Северное Возрождение и Реформация

     По  мере того как социалистические идеи завоевывали общественное признание, вокруг социализма Мора разгоралась острая идейная борьба. В ней можно выделить два главных направления: одно заключалось в том, чтобы доказать, что социализм вовсе не был идеалом Т. Мора, а другое - в том, чтобы доказать, что этот идеал плох.

     Видное  место в интерпретации "Утопии" принадлежит  католической литературе. Причислив Мора к лику святых из пропагандистских соображений, католическая церковь должна была отмежеваться от социализма. Поэтому идеологи церкви пытаются разными способами внушить мысль, что коммунизм не является убеждением Мора, что смысл "Утопии" всего лишь в абстрактной проповеди братской любви, духа коллективизма и освобождения душ от инстинкта стяжательства. Второе направление критиков Мора, наоборот, связывает его идеи с социализмом, причем не только с утопическим, но и с научным, и даже с реальным. Лейтмотив этих критиков - опасность утопий, их способность становиться явью и угроза, которую они несут свободному развитию человека. "Утопии могут осуществляться, жизнь идет к утопии, - писал Н. Бердяев - и ныне мы стоим перед лицом проблемы, мучительной в совершенно новом отношении: как мы можем избежать их действительной реализации ?"

     Mop был не только основателем школы утопического социализма, но и родоначальником ее демократического направления, понимающего социализм не просто как рациональную организацию общества, но и как средство решения социальных противоречий, упразднения общественного неравенства и эксплуатации. Мор - демократ и в том смысле, что он построил политическую систему утопийцев на принципах свободы, равенства и уважения человеческой личности.

     Таким образом, Мор внес крупный вклад в историю социализма. Утопические произведения Томаса Нора и другого крупнейшего философа-гуманиста - Томмазо Кампанеллы (1568-1639) – послужили источником для социально-политических учений социалистов-утопистов XIX в. А. Сен-Симона, Ш. Фурье, Р. Оуэна и других представителей социалистической мысли.

     Огромным  авторитетом и влиянием в среде гуманистов пользовался Эразм Роттердамский, представлявший христианский гуманизм.

     Дезидерий-Эразм  из Роттердама (настоящее имя Герхардт Герхардс, 1469–1536), незаконнорожденный сын священника и его служанки, в молодости монах одного из нидерландских монастырей, упорным трудом поднялся до блестящей филолого-гуманистической образованности. В конце XV в. оказавшись в Лондоне, стал одним из наиболее активных членов местного кружка Колета. В Лондон Эразм приезжал и в последующие годы. Филологи считают Эразма самым выдающимся латинистом эпохи Возрождения, ибо он не просто возвратился к древнеримской латыни ее “золотого века”, а придал ей некоторые черты, сближавшие его латынь с европейскими языками нового времени.

     Развив  громадную литературно-издательскую деятельность, Эразм примерно с 10-х годов XVI в. становится общеевропейским (впрочем, за вычетом Италии) лидером гуманизма.

     Эразм сделал множество переводов с  древнегреческого на латинский язык. Важнейшим же из них стало первопечатное  издание греческого текста Нового завета и его латинский перевод вместе с написанным Эразмом обширным комментарием к Евангелиям (1517). Перевод этот заменил старый латинский перевод (так называемая Вульгата), переполненный ошибками, многократно умноженными в бесчисленных комментариях католических богословов и схоластиков. Строго филологический подход Эразма к текстам Нового завета создавал предпосылки и чисто исторического подхода к нему, создавал условия его будущей секуляризации. Уже в силу этого Библия (пускай и частично) была обращена против схоластики. Антисхоластические настроения Эразма, как это имело место уже у ранних итальянских гуманистов, получили свое отражение и в его глубоких интересах к идеям и произведениям “отцов церкви”, которых он тоже издавал и переводил.

     Свое  учение в целом Эразм чаще всего именовал “философией Христа”.

     “Философия  Христа”, призывавшая к возрождению  идей и идеалов первоначального  христианства, давно забытых католической церковью, погребенных под грудой обрядового формализма, в принципе доступна каждому человеку. Как подлинный гуманист Эразм не принимал тезиса ортодоксального христианства относительно радикальной испорченности человеческой природы первородным грехом. Поэтому нормальный человек, подражая Христу, способен поднимать себя до идей, зафиксированных в Священном писании (а не приспосабливать их до своей низменности, как поступает подавляющее большинство тех, кто придерживается формальной религиозности). Нужно, однако, по возможности полно знакомиться со Священным писанием, не удовлетворяясь теми отрывками, которые произносятся в церквах, к тому же на не понятной подавляющему большинству латыни. В этом контексте Роттердамец недвусмысленно высказывался за то, чтобы Писание переводилось и на народные языки, подготавливая тем самым (и тем более, конечно, своими призывами к возвращению “к истокам” христианства) идейную почву для приближавшейся Реформации.

     Изложенные  черты христианского гуманизма  Эразма позволяют характеризовать его и как проявление раннего просветительства. У Роттердамца просветительство не сводится к тому, чтобы максимально распространять в массах Писание. Никакое просветительство невозможно без значительной доли рационализма, приходившего в конфликт с положениями вероучения. Рационализм Эразма привел его в конфликт с многовековой схоластической ученостью и теснейше с ней связанным сугубо догматическим католическим богословием, как и системой моральности (во многом и социальности) отживавшего феодального общества.

     Об  этой важнейшей стороне мировоззренческой  деятельности Эразма лучше всего судить по наиболее прославленному из его произведений – знаменитой “Похвале глупости” (1509–1511). Здесь блестяще продемонстрированы его качества писателя-сатирика, снискавшие ему в нашем веке имя “Вольтера XVI в.”. Из этого произведения можно многое узнать относительно его философских симпатий и позиций. В монологе г-жи Глупости, напыщенно произносящей шутливую декламацию, самовосхваляющей себя, автор рисует в самом язвительном свете множество сторон современной ему жизни.

     Поскольку “большинство людей глупы и всякий дурачится на свой лад”, оказывается, что “в человеческом обществе все полно глупости, все делается дураками и среди дураков”. Прихотью Глупости, лики которой бесчисленны, а едва ли не наиболее ярким проявлением Глупости, служит человеческое самодовольство (filautia)], так или иначе руководствуются все люди, все сословия и прослойки, все нации, ибо Глупость богата и коллективными проявлениями. Самым же печальным из них служит война. В своих произведениях автор не раз подчеркивал, что она может быть привлекательной лишь для тех, кто ее не изведал. А в “Похвале глупости” он даже написал, что война обычно ведется всякого рода подонками общества. Автор не останавливается даже перед тем, чтобы распространить сферу действия Глупости на деятельность апостолов и самого Иисуса Христа, рассматривая в ее свете все христианское вероучение, ибо “христианская вера, по-видимому, сродни некоему виду глупости и с мудростью совершенно несовместна” - “Отнюдь не случайно дураки столь угодны Богу” (LXV). Было бы, конечно, весьма опрометчиво сделать изо всего этого вывод, что Эразм полностью отвергал христианскую религиозность. Такого рода вывод противоречил бы его изложенной выше позиции твердого приверженца “философии Христа”. Но вопрос этот очень не прост, и для прояснения его лучше всего обратиться к тому, как автор трактует здесь схоластику и неразрывно связанное с ней официально-догматическое богословие.

     Сарказм Эразма достигает едва ли не наибольшей силы при изображении богословов, которых он сравнивает с “комариным болотом” и “ядовитым растением”. В спесиво-догматическом самоослеплении они набрасываются на своих оппонентов “с сотнями своих конклюзий” и готовы всякого, кто не согласен с ними, провозгласить еретичкой. Язвительность по отношению к богословам закономерно перерастает в резко критическое отвержение схоластической учености.

     Можно считать, что именно Эразм доводит до кульминации бунт гуманистов против схоластического формализма, вступившего в непримиримые противоречия с многообразными проявлениями жизни. Он нащупывает едва ли не наиболее уязвимый пункт этого формализма, заявляя, что и сам св. Петр, ключарь Рая, вряд ли способен уяснить, “каким образом можно держать в своих руках ключи от знания, не обладая самим знанием”.

     В свете этих скептических настроений автора “Похвалы” становится понятным и столь дерзкое распространение этим сугубо осторожным ученым сферы глупости даже на положения христианского вероучения. В духе воззрения, формулировавшегося уже некоторыми схоластиками-номиналистами XIV в. (хотя, возможно, и совершенно независимо от них), он отвергал претензии на сверхабсолютную истинность, с которыми выступали схоластизирующие богословы его времени, и подчеркивал практическо-моральную интенцию “философии Христа”.

     Для выявления и изживания нередко универсальных притязаний глупости огромную роль играет природа. “Мудрость природы” Эразм весьма настоятельно подчеркивает в самых различных ее проявлениях (их примеры в особенности связаны с жизнью животных). Поскольку “природа никогда не заблуждается” (XXXIII), она способна вылечить людей от любых благоглупостей, в которые они непрерывно впадают. Немаловажно отметить, что, говоря о природе, автор “Похвалы” как бы забывает о боге, без понятия которого совершенно невозможна его морализирующая “философия Христа”. Он высмеивает и многочисленные “чудеса” (в том числе и связанные с молитвами), в которые столь рьяно верит подавляющее большинство людей. Чудом следует считать лишь саму природу во всей ее целостности и со всеми ее законами, ибо в этом решающем своем аспекте она так же непознаваема, как и сам господь-бог.

     Гуманистическое просветительство Эразма и его трактовка свободы включает в себя и другие моменты. Важнейший из них является общегуманистическим: подлинное благородство в принципе вовсе не зависит от того, где издал ты свой первый младенческий крик”. Истинная знатность – в активности и в непрерывной борьбе за моральное совершенствование. К сожалению, в реальной действительности принцип этот, с горечью констатировал автор во многих своих произведениях, остается благим пожеланием. Но исторически было весьма важным и перспективным обоснование этого принципа. Признавая природное равенство всех людей независимо от их происхождения, Эразм в некоторых своих произведениях даже утверждал, что природная одаренность при всей ее важности все же не играет решающей роли в достижении человеческого благополучия и подлинного благородства. Такую роль он приписывал воспитанию и образованию человека. Мысль эта станет одной из решающих в просветительской философии нового времени, продолжая играть первостепенную роль и в нынешней социальной философии и педагогике. Возвращаясь к Эразму, следует указать, что самому ему была, конечно, ясна неосуществимость этой сугубо демократической идеи в социальных условиях того времени. Народ остается для него исполинским многоголовым зверем, осужденным в своем подавляющем большинстве на бесконечно многообразную приверженность Глупости. В этих условиях стремление к подлинному благородству отражало возрастание роли новой аристократии, противостоявшей сословной псевдоаристократии.

     Весьма  важной стороной мировоззренческой деятельности Эразма стала его полемика с Лютером. Беспощадный критик схоластики и коррумпированной католической церкви, язвительно бичевавший множество ее пороков (особенно бескомпромиссно – продажу индульгенций), взывавший к идеям и идеалам первоначального христианства, сначала поддерживал этого воинствующего врага римской курии. Когда же яростный монах повел за собой значительные массы немецкого “зверя”, вскрывая всю поверхностность гуманистического просветительства Эразма (и ряда немецких гуманистов), когда его борьба против папизма стала обретать черты нового фанатизма, своей нетерпимостью едва ли не превосходившего католический, Роттердамец решительно от него отмежевался.

     В философском аспекте наибольший интерес представляет их полемика вокруг фундаментальной проблемы свободы воли. Лютер настаивал на исключительной роли божественного предопределения, до предела сужавшего человеческую инициативу или просто сводившего ее на нет. Эразм же в своем сочинении “О свободе воли” (1524) защищал в общем те же принципы человеческой свободы, с которыми мы встречались у итальянских гуманистов предшествующего столетия. Именно в этом духе еще в “Похвале глупости”, как бы перекликаясь с Макиавелли, автор подчеркнул, что “фортуна любит людей не слишком благоразумных, но зато отважных, таких, которые привыкли повторять: “Будь что будет”. А мудрость делает людей робкими, и потому на каждом шагу видишь мудрецов, живущих в бедности, в голоде повсюду встречающих лишь презрение и ненависть. К дуракам же плывут деньги, они держат в своих руках кормило государственного правления и вообще всячески процветают”. В трактате “О свободе воли” Эразм доказывает, что божественное провидение не отменяет свободы человеческой воли, свободы выбора, ибо без этого теряют всякий смысл все божественные призывы, зафиксированные в Писании, теряют смысл понятия греха, наказания, добродетели. Начало и конец человеческой жизни – в руках бога, но ее протекание невозможно без свободно-волевых действий человека.

     Невозможна  без определенного минимума свободы  воли и любая человеческая мораль. И она тем выше, чем больше такой минимум. В этом убеждении Эразма нет никакого волюнтаризма, ибо человек обязан непрерывно обуздывать свою волю силою разума, как бы ни сбивала его с толку всемогущая Глупость.

     Влияние Эразма из Роттердама на многих мыслителей XVI-XVII вв. было огромным. Особенно большим  было воздействие Эразма на тех религиозных мыслителей и деятелей, которые пытались освободить христианство от обрядности и множества догматов.