Игра - как культурная универсалия

1 

Что наша жизнь? Игра!

                                                                                           Козьма Прутков.

I. Введение. 

    Пожалуй, главный вопрос, который занимает умы людей с древнейших времён и по сей день - вопрос о самой жизни. Её возникновение, проявление, смысл. У каждого философа, культуролога, простого обывателя существует своя неповторимая точка зрения на вопросы бытия. Однако можно выделить несколько основных.

     Одной из самых распространенных культурологических концепций нашего времени является концепция игровой культуры. 

    В начале двадцатого века проблема игры стала привлекать пристальное внимание философов и психологов. Причины этого интереса в том, что для философов и культурологов возникли проблемы в понимании и осмыслении культуры и её феноменов. Тогда как для психологов, игра всегда была важнейшим социально-психологическим механизмом развития и формирования человека. Существует большое количество теорий игры и подходов к объяснению причин её возникновения. Все существующие теории можно разбить на три группы: 1. Игра как культурный феномен и фактор развития культуры (Й.Хейзинга, Х. Ортега-и-Гассет, Г.Гессе, Е.Финк)2.Игра как реализаия влечений чувств и переживаний (К.Бюлер, З.Фрейд, А.Адлер, А.Валлон); 3. Игра как фактор духовного развития ребенка (К.Д.Ушинский, Ж.Пиаже, Л.С.Выготский, Д.Б.Эльконин). К этому следует ещё добавить то, что выделенные подходы неоднородны и каждый из авторов имеет свое видение и решение проблем игры. В своей работе я рассмотрю теории, которые выше отнесены к первой группе. 

                II. Идея “культуры-игры”. Теория Хейзинги. 

    Наиболее ярким представителем концепции игровой культуры является голландский культуролог И. Хейзинга (1872-1945).

Йохан Хейзинга (1872-1945) известен своей работой "Homo ludens" ("Человек играющий"), в которой он защищает тезис об игровом характере культуры. Если его концепция и не перечеркивает значение труда как культурообразующего фактора истории, но, во всяком случае, бросает ему вызов. Игра старше культуры, игра предшествует культуре, игра творит культуру - таков лейтмотив концепции Хейзинга.

    Свой  интерес к человеку играющему  Хейзинга обосновывает следующим  образом: “Когда мы, люди, оказались далеко не столь мыслящими, каковыми “век более радостный'' счел нас в своем почитании Разума, для наименования

2 

нашего вида рядом  с homo sapiens поставили homo faber, человек-делатель. Однако термин этот был еще менее  подходящим, чем первый, ибо понятие faber может быть отнесено также и к некоторым животным. Что можно сказать о делании, можно сказать и об игре: многие из животных играют. Все же, мне кажется, homo ludens, человек играющий, указывает на столь же важную функцию, что и делание, и поэтому, наряду с homo faber, вполне заслуживает права на существование”.[Хейзинга, “Человек играющий”, стр.19, изд. Прогресс - Традиция, 1997.]

    Игра в концепции Хейзинги - это культурно-историческая универсалия. Как общественный импульс, более старый чем сама культура, игра издревле заполняла жизнь и, подобно дрожжам, заставляла расти формы архаической культуры. Дух, формирующий язык, всякий раз перепрыгивал играючи с уровня материального на уровень мысли. Культ перерос в священную игру. Поэзия родилась в игре и стала жить благодаря игровым формам. Музыка и танец были сплошь игрой. Мудрость и знание находили свое выражение в освященных соревнованиях. Право выделилось из обычаев социальной игры. На игровых формах базировались улаживание споров с помощью оружия и условности аристократической жизни. Хейзинга убежден, что культура в ее древнейших формах "играется". "Она происходит из игры, как живой плод, который отделяется от материнского тела, - пишет автор, - она развивается в игре и как игра". "Культура зачинается не как игра и не из игры, а в игре". [Хейзинга, “Человек играющий”, стр.62-63, изд. Прогресс - Традиция, 1997.]       Роль игры в истории культуры не всегда была одинаково велика. По мере культурного развития игровой элемент отступает на второй план, растворяется, ассимилируется сакральной сферой, кристаллизуется в учености и в поэзии, в правовых отношениях, в формах политической деятельности. Но игровой инстинкт, по мысли Хейзинги, может проявиться в любой момент, вовлекая в процесс игры и отдельного индивидуума и человеческие массы.

   Обзор истории культуры, ее различных эпох приводит ученого к выводу об убывании игрового элемента в культуре. Вытеснение игры, начавшееся в 18 в., фактически заканчивается к 19 в. Духом общества, по мнению Хейзинги, начинает завладевать трезвое, прозаическое понятие пользы. Получает признание постыдное заблуждение, что экономические силы и экономический интерес определяют ход истории. Дух рационализма и утилитаризма убили таинство и провозгласили человека свободным от вины и греха. Труд и производство становятся идеалом, а вскоре идолом. Культура гораздо меньше играется, чем в предшествующие периоды. Эта ситуация является наилучшим показателем кризиса европейской культуры, достигшего в XX веке полного своего выражения. [Хейзинга, “Человек играющий”, стр.182, изд. Прогресс - Традиция, 1997.]

    Бесспорное достоинство и актуальность исследования голландского ученого обусловлены тем, что анализ истории культуры под знаком игры  
 

3 

сопряжен автором  с жизненными процессами и катаклизмами современного сознания, с перспективами культурного движения. Позднебуржуазная культура теряет игровую традицию; там же, где похоже, что она играет, отмечает Хейзинга, - игра эта фальшива. Автор предупреждает о порче, разрушении культуры, уходящей от своих истоков. Игра, наполненная эстетическими моментами, "проигрывающая" и творящая духовные ценности, - ранее культуросозидающий фактор, - ныне переродилась в суррогат игровой деятельности - в спорт. Он превратился в научно-технически организованный азарт. Из единства духовного и физического он сохранил низменную физическую сторону. Культурная игра - игра общественная и общедоступная. Чем больше в ней участников и меньше зрителей, тем плодотворнее она для личности. [Хейзинга, “Человек играющий”, стр.184, изд. Прогресс - Традиция, 1997.]

    Анализ современного сознания автор "Homo ludens" сопровождает понятием "пуэлиризм" - понятием, которое передает наивность и ребячество одновременно. Пуэлиризм противоположен игровому сознанию, он несет в себе несамостоятельность, грубость и нетерпимость юношества. В основе пуэлиризма - путаница игры и серьезного. Работа, долг, жизнь не воспринимаются современным человеком серьезно, и, наоборот, игровая деятельность приобретает серьезный характер. Политические речи ведущих лидеров - злое озорничание, замечает Хейзинга. В современной жизни царит фальсификация игровой деятельности: темперамент переросших детей и мудрость юношеских клубов. Сюда попадает, к примеру, легко удовлетворяемая и никогда не насыщаемая потребность в банальных развлечениях, жажда грубых сенсаций, тяга к массовым зрелищам. Ранние эпохи не исключают подобных явлений, но там нет массовости и жестокости, с которой они проявляются в публичной жизни сегодня. В пуэлиризации культуры сыграло роковую роль вступление полуграмотной массы в духовное общение, приведшее к девальвации нравственных ценностей, полагает Хейзинга. [Хейзинга, “Человек играющий”, стр.194-195, изд. Прогресс - Традиция, 1997.]

    Путь преобразования культуры ученый видит в распространении нового общественного духа. Необходимо возродить в широком культурном сознании первозданную игровую природу. Такова по сути альтернатива духовному кризису, предложенная в “Человеке играющем”.

    Концепция "культуры-игры" конструирует своего рода образную модель культуры, базирующуюся на гуманистических ценностях, вступивших в противоречие с реальностью 20 в. Такие понятие, как закон, порядок, благородство, честь, порядочность, свобода, бескорыстие, душевное равновесие, коллективность, гармония и целостность личности, определяют игровую альтернативу. Тесны и многообразны узы, связующие игру и красоту. Игра пронизана ритмом и гармонией, ей присущи радость и изящество.

4 

    Условность игры как таковой подчеркивает релятивность проекта Хейзинги. Этот момент особенно виден в его "Осени Средневековья". "Действительность полна страстей, трудна и жестока, - пишет он, - ее возводят до прекрасной мечты о рыцарском идеале, и жизнь строится как игра". И далее. "Стремление к более прекрасной жизни наполняет общество элементами игры".[Хейзинга,”Осень Средневековья”,стр.13-17, изд.”Айрис”,2004]

    Не всякая игра может быть культуросозидающим фактором. Подлинная культура требует "благородной игры". В этой идее достоинство гуманиста Хейзинги, выступающего против произвола и варварства, но в то же время и основное противоречие заявленной темы, в которой проблема серьезного и игрового запутана в коловращении понятий. Ведь сама по себе игра ни добра, ни дурна. И если человек оказывается в ситуации морального выбора, Хейзинга предписывает ему решение, достойное кантовского категорического императива. Нравственная совесть представляет мерило человеческого поступка.

    Немаловажную  функцию в реализации игрового  начала выполняют идеалы социальной  жизни, определяющие духовную жизнь общества. В определенные моменты истории игра выполняет роль драматургической основы в реализации высшего социального сюжета, социально-нравственной идеи. Общественные идеалы, несомненно, содержат много игрового, так как они связаны с областью мечты, фантазии, утопических представлений и могут быть выражены лишь в игровом пространстве культуры. Согласно концепции Хейзинги, целые эпохи «играют» в воплощение идеала, как, например, культура Ренессанса, стремившаяся к возрождению идеалов античности, а не к созданию принципиально новых, «своих» ориентиров. [Хейзинга, “Человек играющий”, стр.173-174, изд. Прогресс - Традиция, 1997.]

    Особенности стиля "Человека играющего" исключают разработку строго научной концепции. Идея "культуры-игры", по преимуществу, обладает свойствами плодотворного научного мифа, позволяющего глубже понять специфику современных духовных процессов путем постижения фундаментальных основ культурной традиции.

       III. Игра как привилегия элиты. Теория Ортеги-и-Гассета.

     Тема игры воодушевила также испанского философа Х. Ортегу-и-Гассета (1889-1955). Подобно Хейзинге Ортега озабочен судьбой современной культуры, кризисным бытием личности в условиях "массового общества".

Являясь беспощадным  критиком массовой культуры, захлестнувшей  Европу в нынешнем столетии, Ортега-и-Гассет противопоставляет ей подлинную  «живую» культуру, которую человек  делает личным достоянием, обращаясь  к ней в силу спонтанной внутренней потребности. Характеристика «живой» культуры, данная испанским философом, созвучна критериям игры

5 

Хейзинги. Сущность культуры, по мнению этих мыслителей, составляют спонтанность и отсутствие прагматической установки. Из конкретных элементов  такой культуры складывается «элитарный» пласт культурного процесса, противостоящий натиску массовой культуры

    Ортегу по праву называют теоретиком  элиты. Свои социологические идеи  он достаточно определенно выразил  в небольшой по объему, но широко  известной книге "Дегуманизация искусства". Он склонен считать, что существуют две разновидности рода человеческого: "народ", или масса, являющаяся "косной материей исторического процесса"; элита - особо одаренное меньшинство, творцы подлинной культуры. Предназначение "лучших" - быть в меньшинстве и сражаться с большинством. В течение полутора веков серая толпа претендовала на то, чтобы представлять "все общество". С этим Ортега связывает все недуги Европы. По его убеждению, близится время, когда общество от политики и до искусства вновь начнет складываться, как должно, в два ордена или ранга: орден людей выдающихся и орден людей заурядных. [Ортега-и-Гассет, “Дегуманизация искусства”, стр. 2-5, изд.1991г.]

    Жизнь людей выдающихся сосредоточена в сфере игровой деятельности.

Игра противопоставляется обыденности, утилитаризму и пошлости человеческого бытия. В произведениях испанского автора установка на игру приобретает различные оттенки: от трагического до ликующего, спортивно-праздничного чувства жизни. В "Медитации о Дон-Кихоте" Ортега полагает, что способ существования подлинной личности заключается в трагедии. Трагический герой - это избранник, принадлежащий духовной элите, определяющим его качеством является способность к созерцательной игре. В отличие от обывателей, герой не берет необходимость в расчет, сопротивляется привычному и общепринятому, руководствуется собственной свободой воли. Свои философские откровения Ортега завершает символически: ночью на парижском кладбище два бессмертных флоберовских пошляка Бувар и Пекюше хоронят поэзию во имя натурализма и детерминизма. Духовный кризис эпохи завершается.[ Ортега-и-Гассет, “Медитация о Дон-Кихоте”, стр.1,19,24, изд. “Эстетика. Философия культуры”. 1991г.]