Мировозрение и городской организм

В каждую эпоху люди по-особому видели мир. И в каждую эпоху перед ними возникал свой идеал, свой «город мечты», сверяясь с которым, они формировали предметно-пространственное окружение. В зависимости от мировосприятия менялось и отношение к целостности городского организма и его среды. В одних случаях люди исходили из представления об окружающем их мире как соединении объектов и явлений. В других случаях предметно-пространственное окружение воспринималось как нечто текуче, непрерывное, изменчивое и вместе с тем сохраняющее целостность.    

Первая позиция находила выражение в стремлении к регулярности, геометрической пра­вильности формы.

Вторая позиция получила выражение в сложности живописной упорядоченности

Основные очертания зависимости между мировосприятием, идеальными моделями окружения и теми формами, к которым приходила организация предметно-пространственного окружения.

Греческую культуру часто представляют ориентированной на ясную уравновешенность зрительных образов пластики.

Реальные города классического периода Древней Греции — при всей широте различий по величине и населенности, материальному богатству и интенсивности общественной жизни — обнаруживают черты принадлежности одному архетипу. Все здесь обозримо, размерено, конечно, телесно. Наверху, на холме или скальном плато, поднимался видимый отовсюду акрополь — верхний город с его храмами, у подножия холма или на некотором отдалении от него лежал нижний город с жилищами, мастерскими ремесленников и агорой — рынком и центром общественной жизни.

Основой структуры городов Римской империи был крест пересекающихся главных улиц, объединенных колоннадами на всем их протяжении.

Греческий город в целом и своих частях — пример предметно-пространственной среды, отра­зившей восприятие мира как соединения суверенных объектов. О таком восприятии свидетельствует и литература. Гомер называет множество деталей «одиссеева славного дома», с его «длинным рядом горниц просторных, широким и чисто мощенным двором, обведенным зубчатой стеною». Мы, однако, не узнаем от него о ландшафте, среди которого стоял дом. Пространство и позже, для греческой классики, — лишь промежуток, расстояние между материальными телами.

У Аристотеля пространство выступает как некий результат отношений предметов материального мира. В древнейших греческих городах «суверенность» зданий позволяла располагать каждое, подчиняя его своим, внутренним факторам. Целостность города возникала спонтанно, улицы связывались в трудно постигаемый лабиринт. С VII века до н. э. необходимость решительных и быстрых градостроительных мероприятий  породила прямоугольную «гипподамо-ву» планировку (Пирей, Милет, Родос, Олинф и др.).

Структура сетки улиц  противостояла природным очертаниям и была независима от сооружений, которые строили в определяемых ею ячейках-кварталах.

Планировочный каркас, окончательно оформился уже во времена Римской империи. Военный лагерь — «каструм» — стал прототипом городской структуры. Четкий ее прямоугольник рассекался крестом, образованным двумя главными улицами — «кардо» и «декуманус». Улицы и постройки сохраняли независимость друг от друга.

Римский город зафиксировал новое отношение к пространству. Появились четко органи­зованные открытые общественные площади форумов. Сооружения форума — уже не объемные тела, стоящие независимо. Они обрамляют площадь, подчиняясь избранным для неё очертаниям.

Иные архетипы предметно-пространственного окружения получали развитие в городах сред­невековья. Застройка городов Средней Азии, Ближнего Востока и Магриба сливалась в плотные, почти непрерывные массивы.

Уличное прост­ранство  в городах Востока вдруг оказывается перекрытым сверху, проходя под постройками или проникая в их тело. Зданиями-улицами и зданиями-площадями, были знаменитые базары Востока. Здесь стерто противопоставление внутреннего и внешнего, здания и не-здания.

Дома — хоть каждый из них сохранял свои особые черты — включались в целостность замкнутого блока застройки. Развитие соседских связей получало материальное воплощение пространственного окружения подчеркнута характером жизни, которая развертывается в ее пределах.

Средневековая уличная сеть не поглощается застройкой — хотя иногда нависающие по обеим сторонам верхние этажи домов, аркады, вбирающие в себя пешеходные пути, арки, переброшенные над проездом, и делали какую-нибудь улицу похожей на тоннель.

Средневековый дом не имел внутренней завершенности композиции. Часто стирались и ясные разграничения между соседними зданиями, они как бы врастали одно в другое. Нависающими этажами, эркерами, далеко выходящими за плоскость фасада, как бы разрыхлялась граница между внутренней и внешней средой.

«Идеальный город» средневековья отражал  идею «небесного города»,  города — символа вселенной. Объект вновь утвердился в своей суверенности, вновь стал претендовать на особую роль в картине предметно-пространственного окружения.

В эпоху Возрождения целостное бытие людей средневековья дробится, разделяется. Обособляется жизнь в искусстве, и само искусство начинает вычле­няться из других видов деятельности. Человек начинает осознанно утверждать за собой способность порождать красоту. В пределах самого зодчества происходило внутреннее расслоение. Декоративно-символическая форма отделилась от кон­струкции. Вычленялись как особые, самостоятельные проблемы — гармония, пропорции, ритм, абсолютизировались некие числовые каноны, которые получили  значение универсальных правил красоты. Целостность города пытались осмыслить лишь в связи с поиском его идеальной структуры, которую представляли себе как некий абстрактный объект, геометрическое построение, подчиненное единому центру,— таковы были проекты «идеальных городов».

Один из немногих примеров реализации  такого проекта — строительство небольшой крепости Пальма Нуова близ Венеции по проекту 1593 года (приписывается В. Скамоцци). Красив чертеж плана, красивы и аэрофото — эстетическая ценность проектного замысла целиком уместилась в рисунке уличной сети, только он и был предметом творчества — как и в проектах «идеального города».

Единство площади определялось прежде всего полем притяжения главного объекта. Улица же оставалась лишь путем, связывавшим равноценные и независимые одна от другой постройки. Короткая улица Уффици во Флоренции, стороны которой Д. Вазари объединил общим карнизом и колоннадами зданий администрации дома Медичи (1560— 1574), равно как и ансамбль Капитолия в Риме, где Микеланджело соединил площадь с монументальной лестницей и открыл ее к обширной дали, уже предвещают новую эпоху, заключая в себе черты ансамблей барокко.

В эпохе Возрождения город как единство жизненных процессов и предметно-пространственного окружения остался не только не подчинен преобразующей деятельности, но и не осознан.

Совмещение различных художественных систем и различных типов структуры среды стало с тех пор обычным для городов Европы.

Эпохе Барокко принадлежит концепция города как произведения искусства. Развитие капиталистических отношений побуждало рост общественных функций города. Предметно-пространственное окружение, становилось сценой зрелищ, помогающих манипулировать сознанием масс. Иде­ологические цели абсолютизма влияли на крупнейшие градостроительные начинания конца XVI — начала XVII века. Теперь сам человек превращался как бы в частицу ансамбля.

Единство города барокко определяется целостной структурой, которая, однако, не захватывает все пространство, а образована из серии главных узлов, соединенных линейными элементами (прямимы, широкими улицами застроенными под один карниз). Эта структура как бы накладывалась на территорию города, а промежутки между ее элементами сохраняли планировку, или заполнялись художественно нейтральной тканью застройки.

Средневековый город складывался в ходе естественного разрастания, определявшегося принципами развития, заложенными в самой культуре. Кульминациии системы города Барокко определяли дворец, храм, площадь.

Единство средневековых городов Западной Европы основывались на строго канонизированом соотношении символических элементов, почти не стеснявшем выбора конкретных пространственных форм. Благодаря этому они столь индивидуальны и не схожи между собой.

Особенностью городов средневековой Руси была их относительно малая плотность. Посады, выходившие за пределы обвода укреплений, снимали четкость разграничения между городом и ландшафтом вокруг. Русские города обычно ставились по берегам рек, и в тех случаях, когда город разрастался на разных берегах, пространство реки единство города ощущалось через систему вертикалей, доминировавших над его территорией,— церквей и колоколен, которыми отмечались главный городской центр и второстепенные центры.

Древнерусский город, не был жестко противопоставлен негородскому окружению и осознавался частью целого, которое охватывало все тяготеющие к нему сельские поселения.

Центром гуманистического мировоззрения Ренессанса стал человек. Соответственно изменились идеалы  градоустройства. Появились проекты идеальных городов (Филарете, Ф. ди Джордже Мартини, Дж. Вазари. П. Катанео, В. Скамоцци ). Изучение мира закономерностей привело к линейной перспективе как средству системной организации живописного пространства. «Перспектив­ность» проецировалась на формообразование пространства архитектуры и градостроительства.

Город был организован как грандиозное зрелище, система новых прямых улиц была просечена сквозь сложившуюся городскую ткань. Архитектура, скульптура живопись в равной мере участвуют в организации пространства.

Западноевропейский классицизм XVIII столетия унаследовал у барокко идеал города как произведения искусства. Для реализации идеи по – прежнему прибегали к созданию сквозных перспектив, объединяющих визуальными связями обширные территории. Монументальное искусство концентрировалось на декортивных задачах. Самая крупномасштабная реализация идеи «города как произведения искусства» - строительство Петербурга и перепланировка в конце XIX – начале XX века множества больших и малых городов Росии. «Строгий, стройный вид», едва ли не определяющая ценность классицизма, повсеместно утвердился в городских ландшафтах черты идеального города в массовом сознании сдвинулись, переменились. Классицизм характеризовался сопряжением классического и романтического.

Культуру XIX века отличал мощный наплыв зрительных образов — стали доступны самые от­даленные уголки планеты. «Города мечты»  -  «висящая архитектура» со смелыми арками и массами на сквозных чугунных опорах.

Следствие капиталического отчуждения  труда - целосность города связывалась в сознании только с двухмерной отвлеченностью плана, но не с пространственными реалиями застройки. Организация города обусловливалась чисто рациональной деятельностью. Та же тенденция  во второй половине XIX –начале XX века была присуща и активно развивавшимся городам Европы. Нью – Йорк интересен тем, что  здесь её реализация не  осложнялась взаимодествием с прочной культурной традицией; обособление овещественных результатов человеческой деятельности благодаря этому наглядно проявилось на всех уровнях шкалы пространственных величин. Хаос форм изначально коренился в таком восприятии. Единое пространство города превратилось в формальное знание о пространстве.

Ситуация усложнялась изменениями в культуре, которые определялись урбанизацией, ростом городов и городского населения. Хаотизм форм распространялся в буржуазной культуре на фоне наступления «машинной цивилизации», порожденной промышленной революцией. Техника стала предъявлять людям новые системы упорядоченного окружения. Это ознаменовано начало второй половины XIX столетия. Поиск утраченной целостности - главный пункт творческих программ всех направлений в архитектуре, декоративном искусстве и  дизайне.

В России начала XX века подобную замкнутую в себе гармонию создавал в особняках очень богатых клиентов архитектор Ф. Шехтель (построенный им в 1903 г. особняк Рябушинских в Москве на Малой Никитской — ныне дом-музей А.М. Горького — был едва ли не самой яркой среди построек этого типа в рамках всего международного стиля модерн). Борьба с эклектикой породила «новое движение» в архитектуре и дизайне, ставившее уже на грани XIX и XX столетий задачу не только возродить тотальное единство предметной среды, но и, гармонично ее организуя, оказать преобразующее влияние на общество. Техника стала восприниматься не только образцом формообразования. Ее могущество казалось основанием для того, чтобы распространить рационально-утилитарное отношение на весь мир вообще. Рождалась вера в то, что тотальная унификация формы — самое доступное средство преобразования неупорядоченности в гармонию. Ле Корбюзье, приняв аналогию, сделал вывод: если изменение устройства машины изменяет ее функцию, то изменение структуры города, «машины социальной жизни», должно вести к перестройке социальных процессов.