Социальные последствия криминаллизации российской экономики

В XXI веке пауперов не заключают в работные дома, в  которых бедняки содержались  почти как каторжники, и они  становятся источником криминализации. Еще один социально деструктивный  аспект этого явления заключается  в люмпенизации огромных масс трудоспособного  и социально активного населения. Труд паупера, даже честный и самоотверженный (труд строителя, скитающегося по городам), все равно рождает сознание люмпена, отчужденного от общества, страны и  ее общих проблем. Происходит это  не только в силу имущественного расслоения, по остроте превосходящего нормы, допускаемые  современными критериями, но и в  силу выпадения из разорванных социальных структур, в рамках которых труд только и становится динамическим созидательным  элементом поступательно развивающегося социума.

Второй аспект заключается и в неспособности  такого изгоя воспользоваться общественными  гарантиями. По словам Бердяева, "материальный труд, оторванный от всякой духовной основы, не может защитить себя. Защитить себя может лишь организованный производительный труд, всегда предполагающий нравственную самодисциплину". Анализируя неудачи большевистской революции, Бердяев сделал полезные для нас замечания: "Такой силы организованного и самодисциплинированного труда в русской революции не обнаружилось… Вот почему трудящиеся массы сейчас … отрицают самый труд".

Русские интеллигенты в изгнании уже осмысливали причины  краха своих идей в развязанной  ими стихии русской революции: "Господствующее простое объяснение, до которого теперь дошел средний "кающийся" русский  интеллигент, состоит в ссылке на "неподготовленность народа" - писал  С.Л.Франк в "покаянном" сборнике "Из глубины". - "Согласно этому  объяснению, "народ", в силу своей  невежественности и государственной  невоспитанности, в которых повинен  в последнем счете тот же "старый режим", оказался не в состоянии  усвоить и осуществить прекрасные, задуманные интеллигенцией реформы, и  своим грубым, неумелым поведением погубил "страну и революцию".

Сегодня неудачи "демократии" и рынка, вакханалию повсеместной преступности, криминализацию экономики в России склонны опять  объяснять извечной привычкой русских  к рабству, к безответственности и патерналистской роли государства, неспособностью к самостоятельности, невосприимчивостью к цивилизации. Подобные объяснения - приговор безответственности политиков, которые в своих программах и действиях ориентировались  на какой-то надуманный идеальный народ, а не народ, реально существующий.

Но такая постановка ложна в самой сущности. Разумеется от культурного и нравственного сознания зависит, какие политические идеи и способы действий окажутся наиболее влиятельными. Общий же итог всегда определен взаимодействием между содержанием общественного сознания и направлением идей того меньшинства, которое становится глашатаем. Если Франк не удивляется, что в ходе революции "народная страсть" в своей прямолинейности всего лишь испробовала на деле вброшенные идеи и сбросил "с интеллигентских лозунгов тонкий слой призрачного умствования и нравственно-беспочвенных тактических дистинкций", то не приходится удивляться и массовому падению в 90-е годы. Двойной опыт ХХ столетия демонстрирует закономерность: в одном и том же обществе и человеке всегда сосуществуют рядом как запас анархических, противогосударственных и социально-разрушительных страстей и инстинктов, так и большие силы созидательного, консервативно-охранительного, духовно-здорового, национально-объединяющего направления.

Ход 90-х годов  в значительной мере состоял в  постепенном отмирании и распылении сил этого последнего порядка. Процесс  этот совершался под планомерным  и упорным воздействием пропаганды неограниченной свободы и проповеди  быстрого обогащения. Франк в пишет о революции, но это как будто написано о постперестроечной России: "Понадобилась энергичная работа разнуздывания анархических инстинктов, чтобы народ окончательно потерял совесть и здравый государственный смысл и целиком отдался во власть инстинктов. Идеологи революций и реформ, прежде чем обвинять народ в своей неудаче, должны вспомнить всю свою деятельность, направленную на разрушение государственной и гражданской дисциплины", "на затаптывание патриотической идеи", на "разнуздание под именем рабочего и аграрного движения" (заменим на "рынка") "корыстолюбивых инстинктов и классовой ненависти".

Борьбу с криминализацией  жизни России можно выиграть лишь соединением усилий всего общества и возрождением духовных устоев, некогда  воспитанных верой, воспитанием, ибо  в нем, в отличие от образования, человек получает не только знания, но и уроки человеческого общежития, невозможного без чести и долга, без понятия стыда и греха.

То что общество в России в целом отнюдь не утратило своих устоев, доказывают социологические исследования, демонстрирующие мощную инерцию традиционных ценностей, выросших в христианской цивилизации. Опросы показали, начиная с 1995-го года, возвращение в качестве смысловой доминанты массового сознания установок и ценностей православно-христианского происхождения, утверждающих превосходство духовных начал над внешним устроением жизни и неограниченным стремлением к материальным благам. Если в начале рыночных реформ число россиян, предпочитающих совесть и гармонию влиянию и власти, стало резко снижаться (1993 г. - около 84%, в 1994 - только 74 %), то, начиная с 1995г., тенденция меняется на противоположную. Весной 2000 г. 92 % поставили хорошие семейные и дружеские отношения выше публичного признания и успеха против 81 % в 1993 и около 71 % в 1994 г. По канонам социологии такой высокий показатель квалифицируется не как мнение большинства, а как интегральная характеристика всей российской социокультурной среды.

При этом граждане России демонстрируют достаточную  приверженность демократии - форме  организации и функционирования общества (например, равенству перед  законом) при одновременном относительном  безразличии к тем мировоззренческим "ценностям", которым придают  наибольшее значение постсоветские "либералы-западники", например "праву на несопричастность к делам своего Отечества". Впечатляет высокая степень единодушия по поводу предмета национальной гордости. На первом месте здесь Победа в Великой Отечественной войне. Ею как важнейшим событием национальной истории ХХв. гордятся свыше 80% российских граждан, причем не только в старшей, но и в самой младшей возрастной группе - ровеснице "перестройки" и рыночных реформ. Либеральные "свободы" явно остались вне списка общенациональных ценностей: ими гордятся около 7% самых молодых граждан и всего 2-3 процента людей старшего возраста.

Окончательно  подтверждают традиционализм русской  цивилизации при одновременной  тяге к демократии следующие данные: 91% опрошенных по всем социальным, демографическим  и возрастным группам назвал измену Родине самым тяжким преступлением, которое нельзя оправдать ни при  каких обстоятельствах. (по данным Центра изучения массового сознания независимого Института социальных и национальных проблем). Это противоположно либеральному кредо "где хорошо, там и отечество".

В глазах воинствующих либералов-западников, которых курьез постсоветской политической семантики  произвел в "правые" (во всем мире либерализм именуется левым, правое мировоззрение - религиозность, охранительный  консерватизм), подобные факты выглядят как реликт "традиционного общества", как "провал модернизации" и возвращение  к "архаике". Но именно эти результаты позволяют надеяться на оздоровление. Ибо нам нужны не великие потрясения, а великая Россия с сильной  здоровой экономикой и здоровым обществом, с нацией - творцом собственной  истории. 

Правовое  государство

Пора задуматься над глубоким философским наполнением  того, что именуется правовым государством и гражданским обществом. Его  бессилие перед криминалом не случайно, но закономерно. В правосознании  стала доминировать, причем, в крайне вульгаризированной форме, концепция  так называемого англосаксонского права, которое зиждется на постулате: "все, что не запрещено, - дозволено", логично дополняющем лозунг ростовщика во Французской революции "laissez passer laissez fairе" - "пропустите всюду, не мешайте действовать". В такой концепции право и закон максимально отделены от нравственной оценки.

Однако философия  любой системы права во всех цивилизациях без исключения зиждится на тождестве греха и преступления. Источником абсолютных критериев нравственности всегда являлись базовые представления о добре и зле, полученные изначально из Веры, а культуру рождают только высокие табу, налагаемые не законом, но нравственным началом. Дилемма этического сопоставления нормы закона нравственному канону перестала волновать атеизированного "homo economicus", хотя волновала уже древних греков (Антигона в трагедии Софокла). Такая концепция определяет лишь запретное, не указывая на нравственно должное.

Получается, что  нравственно то, что разрешено  законом, а законом разрешено  то, что "не мешает другим". Материальный прогресс, сам по себе нейтральный, обеспечивает во все возрастающей мере возможность "не мешать другим" в  критериях исключительно формализованных. Это и стимулирует окончательную  утрату нравственно сдерживающих этических  норм человеческого общежития. Но "закон" - нижняя грань допустимого компромисса  между нравственной заповедью и  обстоятельствами - только в сочетании  с авторитетом канона поддерживает соответствие внешнего поведения внутреннему  состоянию нравственности. Неслучайно исчезает понятие "неблагородного поступка", нарушающего канон - указание о соотношении  поступка к Добру и злу, оставляя место лишь "некорректному" поведению, нарушающему определенные правила.

Правовое государство  неосуществимо, если исчезает подлинный  источник нравственности и морали - представления о грехе, а таким  источником будут восприниматься сами бесстрастные законы, которые отражают лишь компромисс с обстоятельствами. Они - всего лишь рубеж, нижняя планка, когда проступки носят уже социально опасный характер. Но честный человек останавливается гораздо раньше, чем вступает в силу закон, а благородный человек - еще раньше.

Русской школе философии права, включая  правоведение либерального направления  конца XIX -ХХ века, свойствен синтез юридизма и нравственной доминанты всякого права: "Естественное право есть синоним нравственно дoлжного в праве… оно есть нравственная основа всякого конкретного правопорядка" - доказывает крупный философ права начала ХХ века князь Е.Н.Трубецкой, - "Всякое позитивное право может требовать от людей повиновения не иначе, как во имя нравственного права того или другого общественного авторитета, той или другой власти; поскольку существующий порядок действительно является благом для данного общества, естественное право дает ему санкцию и служит ему опорою". Подобное понимание находят историки правовых и политических учений у князя Курбского и даже у Владимира Мономаха.

Не стоит удивляться, что примат позитивного права  с его холодным юридизмом, оторванным от понятия греха и долга перед Богом и людьми в отношении добра и зла, оказывается совершенно неспособным сдержать криминализацию общества и экономики. Ибо самая разветвленная правовая и карательная система не сможет удержать человека от преступления, а только нравственный закон. Горе тому государству, где граждане не совершают проступка только из страха пред уголовным наказанием.

Факторы криминализации экономики

Современный послекризисный этап развития экономики характерен сохраняющимся высоким уровнем экономической преступности, измерением ее структуры. По данным МВД за 2000 г. в результате более 300 тыс. официально зарегистрированных преступлений экономической направленности нанесен ущерб свыше 40 млрд. рублей, что превышает аналогичные показатели 1999 г.

Динамика экономической  преступности слабо коррелирует с изменениями хозяйственной конъюнктуры, что свидетельствует о сложившемся устойчивом механизме ее воспроизводства, а изменение ее структуры говорит о ее высокой приспособляемости.

Экономическая преступность, также как и теневая  экономика, частью которой она является, - сложное полиструктурное явление. Ее питательная Среда - это та квазирыночная экономика, которая сложилась в результате шоковых либеральных преобразований. Расчеты на то, что в результате нескольких решений, либерализующие цены, внешние и внутренние рынки, денежные расчеты спонтанно сложится регулятивный механизм рынка, оказались ошибочными. Рынок - это механизм, который эффективно работает в условиях соответствующего типа народнохозяйственных межотраслевых пропорций, системы рыночных институтов, поддерживающих рыночное равновесие на макро- и микроуровне, когда сформирован класс предпринимателей, менталитет которых основывается на соблюдении общественных норм и законов, наконец, когда государство эффективно поддерживает соблюдение общих норм всеми участниками рынка.

В условиях отсутствия этих предпосылок либеральные реформы, инициированных сверху, приводят к дезорганизации хозяйственных связей, к экономическому хаосу, когда исчезают целые предприятия и подотрасли. Во избежание негативных социальных последствий государство должно брать на себя важнейшие распределительные функции, прежде всего в финансовой сфере, в результате, консервируется переходный характер экономики, и эффект быстрого завершения либеральных реформ оказывается иллюзорным.

В условиях квазирыночного состояния экономики значительным оказывается результат действия ряда деформаций, обуславливающих постоянную криминализацию экономики. Прежде всего, господство сырьевого сектора к экономике, политике, кредитно-финансовой сфере в условиях слабости и неэффективности валютного контроля породило огромные масштабы незаконного вывоза капитала, исчисляемого сотнями миллиардов долларов за 10 реформенных лет. Система валютного контроля, выстраиваемая в течение всех этих 10 лет, действовала в реактивном режиме вводя механизмы контроля соответствующих отношений с временным лагом в 3-4 года затыкая каждый раз очередную дыру, через которую «благополучно» утекали каждый год от 15 до 24 млрд. долларов, фиксируемых официальной статистикой платежного баланса.