Архитектурное наследие Советского Союза

Социологии архитектуры понимается как раздел социологии, отличающийся собственным предметом исследования, а также своей теоретической основой от существующих разделов науки, социальной теории, и выбирающей сооружения в качестве своего объекта. В отличие от социологии города, региональной социологии, социологии планирования, жилища, объектом социологии архитектуры следует считать сооружения и постройки в их реализованном виде.

Эмпирические исследования в рамках этого подхода ориентированы на изучение структуры общества и механизма социализации через рассмотрение архитектуры этого общества. Главной задачей социологии архитектуры является анализ современного общества с точки зрения облика (не структуры) города. При этом предполагаются взаимно пересекающееся родство архитектуры и социальных процессов.

Пример: архитектура деконструктивизма. Эрнст Блох заметил об архитектуре авангарда 1920-х гг., что в ней выражено “прощание”: она бессознательно совершала побег от фашизма. “Сегодня многие здания выглядят так, будто готовы отправиться в путь. Хотя они безвкусны, может быть, как раз поэтому в них выражено прощание. Внутри они светлые и холодные, как больничные палаты, а снаружи они выглядят, как коробки на подвижных штангах; еще они похожи на корабли. Плоская палуба, иллюминаторы, трапы, поручни, они светят белым светом, по южному, и, как корабли, склонны исчезать”[3]

Современная эпоха в общей ее трактовке представляется как время переосмысления исторических, духовных и культурных ценностей, а проблема наследования культуры проявляется как социальная проблема глобального масштаба. Каждый новый этап в развитии культуры есть переосмысление “старого”, преломление его сквозь призму обновленных ценностных представлений и выведение “нового”, несущего в себе на “генном” уровне базовые ценностные установки и культурные достижения прошлого. Все новое, так или иначе, интегрирует в себе культурные ценности прошлого, и закон преемственности есть общий закон развития культуры и архитектуры как элемента, воплощающего в своей материальности духовную культуру общества.

В данном контексте любое новаторство можно представить как развитие традиции на новом временном, этапе, как ускорение процесса эволюции культуры и сознания, не разрыв этого процесса, а некий качественный сгусток, который впоследствии становится истоком потока “нового” и “современного”, проходит проверку временем, подлежит осмыслению и адаптации. Все архитектурные объекты, несущие в своих образах общие и особенные проявления духовных идеалов и экономических возможностей своего времени, представляют эпоху в целом, следовательно, являются частью общечеловеческой культуры. Сохранение и включение в современные материально-пространственные структуры образцов культуры прошлого как документов материального и художественного социального опыта делают историю зримой и реализуют целый спектр специфических функций архитектуры – функций эстетической и информационной, воспитательной и социальной.

      Нельзя сохранить всего, обновление жизненного пространства неизбежно, значит, постоянно актуальным является вопрос – что конкретно подлежит сохранению? В отношении архитектурно-градостроительных объектов, созданных в период XX века, проблема стоит наиболее остро. Применительно к постройкам более раннего периода, который воспринимается определенно, как исторический и не связан напрямую с теми социальными преобразованиями, которые переживает Россия в настоящее время, в современном общественном сознании уже сформировано уважительное отношение: всем понятно, что архитектурный памятник постройки XVII или XIX веков подлежит сохранению. Что же касается архитектуры XX века, то ее объекты ассоциируют в сознании людей как связанные с определенным периодом существования государства – советским. Россиянина мало впечатляет тот факт, что советский период во всем мире воспринимается как “великий социальный эксперимент”, на который оказалось способно только наше государство, и все, что связано с этим уникальным экспериментом, подлежит осмыслению на предмет отбора ценных свидетельств биографии отечества и его вклада в мировую культуру. В настоящее время подчас преобладает мнение о необходимости стереть следы этого негативного периода, поскольку они являют собой негуманные результаты реализации идеальной мечты о гуманном, справедливом устройстве общества. Это мнение покрывает собой практически весь архитектурный опыт советского периода и грозит реальной утратой тех достижений в архитектурном творчестве, которые признаются таковыми узким кругом отечественных специалистов и мощно представленным мировым общественным мнением.

      Такая “тяга к разрушению” характерна для периодов социальных “революций”, когда новое сознание, зародившееся в недрах отживших свое социальных устоев, рвет границы ставшей уже обывательской морали, и в своей устремленности к новому идеалу сметает свое собственное недавнее прошлое, так мешавшее состояться прежней мечте. При этом то, что предшествовало этому периоду “несостоявшегося светлого будущего” остается нетронутым – это история, она не ранит, она свидетельствует о страницах великих свершений в прошлом, о силе и богатстве культурного опыта – этим прошлым можно гордиться.

         Семидесятилетний советский период сегодня еще слишком близок нам по времени, чтобы воспринимать его как историю наравне с предыдущими веками не в смысле событийности, а в смысле некой отстраненности, позволяющей видеть сквозь призму времени ценности, созданные в этот период, и заботиться об их сохранении. Это – отражение точки зрения обывателя, реальной жизнью еще привязанного к этой истории и явно испытывающего на себе и сегодня последствия “эксперимента”, пережив его, что называется, изнутри. Однако для профессионального сознания, по определению озабоченного сохранением непрерывности культурных традиций, и для властных структур, стоящих на службе народа, а значит и его культуры, такая позиция не имеет оправдания, даже если она характерна не столько близостью к обывательскому мнению, сколько явным равнодушием к судьбе культурного наследия недавнего прошлого.

         О каком культурном наследии в области архитектурного опыта советского периода может идти речь? Если отталкиваться от общепринятого мнения о том, что “плохой” архитектуры не бывает, а есть архитектура “своего” времени, то следует рассмотреть весь спектр предлагаемых архитектурной теорией и практикой нововведений, касающихся формообразования и типологии объектов как способа художественно-символического выражения идейной их содержательности, отражающей культуру эпохи. В соответствии с Федеральным законом об охране наследия истории и культуры (2002 год) памятником культуры может считаться объект, появившийся не ранее, чем сорок лет назад, следовательно, рассмотрению в качестве наследия подлежат объекты периода 1920-1960-х годов.     

Широко известное в отечественных научных кругах культурное направление архитектурного авангарда 1920-30-х годов обязано своим появлением ломке социокультурной ситуации в России в начале 20 века. Приспособление человека к новым культурным и экономическим реалиям, стремление в будущее и попытка “переделать” мир были вдохновляющим мотивом и причиной появления столь новаторского и емкого по своей смысловой насыщенности культурного движения – советского архитектурного авангарда, проявившегося в двух его основных направлениях – конструктивизме и рационализме.

      Советский авангард рождался в процессе совместных исследований архитектурной проблематики архитекторами и художниками и связан с такими известными в мире именами русских художников, как Владимир Татлин и Казимир Малевич, которые своими новаторскими концепциями формообразования создали основу двух направлений советского архитектурного авангарда – конструктивизма и супрематизма. Уже с того времени знаменитая Башня Татлина воспринимается во всем мире как символ русского авангарда, как пример новой системы формообразования, символизирующей идею обновленного общества. Супрематические ордера Малевича были также символами обновления, устремленными в абстрактное будущее, в котором идеальная среда будет определять условия жизни идеального человека. Эти великие мастера были далеки от идей социализма, связующим звеном здесь было, пожалуй, только время и та волна революционного пафоса, которая, подхватив эти идеи, вылилась в реальные объекты советского авангарда. Именно по причине отстраненности от конкретной социальной теории и в силу мощи художественного потенциала творчество Татлина и Малевича ускорило процессы новаторского переосмысления языка архитектуры во всем мире. Сейчас это считается общепризнанным фактом.

Постройки советского авангарда начала XX века как материальные свидетельства реализации социальной теории в масштабе одной шестой части планеты представляют собой образцы нового профессионального мышления и ярких находок в формообразовании, что и позволяет воспринимать их как уникальные историко-архитектурные, а значит, и уникальные культурные объекты.

Таким образом, казалось бы, вопрос о статусе объектов архитектурного авангарда как объектов культурного наследия не вызывает сомнения, учитывая роль и место этого культурного явления в мировом масштабе. Тем не менее, судьба этого наследия в настоящее время под угрозой утраты из-за отсутствия формального признания за этими объектами статуса памятников культуры, а значит, отсутствуют какие-либо гарантии их неприкосновенности и права на вечное существование. Эти объекты в силу отсутствия внимания к себе приходят в упадок в смысле своего технического состояния и реально рискуют перейти в категорию “виртуального” наследия.

      Федеральный закон об охране наследия истории и культуры 2002 года представляет собой важную веху в решении проблем сохранения культурного наследия и свидетельствует о высоком уровне осознания проблемы, но этот закон обращен к объектам, уже имеющим статус памятников культуры и не содержит корректных критериев, позволяющих отнести объект к категории охраняемых государством.

Вряд ли стоит надеяться на чрезвычайное по скорости решение проблемы сохранения культурного наследия России начала XX века на государственном уровне в отношении всех достойных образцов этого наследия. В связи с выявленным фактом крайне низкого представления архитектуры XX века в Списке Всемирного наследия Московская декларация призывает архитекторов и органы власти и управления в странах бывшего Союза развернуть программу международного сотрудничества в области историко-архитектурных исследований, восстановления и охраны памятников архитектуры XX столетия.

      Актуальность проблемы сохранения архитектурного наследия распространяется и на более поздний период отечественной истории – на период так называемого типового архитектурного “творчества”, который сопровождала жизни нескольких поколений. Такая установка на экономические критерии в целом позволила в послевоенный период восстановить в достаточно короткие для страны сроки утраченный в период второй мировой войны жилой фонд, что само по себе определяет историческую роль архитектуры этого периода, ее социальную значимость, а, следовательно, и значимость в плане культурологическом.

      В то же время обоснование культурологической ценности типовых объектов массового строительства их идейно-художественными достоинствами вряд ли представляется возможным. В связи с этим проблема сохранения архитектурного наследия этого периода предстает как проблема сохранения исторической непрерывности контекстуального поля городской среды. Если мы признаем, что закодированная в городских структурах информация позволяет прочитать историю, и эта история должна быть правдой о мечте и реальности, тогда следует признать и неправомерным утаивание определенных периодов этой истории или их изъятие из уже сложившегося “текста”: непрерывность исторического процесса определяет неразрывность его материальной проекции.

      Еще одним аргументом в пользу бережного отношения к типовым объектам массовой застройки является их безусловная материальная ценность и невозможность, судя по экономической ситуации в стране, компенсации утраты хотя бы части этих построек с тем, чтобы можно было говорить о позитивных тенденциях в решении острейшей во все периоды существования нашего государства жилищной проблемы.

Проблема сохранения объектов массовой застройки звучит сегодня как проблема сохранения материальных основ существования людей, поскольку советский период характеризовался, помимо прочего, и явным небрежным отношением к собственным творениям, тоже символам времени: если предложить любому жителю любого типового дома припомнить, сколько он пережил капитальных ремонтов своего жилья, дальнейшие комментарии станут излишними.

      Несмотря на официальное признание состояния российских городов как критического еще в конце 1990-х годов, практических действий по решению городских проблем, мыслимых в рамках новой национальной градодоктрины нет. Властные структуры на местах, напрямую ответственные за состояние городов, очевидно, не попали по непонятным причинам в узкий круг лиц, знакомых с предложением РААСН по реабилитации российских городов с целью выведения их на путь “устойчивого развития”, поскольку продолжают или бездействовать, или затрачивают государственные средства на заказ очередных утопических генпланов городов вместо того, чтобы озаботиться созданием документов, регламентирующих комплексную реконструкцию городской застройки.

      Российские города продолжают существовать, не превращаясь в руины, благодаря людям, живущим в устающих жить домах, но вряд ли даже массовый народный энтузиазм способен решить все городские проблемы. Наши города уже превратились из домов для людей в дома для машин, в этих домах-городах нет места для детских игр, и они удручающе враждебны для стариков и инвалидов. Каким будет следующий шаг на этом пути деградации?

      Мы умеем обращаться в критические моменты к зарубежному опыту. Возможно, такой момент наступил уже сейчас. В то время как энтузиасты пытаются без заметного успеха продвигать отечественные проекты возрождения городов и других поселений, зарубежье демонстрирует образцы реализации нашей новой градодоктрины и ее самого звучного лозунга “строительства города в городе”, в соответствии с которым город переобустраивается с сохранением и обновлением своих объектов, а не посредством их сноса. Ярким и масштабным примером такого переобустройства является немецкий город Лайнефельде, земля Тюрингия, проект реконструкции которого в 2004 году был удостоен премии Европейского Союза в области градостроительства, является предметом национальной гордости и представлен в Музее ревизии постмодернизма во Франкфурте-на-Майне.