Посягательство на жизнь сотрудника

В Краткой Правде (Правде Ярославичей) предусматривалась ответственность за убийство важнейших княжеских чиновников уже в трех статьях, что, несомненно, свидетельствует о росте управленческих структур князя и понимании последним их роли в укреплении института его власти. Отсюда стремление к особой уголовно правовой охране деятельности и личности уполномоченных субъектов феодальной администрации, которое воплотилось в установлении комплекса нормативных запретов посягательств на представителей власти. По сути, совокупность этих запретов представляет собой своеобразный уголовно-правовой институт древнерусского законодательства, в пользу чего говорит последовательный порядок расположения статей, содержащих описание преступлений против должностных лиц княжеской власти (ст. 19-23). Законодатель, таким образом подчеркивает тот факт, что эти статьи образуют одно взаимозависимое целое. В дореволюционной литературе также отмечалось, что ст.19-23 Правды свидетельствуют об особой княжеской защите лиц, находящихся вне общей обычно-правовой юрисдикции[6]. О том, что все вопросы наказания уполномоченных лиц феодальной администрации относились к компетенции специального княжеского суда, косвенно свидетельствует ст. 34 Краткой Правды, предусматривавшая пеню в 12 гривен за умучение (истязание, наказание) вышеупомянутых субъектов, совершенное без княжа слова – т.е. общинным судом[7] или в порядке самосуда[8]. Привилегированность же уголовно-правовой защиты обеспечивалась, во-первых, размером взимаемой за убийство виры - двойным, во-вторых, специальным порядком взимания - преступник уплачивал ее единолично, что фактически означало конфискацию всего его имущества, если не продажу самого в рабство[9].

Статья 19 Правды карала штрафом в 80 гривен за причинение смерти "в обиду" огнищанину[10] - главе княжеской администрации с весьма обширными полномочиями[11] и подъездному – подведомственному огнищанину чиновнику, отвечавшему за налоговые поступления в бюджет князя[12]. В историко-правовой литературе не существует единообразного понимания термина «в обиду». Для истолкования убийства «в обиду» Е.И. Щепкин предлагал учитывать принцип ответственности: коль скоро виру платил виновный персонально, стало быть, убийство в обиду – это такое причинение смерти, при котором преступник известен (в то время как убийство в разбое предполагает неизвестность убийцы)[13]. Вряд ли данное объяснение следует считать убедительным, поскольку порядок реализации ответствен­ности за содеянное отнюдь не тождествен сути деяния как такового. Более распространена в литературе трактовка обиды как элемента субъективной стороны преступления А.А. Зимин утверждал, что убийство «в обиду» есть не что иное, как лишение жизни на почве кровной мести[14]. Т.Е. Новицкая справедливо критикует эту точку зрения за нелогичность, отмечая, что невозможно ввести наказание за совершение кровной мести, если не отменена сама месть[15]. По ее мнению, следует говорить об убийстве, совершенном за обиду, т.е. в отместку. В дореволюционных историко-правовых исследованиях некоторые авторы также трактовали обиду как мотив данного преступления. Н.А. Рожков, например, считал, что «в обиду» является указанием на субъективную сторону деяния и означает злонамеренное, заранее обдуманное убийство[16].

Статья 21 Правды содержала предписание о немедленной и жестокой расправе за лишение жизни огнищанина в связи с исполнением или, точнее сказать, при исполнении таких должностных обязанностей, как охрана княжеского имущества от грабителей. Следует отметить, что толкование указанной нормы является весьма разноречивым. Главный предмет дискуссии - вопрос о том, кем же следует считать в этой статье огнищанина - грабителем или жертвой. Сторонники первой точки зрения обычно ссылаются на ст. 38 Правды, предусматривавшую возможность расправы над вором, застигнутым на месте преступления, а ст. 21 считают ее частным случаем, указывая, таким образом, на стремление древнерусского законодателя обозначить то обстоятельство, что убийство вора ненаказуемо, сколь бы высокое социальное положение он ни занимал.

Так, М.Ф. Владимирский-Буданов подчеркивал, что, коль скоро в Русской Правде наличествует норма общего характера, закрепляющая право на оборону имущества от грабителей, то «случай татьбы, совершенной огнищанином, возбудил вопрос, может ли собственник так же поступить с княжескими дружинниками, как с простыми людьми; закон поспешил ответить в утвердительном смысле...»[17]. Схожую позицию отстаивал А.А. Зимин, утверждая, что если ст. 19 предусматривала уплату виры преступником, ст. 20 - виры общиной, то ст. 21 Правды - случаи, когда виры никто не платил, поскольку огнищанин сам оказывался вором, убитым на месте преступления[18].

Примечательно, что за убийство высших княжеских слуг - приказчика и управляющего конюшнями, так же как и за причинение смерти огнищанам, выплачивалась вира в двойном размере. Соловьев писал, что «звание тиуна., можно означить словом «приставник» с неопределенным значением: приставник смотреть за домом, за конюшней, за судом»[19]. Данный факт свидетельствует о том, что основным объектом охраны в исследуемых статьях (19-23) являются не столько личность и ее социальное происхождение, сколько характер осуществляемых ею функций в рамках дворцово-вотчинной системы управления.

В Пространной Правде институт уголовно-правовой охраны представителей власти получает свое закрепление и последующее развитие. Во-первых, на фоне продолжающегося роста дворцово-вотчинной системы управления и, следовательно, усложнения функций государственного аппарата наблюдается тенденция к существенному расширению круга охраняемых лиц. Она проявилась в дальнейшей проработке и унификации законодательных терминов, предназначенных для обозначения уполномоченных субъектов феодальной администрации. Так, для характеристики лиц, принадлежащих к привилегированному княжескому окружению, вместо термина «огнищанин» стал применяться термин «княж муж», несущий более обширную смысловую нагрузку и включающий в свое содержание значительно больший круг субъектов. Зависимые от князя люди, возглавлявшие различные отрасли дворцового управления, фигурируют в Пространной Правде как тиуны - огнищные, конюшные, ратайные и др.

Во-вторых, изменилось само содержание нормы, устанавливающей ответственность за убийство уполномоченных субъектов княжеской власти. Анализ ст. 3-8 Правды позволяет сделать вывод, что законодатель при формулировании запрета посягательств на представителей феодальной знати перешел от казуистического способа изложения уголовно-правового материала к абстрактному. Так, если ст. 3 предусматривала применение уголовной репрессии за убийство «княжа мужа» «в разбое» в виде штрафа в 80 гривен, то в последующих статьях (за исключением ст. 6, 7) рассматривались лишь процессуальные аспекты его уплаты. Отказавшись выделять в отдельные составы преступлений случаи убийства огнищан и тиунов «в обиду» (ст. 19 Краткой Правды) и «у клети...» (ст. 21), он, таким образом, предложил расценивать любое причинение смерти «княжим мужам» в связи с исполнением ими своих должностных обязанностей как совершенное «в разбое». Впрочем, Л.В Черепнин указывал, что ст. 21 Правды Ярославичей отчасти нашла воплощение в ст. 40 Пространной Правды, предусматривавшей право собственника убить вора, если последний оказывает сопротивление, делающее невозможным его задержание. Однако в этой статье не упоминаются ни огнищанин, ни тиун, ибо их убийство грабителями при указанных выше обстоятельствах квалифицируется как совершенное «в разбое»[20].

Разумеется, подобные деяния следовало бы отнести к преступлениям против личности, однако законодатель XI в., еще не обладая должным технико-юридическим уровнем изложения материала, поместил их вместе с преступлениями, нарушающими интересы княжеской власти, взяв за критерий общности не объект, а личность потер певшего. Очевидно, осознавая, что подобный правотворческий ход может вызвать существенные затруднения в правоприменительной практике, а также желая подчеркнуть привилегированность состава, предусмотренного ст. 6, авторы Правды уже в следующей статье конструируют состав при особо отягчающих обстоятельствах. Так, ст. 7 Пространной Правды распространялась на ситуации, когда убийство представителей княжеской администрации совершалось не по личным мотивам, а в связи с осуществлением данными субъектами служебной деятельности. Соответственно и степень уголовно-право­вого воздействия за совершение такого преступления предусматривалась качественно иная. Так, вместо дикой виры, известной еще Правде Ярослава, Пространная Правда установила новый вид наказания - поток и разграбление, т.е. изгнание из общины вместе с женой и детьми и конфискацию всего имущества. Фактически это означало либо беспрепятственную расправу над «головником» и его семьей со стороны князя, либо их переход из вольного состояния в холопство, так как изолированный от общины и лишенный ее поддержки убийца становился беспомощным.

Принимая во внимание вышеизложенное, можно констатировать следующее: законодатель XI в. хотя и размещает в логической последова­тельности некоторые преступления, посягающие на различные объекты, но тем не менее четко разграничивает «убийство» и «разбой». Отметим, что схожей позиции придерживается и современный законодатель, использующий различные термины для характеристики умышленного, противоправного лишения жизни другого человека, когда право человека на жизнь является непосредственным объектом преступления, и умышленного, противоправного причинения смерти лицу в связи с выполнением служебной деятельности, где лишение человека жизни составляет необходимый признак объективной стороны более опасного преступления[21].

Итак, уже раннефеодальному русскому законодательству были известны наиболее тяжкие преступления, посягающие на деятельность и личность уполномоченных субъектов государственной власти. Правовые акты периода становления централизованного Русского государства существенно конкретизируют перечень охраняемых объектов в сфере нормальной управленческой деятельности и фактически закрепляют те объективные и субъективные признаки посягательств на порядок управления, которыми пользуется и современный законодатель при конструировании аналогичных составов преступления. Отсюда можно заключить, что сопротивление властному управленческому воздействию имеет типовые формы выражения, т.е. обладает неким онтологическим статусом. Качество закрепления этих форм в законодательстве обусловлено конкретно-историческими условиями жизни общества и, в немалой степени, состоянием юридической техники в тот или иной период общественного развития.

Издание Уложения не оставило дальнейшего развития законодательства не только в силу движения юридической жизни, но и потому, что оно представлялось сводом неполным[22]. Еще в царствование Алексея Михайловича появляются нормы, дополнившие Уложение. Реформаторская деятельность Петра I, охватывавшая все стороны государственной жизни, выразилась и в столь же обширной законодательной деятельности, в том числе, в уголовном законодательстве.

Первая петровская систематизация уголовно-правовых норм была произведена в 1715 г. при создании «Артикула воинского».

Впервые в истории русского права подробно регламентировались воинские преступления, т.е. преступления, направленные против установленного порядка несения воинской службы (главы 4-15). Это было связано с проведенной Петром 1 военной реформой и характером закона, закрепившего реорганизацию армии. К воинским преступлениям относились, уклонение от воинской службы, дезертирство, сопротивление офицеру и многие другие. Авторитет начальника в армии безусловен Уголовно-правовой охране высших и низших офицеров посвящена Глава 3 «Артикула Воинского» 1715 года. Артикул 21 устанавливал наказание за высказывание насмешек в адрес генералов и фельдмаршалов в виде тюремного заключения Артикул 22 предусматривал ответственность за оскорбление названных лиц в связи со служебной деятельностью вплоть до смертной казни Согласно артикулам 24 и 25 карались смертной казнью и вооруженные посягательства на пред­ставителей высшего и среднего офицерского звена. Угроза или физическое насилие в отношении сержантов и капралов в связи с их должностной деятельностью в мирное время наказывались поркой шпицрутенами, если данное преступление совершалось во время похода против неприятеля, наказание - смертная казнь.

Основной целью наказания по Артикулам являлось устрашение, что явствовало из специальных оговорок типа: «дабы через то страх подать и оный от таких непристойностей удержать»[23]. Устрашение сочеталось с публичностью наказаний. Казнь производилась в людном месте, о ней предварительно объявлялось.

Как и в предыдущих законодательных актах, в законодательстве периода становления абсолютизма также прослеживается смешение объектов.

На основании изложенного можно сделать вывод, что в «Артикулах Воинских» 1715 г. прослеживается тенденция выделения двухобъектных насильственных преступлений, в том числе и против порядка управления[24]. Посягательства на жизнь, здоровье, честь и достоинство представителей власти рассматривались, как преступления против личности. В то же время стали выделяться преступления против порядка управления, не связанные непосредственно с личностью представителей власти: например, срывание и истребление указов, наказываемое смертной казнью, в чем проявилось особое отношение абсолютистской психологии к писаным нормативным текстам, символам царской воли.

Начиная с эпохи абсолютизма, в законодательстве об охране деятельности представителей власти прослеживаются две тенденции. Первая заключалась в том, что уголовно-правовое регулирование нормальной деятельности органов государственной власти осуществлялось посредством комплекса специальных запретов, охватываюших практически все возможные варианты преступных посягательств на власть и ее уполномоченных субъектов. Вторая состояла в отказе от конструирования специальных норм, предусматривающих ответственность за посягательство на жизнь представителей власти, либо в отнесении данных норм к преступ­лениям, направленным на иные объекты. Объясняется это недостаточной развитостью теории уголовного права, в частности, учение о «двухобъ­ектных» преступлениях, которые, нарушая определенную систему благ, причиняют вред, в том числе и интересам личности. Все посягательства на управленческую деятельность представителей власти, не связанные с причинением им смерти, были снабжены суровыми санкциями. Когда же дело касалось убийств представителей власти, содеянное квалифицировалось как преступление против личности. Непоследовательность законодателя в период абсолютизма проявилась в том, что менялись указы, нередко противоречивые и по отношению к Уложению, и между собой, в судебную практику вносился хаос.

Наиболее разработанным и систематизированным уголовным законом в России до 1917 г. признается Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года. Уложение представляет собой весьма объемный правовой акт, содержащий 2224 статьи и во многом носивший еще казуальный характер.