Восток и запад: диалог цивилизаций

В даосско-буддистской картине  мира деятель не существует. Буддистская  мудрость не признаёт фигуры, являющейся на Западе центральной: деятельного  героя-преобразователя, «похитителя  огня». Западный Прометей на Востоке  был бы воспринят без всякой гуманистической  патетики - как неумный и самонадеянный  бахвал, которому неведомо истинное величие  мироздания и его неподвластность нашим суетным помыслам. Западное мышление социо- и антропоцентрично; для того, чтобы выделить и превознести человека над миром, оно принижает последний. Восточная мудрость космоцентрична: на Востоке не принято сопоставлять суетные помыслы индивида, сколь бы страстными они ни были бы, с устройством Вселенной, вовсе не обязанной отвечать этим прихотям и сообразовываться с ними. Если у человека и есть шансы в этом мире, то они связаны не с тем, чтобы преобразовывать мир, навязывать ему нашу активность, а с тем, чтобы следовать великому космическому закону.

Даосизм олицетворяет собой  не технологию – образ мира как  мастерской, где изготавливаются  вещи и явления по заранее заданным рецептам, – а своего рода эмбриологию  – учение о том, каковы пути естественного  зарождения и вызревания явлений  в материнском лоне Космоса.

Теократический  принцип

Исследователи, оценивающие  специфику Запада и Востока, справедливо  отмечают линию водораздела: Запад  со времен позднего Средневековья начал, по сути, отделение гражданского общества, олицетворяемого «вольным городом», от государства, воплощающего феодально-клерикальный синтез политической и духовной власти. Город на Западе – прибежище частного интереса и отношений вольного обмена. Уже XII–XIII века в Европе стали эпохой мощных коммунитарных движений за городское самоуправление и независимость от власти сеньоров, на чьих землях первоначально строились города. Западный город позднего Средневековья – прибежище бюргерства, ставящего частные интересы превыше всего и склонного относиться скептически и даже иронически к рыцарской героике и к монастырской жертвенности. Собственно, именно в бюргерском городе и зародился дух западного Модерна, сочетающего установки деидеологизации и деполитизации, известные нам по соответствующим антикоммунистическим теориям 60-х годов нашего века.

Совсем иной статус города на Востоке. Там именно он воплощает синтез политической и духовной власти, причем в этом качестве не противостоит деревенскому миру, консервативному и набожному, а, напротив, прямо опирается на него и руководит им. Город на Востоке идеологизирован и политизирован – воплощает сакральное пространство и пространство власти, которая олицетворяет примат духа над материей, соборного единства – над приватными интересами.

Западная культурная доминанта, завещанная античностью и ярко заявленная на рубеже Средневековья и нового времени, характеризуется критическим  отношением к жреческой и воинской функциям, отличает их от «духа современности». Восточная доминанта, напротив, характеризуется  единством города и деревни, объединенных сакрально-героической патетикой. Как пишет Г.П. Федотов, в цивилизациях не-Запада «личность везде подчинена коллективу, который сам определяет формы и границы своей власти. Эта власть может быть очень жестокой, как в Мексике или Ассирии, гуманной, как в Египте или в Китае, но нигде она не признаёт за личностью автономного существования. Нигде нет особой, священной сферы интересов, запретной для государства. Государство само священно, и самые высшие абсолютные требования религии совпадают с притязаниями государственного суверенитета».

. Западное светское государство  выступает как безразличный к  ценностям и бесстрастный наблюдатель  процессов, происходящих в гражданском  обществе, и вмешивающийся лишь  в случае возникновения прямых  эксцессов и беспорядков. Восточное  теократическое государство, напротив, является постоянно мобилизованным  носителем ценностных, нравственно-религиозных  критериев, стремящимся соответствующим  образом контролировать все социальные  практики. Является ли такая модель  стеснительной для общества? Бесспорно.  Но при этом надо отдавать  себе полный отчет в том,  что эту стеснительность совершенно  по-разному ощущают и оценивают  верхи и низы общества. Для  «боярщины» во всех ее проявлениях нравственно-религиозная цензура государства выступает как то, что сковывает руки. Для низов, страдающих от произвола «боярщины», она выступает в роли последней защиты.