых мы сможем выйти на мировые рынки.

Президент об этом сказал открыто и прямо, и в  этом смысле говорить о сегодняшней, сиюминутной выгоде вообще бессмысленно. Даже если мы будем терять по $10 млрд в год, но будем уверены, что лет  через пять сможем восстановить эту  схему — при том, что часть  отраслей, может быть, придется «сдать», — тогда и только тогда эта  игра [вступление в ВТО — ред.] стоит свеч. Если же мы этого сделать  не сможем, тогда единственный вариант  — «закрываться» и ждать, когда  развалится вся мировая система. Потому что в текущих условиях мы ничего восстановить не сможем, но попадем  в ситуацию, когда каждому будут  выдавать в день дольку риса. Это  объективная ситуация, а сохраняться  будет только несколько ключевых военных технологий.

По этой причине  главная задача, которая стоит  по теме ВТО, это не оценка текущих  выгод, а то, какие отрасли мирового уровня мы хотим иметь через 5-7 лет. И до тех пор, пока МЭРТ не сформулировало, какие это отрасли, и как именно оно их будет развивать, вступление в ВТО есть преступление.

Но ответ на эти вопросы, именно на эти, эта тема — табу для правительства. И вот  это — главная проблема, а не какие-то оценки.

Михаил Ремизов:

Непонятно, почему Михаил Хазин считает ВТО механизмом создания высокотехнологичного производства в России.

Владимир Филатов:

С помощью членства в ВТО ничего воссоздать нельзя. Более того, это членство будет  мешать, так как сначала необходимо добиться передовых позиций, а потом  говорить или не говорить о вступлении в ВТО. К тому же нужно четко  понимать, что если в США значительная часть потребления — это прямая миссия, то у нас это не так. А  потенциал роста, который имеется, уходит из страны в Стабфонд, что  препятствует расширению емкости внутреннего  рынка, наряду с занижением возможностей кредитования. Кроме того, те же самые  люди, которые в 98-м году устроили дефолт, теперь повторяют ту же самую  политику: Игнатьев и Кудрин в 98-м  году были первыми заместителями  министра финансов, они несут полную ответственность за дефолт.

KM.RU:

Почему россияне узнают об условиях вступления России в ВТО постфактум?

Владимир Филатов:

Во-первых, попросту потому, что соответственно принятым где-то «правилам игры» протоколы  ведения переговоров закрыты, и  только иногда что-то выплескивается в  прессу. И еще важный вопрос в  том, что когда все живут на общих правилах в мировом доме, кто и когда будет иметь  ключи от него? То есть вопрос в том, насколько мы готовы, а если мы не готовы, то зачем вступать в ВТО? Ведь экономическая политика может  проводиться или с точки зрения решения конкретных целей, или под  неким идеологическим знаком. Но под  идеологическим знаком мы уже 70 лет  развивались, и, начиная с 90-го года, мы видим абсолютно то же самое, только с обратным знаком.

При этом наши реформы  очень здорово отличались от, например, китайских. В Китае была программа  модернизации страны, 7 направлений, и  все реформы были инструментом для  решения этой проблемы. У нас о  модернизации страны, извините, до сих  пор никто не говорит. Чисто идеологически  построен рынок, и, соответственно, чисто  идеологический критерий.

То есть мы, якобы  должны иметь частную собственность, открытую экономику, нас должны признать как рыночную страну, мы должны вступить в ВТО, а кто умер — это его  проблема. Понимаете, это на самом  деле малоприятная вещь, но мы опять  возвращаемся. А может ли при такой  идеологии наш экономический  блок правительства говорить о чем-то внятном, понятном для всех? Вероятно, поэтому нам и не дают четкого  представления об условиях, фактических  выгодах и издержках вступления в ВТО.

Михаил Ремизов:

Мы узнаем о  ситуации по ВТО постфактум потому, что переговорный процесс, безусловно, настораживает — мы не можем даже до конца знать, какие уступки  мы сделали. При этом материальные уступки  делаются так, что затеряны в различных  протоколах, пакетах документов. К  тому же в процессе участвует очень  узкая группа переговорщиков, которые  соблюдают режим информационной закрытости. А политически вопрос не обсуждался, потому что народ  уже высказывался: плюс-минус, зачем  нам нужно знать, когда и какой  ценой. Между тем, это следовало  бы сделать, так как решение о  вступлении в ВТО касается всей страны и по масштабам последствий сопоставимо  с гайдаровской либерализацией.

При этом мотивация  этих людей непонятна — ведь, как уже убедительно показал  Сергей Глазьев, ВТО фактически не является инструментом отношения России с  внешним миром. Поэтому кажется, что для этих людей присоединение  к ВТО — это инструмент своего рода внутренней войны, ведущейся для  того, чтобы сделать невозможным  пересмотр той политики, которую  сегодня мы имеем (сырьевой ориентации экономики).

Ведь в условиях ВТО нам будет гораздо сложнее  регулировать протекционистские пошлины  или субсидировать нашу промышленность. Причем нам будет трудно обходить запреты ВТО, так как все наши механизмы этого типа как раз  попадают под действие ограничений  ВТО, а других механизмов у нас  нет. Возможно, из-за всего этого  россияне узнают обо всем постфактум.

Сергей Глазьев:

Присоединение к ВТО сегодня фактически проходит на условиях, которые фиксируют нынешнюю экономическую политику российского  государства. 
С одной стороны, когда мы говорим о том, что завтра Россия проснется и не заметит, что мы оказались в ВТО, мы имеем в виду, что российская экономика и сейчас совершенно открыта, практически полностью соответствуя стандартам ВТО.

Но с другой стороны, проблема заключается в  том, что, вступая в ВТО, мы принимаем  на себя обязательства эту политику фактически не менять. Между тем  Михаил Хазин дал достаточно объективную  характеристику этой политике, которая  фактически означает колонизацию России, при которой иностранный капитал  получает колоссальные преимущества вследствие отсутствия защиты собственных товаропроизводителей, и отсутствия условий для повышения инвестиционной и инновационной активности внутри страны.

Так, недавно  министр Греф хвастался президенту тем, что объем иностранных инвестиций достиг $13 млрд или $14 млрд. Но прирост  иностранных инвестиций означает лишь то, что Центральный банк изымет из экономики эквивалентную денежную массу, и таким образом российский финансовый рынок эти деньги потеряет.

То есть в  рамках проводимой денежной политики привязки рубля к доллару и  жесткого количественного ограничения  денежной массы выходит, что чем  больше иностранных инвестиций в  Россию приходит, тем больше Центральный  банк стерилизует денег, изымает  их с внутреннего рынка путем  эмиссии своих облигаций. В этом отношении у нас парадоксальная экономика, которая страдает от роста  валютных поступлений от экспорта углеводородов, потому что чем больше страна получает выручки от экспорта нефти, тем больше денег изымается из экономики  в Стабилизационный фонд, тем хуже финансовые условия наших налогоплательщиков.

С другой стороны, чем больше иностранных инвестиций приходит в страну, тем меньше финансовые ресурсы для российских банков. Фактически это типичная политика зависимого государства, и согласованные условия присоединения  к ВТО эту политику фиксируют.

Первое условие  фиксации связано с таможенным тарифом. Существует мнение, что предметом  гордости российских переговорщиков является их твердая позиция по недопущению  снижения импортных тарифов. Но после  переходного периода — от 3 до 7 лет — он снизится, может быть, в среднем с 13% до 11%. По проведенным  расчетам получается, что вследствие снижения импортных тарифов можно  ожидать сокращения производства в  машиностроении до 3% процентов, а по остальным отраслям — в пределах 1%.

Но это не все. Гораздо более сложный вопрос — это доступ на рынок услуг. Здесь  надо признать, что наши переговорщики  сделали очень серьезные уступки, и мы вступаем в ВТО с совершенно незащищенным рынком таких очень  важных секторов, как розничная и  оптовая торговля, строительство, транспорт, геологоразведочные работы и финансовые услуги.

По финансовым услугам зафиксировано определенное ограничение на дольную часть  иностранного капитала, последние уступки  были сделаны США. Насколько мне  известно, договорились о том, что  максимальная доля иностранных банков на российском рынке будет составлять 50%, запрещается создание филиалов иностранных  банков, но при этом разрешается  создание филиалов страховых компаний. Это была значительная уступка уже  с российской стороны, которая в  действительности резко сузит возможности  российской банковской системы, лишенной, в отличие от иностранцев, доступа  к дешевым кредитным ресурсам. Так, если иностранные банки имеют  возможность неограниченно занимать деньги у своих центральных банков под 2-3% годовых, то у нас ставка Центробанка  предельно высока, и он фактически не подпитывает российскую кредитную  систему.

Кроме того, экспансия  международной торговой сети сегодня  ведет к ликвидации сотен тысяч  рабочих мест в сфере розничной  торговли. Поэтому для бизнеса  полная открытость сферы торговли означает удар по самому большому сегменту малого и среднего предпринимательства, связанного с розничной и оптовой торговлей. Они оказываются неконкурентоспособными по сравнению с транснациональными компаниями, торговыми сетями. Причем торговля оказывается еще и отрезана от отечественных товаропроизводителей, потому что иностранные торговые сети привязаны к иностранным  поставщикам товаров, и, соответственно, возникает барьер для допуска  российских товаров на собственный  рынок.

Отечественная строительная отрасль тоже пострадает — это связано не только с доступом иностранных строительных компаний (сегодня, скажем, китайские компании показывают куда большую эффективность, чем российские), но и с безопасностью. Я не верю, что мы будем защищены с точки зрения правил, стандартов и других требований безопасности строительных объектов.

Еще один вопрос — должны ли мы допускать иностранные  компании к геологоразведке или  нет — по-прежнему находится под  грифом «совершенно секретно». Между  тем понятно, что манипуляция  геологоразведочной информацией имеет  очень большую ценность и напрямую связана с интересами национальной безопасности страны.

В целом, по условиям доступа на рынок услуг российские переговорщики допустили колоссальные уступки, абсолютно неоправданные  и грозящие большими потерями.

Наконец, вступая  в ВТО, мы будем обязаны соблюдать  соглашения по субсидиям и защитным мерам, соглашения по госзакупкам, соглашения по фитосанитарным нормам, по стандартам и многие другие. Между тем эти  соглашения предусматривают, прежде всего, отмену всех норм государственного субсидирования, которое влияет на конкурентоспособность  продукции.