Иммигрантские сообщества: опыт Франции

Иммигрантские сообщества: опыт Франции 
 

© "Россия в  глобальной политике". № 5, Сентябрь - Октябрь 2006

Е.Б. Деминцева  – к. и. н., научный сотрудник Центра цивилизационных и региональных исследований РАН.  
 
 

События в карельском городе Кондопога и общий всплеск ксенофобских настроений в России сделали проблему сосуществования представителей различных этносов и культур одной из острейших внутриполитических тем. В этом смысле Россия – при всей своей специфике – вписывается в общеевропейский контекст.   

Бунты осени 2005 года в пригородах Парижа превратили проблему ассимиляции мусульманских общин из предмета академических дискуссий в главную тему новостных выпусков на телеканалах всего мира. Как правило, делался вывод о провале политики французских властей, пытавшихся интегрировать иммигрантов в общество. Однако проблема не ограничивается только одной страной. По свидетельству немецкой прессы, в Берлине и других городах Германии турецкие иммигранты образуют замкнутые этнокультурные анклавы, причем здесь они ведут гораздо более традиционный образ жизни, нежели могли бы себе позволить в самой Турции с ее жестким секулярным законодательством. В разгар скандала с публикацией в газете Jyllands-Posten карикатур на пророка Мухаммеда стало известно, что именно датские мусульмане обратили внимание своих ближневосточных единоверцев на акт святотатства. В такой, казалось бы, цитадели свободы слова, как Великобритания, на митингах местных граждан-мусульман, оскорбленных в своих религиозных чувствах, раздавались призывы к убийству журналистов. В результате все больше укореняется мнение, что интеграция не просто не удалась – она невозможна в принципе, а европейские сообщества иммигрантов воспринимаются как монолитные образования, ничем не связанные с окружающим их европейским обществом и не поддающиеся его культурному влиянию.  

Проблема формирования подобных замкнутых сообществ, сопротивляющихся попыткам ассимиляции, становится все  более актуальной и для России. Массовая трудовая миграция на территорию Российской Федерации из сопредельных мусульманских регионов началась не вчера: еще в 1980-х РСФСР ежегодно принимала от 400 до 800 тысяч выходцев преимущественно из Средней Азии, Казахстана, Закавказья. Уже тогда давали себя знать демографические факторы: нехватка рабочих рук при крайне низкой рождаемости на территории РФ, трудоизбыточность и высокая рождаемость в среднеазиатских и закавказских советских республиках. Эта миграция, однако, была организованной, носила несемейный характер, проходила в условиях ассимиляционной политики со стороны правительства; привлекавшиеся иммигранты в большинстве своем владели определенными профессиональными навыками и могли рассчитывать в советских условиях на гарантированную работу по специальности. Сейчас, на фоне роста экономики, миграция из сопредельных мусульманских регионов усилилась, и, по прогнозам демографов, ее интенсивность в будущем едва ли снизится. При сохранении тенденции доля иммигрантов и их потомков составит к концу столетия 10–15 %, однако при таком варианте предполагается довольно значительное сокращение численности населения страны, что делает экономическое развитие весьма проблематичным. В рамках же стабилизационного варианта (сохранение численности населения России на нынешнем уровне) доля иммигрантов и их потомков к концу века может составлять до 50 %.  

Как о наиболее вероятном источнике миграции в  рамках СНГ можно говорить исключительно  о Центральной Азии: на сегодняшний  день рост населения сохраняется  только в Киргизии, Таджикистане, Туркмении, Узбекистане; формально растет население и в Азербайджане, но у специалистов имеются сомнения в корректности принятых методик учета.

Нынешний характер миграции дает серьезные основания  опасаться того, что в России также  начнется процесс формирования замкнутых  иммигрантских сообществ. Сегодня в крупных городах РФ пока еще отсутствуют иммигрантские мусульманские  окраины, подобные тем, что прилегают к границам Парижа: администрация и предприниматели не проводят соответствующую градостроительную политику, да и рынок недвижимости сам по себе устроен так, что тормозит «выдавливание» коренных жителей из облюбованных иммигрантами кварталов. Вместе с тем существенно то, что иммигранты привлекаются прежде всего в качестве чернорабочих: по некоторым оценкам, неквалифицированная рабочая сила в крупных городах практически на 50 % состоит из иммигрантов. Во многих, если не в большинстве случаев иммиграция носит нелегальный характер, сами мигранты – это деревенские жители с минимальным уровнем образования. У них нет никаких гарантий постоянной работы, их труд оплачивается по крайне низким ставкам, а периодически и вовсе не вознаграждается.  

Все это чрезвычайно  усиливает зависимость переселенцев от землячеств и этнических общин, а  также этнических криминальных структур, помогающих им с переездом в Россию, обустройством, поисками работы и элементарным выживанием. В свою очередь это способствует замыканию подобных общин, не желающих допускать «чужаков» в свои секреты и старающихся избегать контактов с внешним миром (в том числе и в силу своего нелегального статуса). Вследствие всего этого иммигранты склонны жить компактно, подчиняться законам и правилам общины, поддерживать в ее рамках общепринятый на родине образ жизни, сохранять ценностные установки. По имеющимся фрагментарным сведениям, все большее распространение получает и семейная миграция. В целом масштабы миграции в России позволяют говорить об ассимиляции выходцев из мусульманских регионов СНГ как о процессе, уже сейчас определяемом наличием коллективных, общинных механизмов взаимодействия с принимающим обществом.  

Ситуация эта  в последнее время вырастает  в настоящую проблему. События  в Европе только усилили ксенофобские, антииммигрантские и антиисламские  настроения: на бытовом уровне закрепляется убеждение, что иммигранты-мусульмане принципиально неассимилируемы. Политики и чиновники со своей стороны сочетают призывы к ужесточению государственного регулирования миграции со стремлением объявить амнистию нелегальным иммигрантам. Наиболее системные предложения по ассимиляции мигрантов предусматривают меры социального и культурного характера, в частности максимальное вовлечение детей мигрантов (в том числе и нелегальных) в образовательные и воспитательные программы. Между тем исследования, проведенные во Франции в среде выходцев из стран Магриба во втором-третьем поколениях, показывают, что все многообразие форм культурного взаимодействия мусульман-иммигрантов с принимающими их европейскими обществами не может быть сведено к жесткой дилемме «или ассимиляция – или отторжение». Французский опыт свидетельствует о том, что в реальности потомки иммигрантов в России столкнутся с более сложными условиями существования.   

АССИМИЛЯЦИЯ, АССОЦИАЦИЯ, ИНТЕГРАЦИЯ   

Первые иммигранты из стран Магриба появились во Франции еще в XIX веке. Накануне Первой мировой войны в таких городах, как, в частности, Париж, Марсель, Бордо, Нант, где уже проживало около 15 тыс. магрибинцев, начали складываться «североафриканские кварталы». Однако массовый характер трудовая миграция приобрела лишь в послевоенный период, когда страна остро нуждалась в рабочей силе и французские власти проводили целенаправленную политику по привлечению в метрополию рабочих из североафриканских колоний. Декрет от 18 ноября 1920 года гласил, что «алжирские рабочие больше не являются иностранцами». Это, однако, не помешало запретить им въезд в страну с началом Великой депрессии.  

После Второй мировой  войны Францию захлестнула новая  волна массовой миграции из Северной Африки. Приток иммигрантов особенно усилился в период экономического подъема 1960-х, когда стране не хватало рабочих рук на предприятиях. Уже на момент провозглашения независимости Алжира в 1962 году численность алжирского населения во Франции только по официальным, заниженным (по некоторым оценкам, вдвое), данным выросла до 350 тыс. человек. Дополнительным стимулом миграции явился также распад колониальной империи: уезжали в бывшую метрополию, например, семьи алжирцев, служивших во французской армии.  

Именно к этому  периоду относится начало обсуждения проблемы иммигрантской общины во Франции  на правительственном уровне. При этом левые предпочитали употреблять термин «включение» (insertion), тогда как правая оппозиция поднимала вопрос об «ассимиляции». Собственно концепции «ассимиляции» и «ассоциации» были впервые сформулированы раньше, еще для нужд колониальной политики. С помощью «ассимиляции» имелось в виду реформировать туземное общество на основе идейного наследия Великой французской революции (1789–1794), прежде всего в русле идеей просвещения, гражданской свободы, равноправия мужчин и женщин и пр. Прививая европейскую систему воспитания, а также разрушая традиционные социальные институты предполагалось полностью и окончательно принять коренное население Северной Африки в лоно французской культуры.  

В годы 2-й республики (1848–1852) именно концепция «ассимиляции» легла в основу французской политики в Северной Африке, однако ее реализация столкнулась с многочисленными социальными, конфессиональными и культурными преградами. Поэтому на смену «ассимиляции» во французской колониальной практике приходит политика «ассоциации», то есть «присоединения» с учетом местных особенностей. «Ассоциация» уже не включала в себя цель реформирования туземного общества по образцу французского: колонии должны были служить лишь источником сырья и продовольствия для метрополии, оставаясь при этом «чужими». Однако по мере обострения кризиса колониальной системы снова усиливались позиции сторонников «ассимиляции» – в такие моменты начинало казаться, что она дает Франции больше шансов сохранить свои колонии.  

Принципы проводимой по отношению к иммигрантам официальной политики были зафиксированы законом от 9 октября 1974 года. В нем подчеркивалось, что Франция стремится к «тому, чтобы либо допустить на национальном уровне повсеместную интеграцию иностранных рабочих в соответствии с их пожеланиями, либо позволить им сохранить социально-культурные связи со страной своего происхождения, способствуя тем самым обретению всеми желающими возможности впоследствии вернуться на родину». Иными словами, закон проводил линию разграничения между теми, кто предполагал остаться в стране, натурализовавшись и полностью интегрировавшись в общество, и теми, кто собирался уехать на родину и сохранял с ней связи.  

В начале 1988-го социалисты уточняют свою позицию, делая акцент на том, что «интеграция» будто бы предусматривает не полный отказ от культуры своего народа, а «ее трансформацию в целях наиболее безболезненного и результативного общения с культурой страны пребывания». До этого момента и правые, и левые рассматривали «ассимиляцию», «интеграцию» и «включение» как взаимозаменяемые понятия. Факт же упоминания в принятом законе (1988) «культуры другого народа» показывает, что для обозначения своей политики в отношении иммигрантов власти начинают склоняться в сторону использования понятия «включение».  

Кодекс законов  о гражданстве введен в действие 19 октября 1945 года (с изменениями  от 1973, 1984, 1993, 1998 годов). Его источниками  считаются «право почвы» (jus soli), по которому человек является французом в  силу его рождения и проживания на территории Франции, даже если его родители –  иностранцы, а также «право крови» (jus sanguinis), по которому человек считается гражданином Франции вне зависимости от его места рождения и проживания, если его родители – французы. В соответствии с этим теоретически французская политическая модель интеграции основана на принципе обретения национальности, то есть гражданства, и присоединении к общественному договору («право почвы»). Следовательно, все формы так называемой «этнической» идентификации вытесняются из сферы государственной в сферу частную (что обусловлено светским характером французского государства).   

При этом целью  политики интеграции становится индивидуальная ассимиляция каждого иммигранта в отдельности через школу  и другие институты (таким образом, социально-экономическая сторона проблемы игнорируется). Не случайно в последние годы политики всё чаще упоминали о «культурном разрыве», достаточно заметном, в частности, если говорить о выходцах из стран Магриба. Из этого делались весьма противоречивые выводы: левые подчеркивали специфику «туземной» культуры и призывали к постепенному «включению» иммигрантов во французское общество, условием которого является готовность обеих культур к компромиссам. Правые же, наоборот, требовали полного отказа иммигрантов из стран Магриба от своей традиционной культуры и говорили об ассимиляции как о свершившемся факте.   

Практически же результаты ассимиляционной модели оказались гораздо более запутанными  и неоднозначными. Полевые исследования  свидетельствуют о том, что говорить о тотальной «закрытости» мусульманской общины, о ее полной неподверженности культурному влиянию не приходится. Однако реальные плоды ассимиляции не соответствуют стереотипам и ожиданиям, еще недавно господствовавшим во французском обществе.   
 

«ГРАЖДАНЕ ОКРАИН»   

Представители наиболее многочисленной группы магрибской молодежи, живущей на окраинах городов, вполне могут считать себя «французами», но «их Франция» – это в первую очередь их квартал. «Я француз из Сен-Дени. Здесь я вырос, здесь живет моя семья. Я знаю тут каждый закоулок, вокруг меня мои стены, мои тротуары, по которым я хожу всю свою жизнь. Я отсюда!» – рассказывает 20-летний Б. Более того, именно со своим кварталом, а не с Францией в целом юноши и девушки связывают и свое будущее: «Однозначно я вижу мое будущее в этом квартале (Сен-Дени. – Е.Д.). Я здесь родился, мне здесь нравится. Тут все мое. Я здешний, я принадлежу этому миру», – говорит 22-летний А.   

Эти молодые  люди ставят принадлежность к своему кварталу выше связей с родиной их предков, которая превратилась для них в миф. Их родители, приехав на заработки во Францию, изначально не помышляли вернуться назад. В результате понятие «родина» у них не ассоциируется с национальной принадлежностью, оно имеет локальный характер. Молодежь окраин ощущает привязанность к своему дому, городу, то есть к своей собственной «территории» и,  конечно же, истории («вокруг меня мои стены, мои тротуары»). В самоидентификации этих людей их «жизнь», их «собственная история», «история семьи», много лет живущей в данном квартале (у многих родители приехали в молодом возрасте), играют гораздо более важную роль, чем легенды об их предках и исторической родине.  

Молодые магрибинцы оказались в сложной ситуации. Их семьи, по сути, утратили связь со своими корнями, однако, отказываясь от намерения вернуться, они вовсе не собирались отказываться ни от своего языка, ни от обычаев, ни от религии. В итоге их образ жизни очень мало «европеизирован». Вместе с тем выходцы из стран Магриба живут в светском государстве, учатся в светских школах, где упор делается на республиканские традиции, что порождает ощущение диссонанса. Франция пытается воспитать из них своих граждан, а семья стремится выделить их, напоминая, что они, прежде всего члены «своего» сообщества, обязаны говорить по-арабски и быть мусульманами.