Внешнеэкономическая политика Китая

Внешнеэкономическая стратегия КНР

Открытие внутреннего рынка России на рубеже 80-90-х гг. XX века стало, по мнению многих, одной из главных причин последовавшего упадка ее хозяйства. Соответственно, вопрос о сохранении последнего как целостности, а не просто слабого придатка мировой экономики находится среди постоянно дискутируемых экономистами тем. Можно с некоторой степенью условности обозначить участников этой полемики как фритредеров и протекционистов и заметить, что позиции последних имеют тенденцию к усилению - и не только в виде риторики о горькой участи «отечественного производителя». Августовская девальвация 1998 г. создала некоторый слой людей, практически ощутивших выгоды хотя бы курсовой защиты внутреннего рынка. В этих условиях, быть может, стоит еще раз обратиться к китайскому внешнеэкономическому опыту последних двух десятилетий - и не только потому, что понижение курса валюты регулярно использовалось в этой стране (как и некоторых других странах Восточной Азии ) как один из инструментов защиты внутреннего рынка и развития экспорта. К сожалению, интерпретации китайского опыта в зарубежной и отечественной научной литературе зачастую оказывались не вполне адекватными. Представляется при этом важным остановиться на трех группах крупных (и значимых для нынешней России) проблем, вызывающих, как правило, неоднозначные трактовки: 1) степень либерализации внешнеэкономической политики КНР; 2) роль внешних факторов в хозяйственном развитии этой страны; 3) возможные следствия усиления роли Китая в мировой экономике.

Степень либерализации «открытой политики»

 
Один из распространенных стереотипов в подходе к оценкам внешнеэкономической политики КНР - трактовка ее эволюции как своего рода органичной части реформ. События в Китае предстают как линейное движение в сторону «интеграции в мировое хозяйство», «либерализации экономики», «движения к открытости», а также успешного решения «проблем переходности» и т.п. Такая точка зрения содержит внутреннее противоречие: получается, что устойчивый рост и мирохозяйственный прогресс КНР - одновременно следствие и двадцатилетних либеральных реформ (открытости), и их недостаточности.  
К тому же в последние годы слишком многие авторы взялись интерпретировать опыт восточных соседей, не уточнив некоторые базисные параметры хозяйственной и внешнеэкономической политики этих стран и территорий, а также ряд категорий, характеризующих их взаимодействие с другими государствами. Например, для характеристики внешнеэкономической политики новых индустриальных стран (НИС) В.А. Мельянцев выбрал в своей недавней работе термин «дозированный либерализм» . К сожалению, данный термин не отражает кардинальных различий между внешнеэкономической политикой, например, Южной Кореи и Гонконга. Применительно к мирохозяйственному курсу КНР тоже можно встретить терминологическую путаницу. Например, такую формулировку: «Особого внимания, в частности, заслуживает роль государства в формировании свободной от политизации, разносторонней внешнеэкономической политики... осуществление "разумного" протекционизма по отношению к стратегически важным отечественным отраслям и предприятиям» . Не вполне понятно, зачем нужны кавычки в слове «разумный», входит ли в число «стратегических» отраслей, к примеру, фармацевтика, бытовая электротехника или обувная промышленность, а также каким образом политика может быть «свободна от политизации».  
Впрочем, по сути автор этого пассажа М.А. Потапов прав - термин «протекционизм» наилучшим образом отражает характер внешнеэкономической политики современного Китая. Как ни странно, этот очевидный факт оспаривается некоторыми популярными экономистами. В четвертом номере журнала «Вопросы экономики» за 1998 г. опубликована статья А. Илларионова «Секрет китайского экономического "чуда"». Ее автор приходит к следующему заключению: секрет китайских успехов, оказывается, основан на том, что в 1979-1997 гг. «вопреки широко распространенным представлениям в Китае проводились не постепенные (градуалистские), а либеральные экономические реформы. При этом степень либеральности и радикальности китайских реформ, по всей видимости, не имеет аналогов в мировой истории». В КНР, согласно этому же автору, проводилась также «последовательная либерализация внешнеэкономических связей». Замечу, что двадцать лет такой политики все же оставили в Китае достаточно места для сохранения монополии центральных ведомств во внешней торговле сырьевыми, топливными и многими другими товарами. А предприятия госсектора в целом непосредственно осуществляют примерно 60% внешнеторговых сделок страны. Оставшиеся 40% в основном приходятся на совместные с иностранцами или сянганцами/тайваньцами предприятия, как правило, контролируемые изнутри китайской стороной (к тому же немалая часть их внешней торговли, а также операций полностью иностранных предприятий осуществляется через государственные компании-посредники). Доля же частных китайских предприятий, которым с 1997 г. разрешают (в строго индивидуальном порядке) заниматься ведением внешней торговли, составляет примерно 0,3% экспортно-импортных операций КНР. Добавлю, что вплоть до недавнего времени физическим лицам-резидентам не разрешалось быть пайщиками совместных с иностранцами предприятий, а теперь такое допускается в строго индивидуальном порядке.  
Рассуждения о либерализации внешнеэкономической политики Китая разбиваются и о динамику процессов, идущих в этой стране в последние годы. В частности, несмотря на массированный приток инвестиций из-за рубежа, в 1996-1998 гг. доля госпредприятий в экспорте стабилизировалась (табл. 1), а в 1999 г., по предварительным данным, повысилась по сравнению с предыдущим годом.

 
Таблица 1. Доля предприятий с иностранным участием во внешней торговле КНР

 
Источники: Юэ Фэнцинь. Внешние факторы экономического развития КНР в 1978-1998 гг. Дисс. на соискание ученой степени магистра регионоведения М.: ИСАА при МГУ, 1999.; информационная база МВТЭС КНР (www.moftec.gov.en).

 
К тому же государство в последние несколько лет предпринимает активные шаги по реорганизации национальных государственных компаний с целью превращения их в своего рода аналоги ТНК, способные решать масштабные задачи на внутреннем и внешнем рынке. На этом направлении также преобладает тенденция к усилению централизации, прямого и косвенного государственного контроля, а также устранению избыточной конкуренции между отечественными промышленными, финансовыми и торговыми гигантами.  
Даже попытки объяснить феномен быстрого роста новых индустриальных стран (НИС) (не говоря уже об их внешнеэкономической политике) воплощением в практику либеральных подходов, предпринятые, в частности, в докладе Мирового банка, были, как известно, подвергнуты сокрушительной критике со стороны ведущих западных экономистов - П. Кругмана, А. Амсден и др., не говоря уже о специалистах из азиатских стран.  
По-видимому, нужно ясно разделить «реформы» и «открытие» (активизацию внешнеэкономических связей) в Китае, причем не только во времени. Во-первых, из практики многих стран, включая Россию XIX века и СССР 20-х годов, США в следующем десятилетии (закон Смита - Хаули, принятый в 1930 г., предусматривал увеличение импортных пошлин на 70%) и т.п., хорошо известно, что крупные преобразования в хозяйстве (не только реформы, но и техническое перевооружение) лучше проводить за протекционистским барьером. Во-вторых, ритмы двух процессов - преобразований в хозяйстве и «открытия» - в Китае в последние двадцать лет не совпадали: «открытие» происходило более плавно и осторожно даже на фоне общепризнанной постепенности внутренних китайских реформ. В-третьих, в части либерализации КНР как раз явно не торопилась догонять другие страны, столь же явно превосходя их в другом - в наращивании непосредственной хозяйственной мощи государства, особенно заметной во внешнеэкономической сфере. Политику Китая в области внешней торговли, использования иностранных инвестиций и валютного регулирования следует, на мой взгляд, квалифицировать как сочетание селективного и ограниченного «открытия» с жестким государственным контролем за его ходом и выраженным протекционизмом.  
Сходство между реформами и «открытием» - в другом. Там и там воспроизводится управленческий алгоритм «отпустить - зажать»(«оживить - упорядочить»), хорошо прослеживаемый в китайской истории последних двух десятилетий. Специфика внешнеэкономической политики -одновременность мер, кажущихся сторонним наблюдателям «противоречивыми». Например, перед началом переговоров о вступлении в ГАТТ в 1986 г. в КНР резко повысили таможенные тарифы. Характерно, кстати, что интерес зарубежных инвесторов к китайскому хозяйству зачастую усиливался как раз на стадиях «упорядочения» или «зажима» - как, например, в 1991 г., когда в КНР было ликвидировано 1300 внешнеторговых компаний (свыше четверти их общего числа) и ужесточился протекционизм. Это легко понять: не имея возможности пробиться на важный рынок с готовой продукций, зарубежный предприниматель готов перенести на него производственные стадии.  
Уместно отнести мирохозяйственные достижения КНР на счет четкой субординации стратегии, политики и практики в этой области, их исторической (цивилизационной) преемственности и тесной увязки с экономическими и внешнеполитическими задачами. Китай в этом смысле выгодно отличается от так называемых переходных стран и особенно Российской Федерации, где из-за так называемой деполитизации практически отсутствовали признаки целенаправленной политики в области мирохозяйственных связей.  
При этом рост значения политических факторов в мировой экономике в 90-е годы оказался выгодным для Китая, уделявшего им исключительно большое внимание на всех этапах развития внешнеэкономических связей. Яркой иллюстрацией приобретений, совершенных на основе принципиальной политики, сочетающей точный анализ международной обстановки с кропотливой, целенаправленной и активной деятельностью, является восстановление китайского суверенитета над Сянганом в 1997 г.  
Без особых натяжек нынешнюю парадигму роста (развития) в КНР можно было бы назвать народнохозяйственной, комплексной. Хозяйство Китая при этом представляет собой естественный центр, а внешнеэкономическая сфера - область соприкосновения с противником, пусть условным. Соответственно, вся эта область оказывается ареной применения самых разнообразных тактических приемов и хитростей (стратагем), т.е. непременно так или иначе планируемых действий. Здесь уместно вспомнить, что в китайской традиции чередование «открытости» (кай) и «закрытости» (хэ) подчинено задаче генерирования «внутренней силы» (цзин). При этом с китайской стороны выступают, как правило, несколько участников, а значит, почти всегда решение принимается центром (неважно, на каком уровне) с учетом коллективных интересов и, по существу, является политическим.  
Вдобавок нет никаких признаков того, что в КНР расстались с идеей «опоры на собственные силы», широко распространенной в Азии («свадеши» в Индии, «чучхе» в Корее и т. д.). Данная установка продолжает оказывать сильное воздействие на формирование системы производительных сил страны, ее взаимодействие с внешним миром, решение остро ощущаемой проблемы занятости, ход процесса урбанизации и т.п. В условиях расширения сферы рыночных отношений она получила дополнительную подпитку (на чем я остановлюсь ниже). Здесь же замечу внешнюю простоту идеологем, использовавшихся Пекином для активизации внешнеэкономических связей: «импортом вскармливать экспорт», наконец, «укреплять опору на собственные силы для большего открытия», «открытием усиливать опору на собственные силы». Этот пункт весьма важен. Ведь, помимо всего прочего, эффективность попыток управлять гигантским хозяйством во многом зависит от ясности предлагаемых мер, их доступности пониманию кадров всех звеньев и уровней, а также большинства населения, в том числе крестьянского массива. Во многом именно четкость установок определила феномен массового рационального поведения населения в годы преобразований, а также успех целенаправленных государственных программ и планов.  
Вместе с тем замечу, что иные российские славословия в адрес китайских реформаторов весьма затуманивают действительную картину внешнеэкономических и хозяйственных успехов Китая. Рассуждения по поводу гениальности «теории кошки» или «ощупывания камней» сильно обедняют, примитивизируют, сводят к эмпиризму китайскую стратегию и политику, в том числе мирохозяйственную. В позднем СССР и новой России явно недооценили степень научной разработанности всего этого комплекса (стратегии, политики, практики) в КНР, в том числе по части вопросов увязки мирохозяйственного курса с общей экономической стратегией и внешней политикой, а также роль дотошного анализа опыта азиатских стран, ситуацию на мировых и региональных рынках и т.п. Наше беспутное фритредерство было принято без всякой оглядки на Китай и Восточную Азию, которые и хронологически, и институционально, и информационно опережали (или, лучше сказать, превосходили) СССР перед последним десятилетием XX в. в такой сфере, как развитие мирохозяйственных связей. При этом, имея под боком Гонконг, значительный опыт работы на самом либерализованном пятачке азиатского хозяйства, а также мощную прослойку лояльных Пекину предпринимателей и финансистов, КНР не пошла и до сих пор не идет на открытие экономики, сколько-нибудь сопоставимое с теорией и практикой свободы торговли.  
Подчеркну постоянный алармизм научной и широкой печати КНР по поводу ситуации в мировой экономике. Так, во второй половине 80-х годов, отмечая ослабление вероятности мировой войны, некоторые китайские авторы указывали на то, что данное обстоятельство не снимает с повестки дня факт резкого ужесточения конкуренции в мировом хозяйстве: «Вероятность новой мировой войны невелика, однако на наших глазах, проникая во все уголки земного шара, стремительно разворачивается мировая экономическая война - и от нее никуда не денешься» . Хорошо заметен контраст с оптимистичными ожиданиями многих советских международников по поводу перспектив расширения участия страны в мировом хозяйстве, распространенными в конце 80-х годов. Характерна и такая цитата: «КНР не может позволить себе выйти на мировой рынок без тщательного учета риска и опасностей, которые подстерегают ее там». Казалось бы, этим строкам лет пятнадцать-двадцать. Между тем они были произнесены китайским лидером Цзян Цзэминем на сессии ВСНП в марте 1998 г., когда уже было ясно, что КНР сравнительно благополучно преодолела очередной виток азиатского кризиса.  
Сказанное ни в коей мере не умаляет китайских достижений в части активизации внешнеэкономических связей, использования действительных выгод международного разделения труда, современных экономических инструментов. Такие направления просто не противоречат идее самообеспечения, если взглянуть на нее с современной китайской точки зрения.

Роль внешних факторов в хозяйстве

 
В одном из номеров британского «Экономиста» обложка украшена заголовком: «Китай открывается». Если учесть, что «открытой политике» уже более двадцати лет, такой текст можно было бы признать парадоксальным. И, по-видимому, мы будем недалеки от истины: как ни странно, по мере усиления участия Китая в мировом хозяйстве в последние два десятилетия хозяйство этой страны становилось все более обособленным от мировой экономики, независимым и самодостаточным.  
Необходимо подчеркнуть, что вывод о росте вовлеченности КНР в мировую экономику в последнее десятилетие, ставший общим местом сотен работ по Китаю, не получает подтверждения. Статистический материал второй половины 90-х годов свидетельствует об уменьшении доли внешней торговли в ВВП: примерно с 43% в середине десятилетия до 36% к его концу (при подсчете по курсу валюты) и с 9% до 7,5%, если считать по паритету покупательной способности (ППС). Статистические парадоксы, возникшие после восстановления суверенитета над Сянганом (Гонконгом), вполне могут трактоваться в пользу мнения об еще более низкой зависимости основного массива китайского хозяйства от внешних факторов (если вычесть сравнительно автономный с этой точки зрения объем сотрудничества прибрежных районов провинции Гуандун и Сянгана, то примерно на треть), в том числе от прямых иностранных инвестиций. Последние к тому же в настоящее время имеют тенденцию с снижению: после сокращения в 1998 г. на 7% за первые пять месяцев 1999 г. объем реализованных в КНР зарубежных капиталовложений уменьшился, по некоторым данным, на 17% .  
Вопрос о правомерности подсчета доли внешней торговли в ВВП по ППС принято считать дискуссионным. Применительно к разным по масштабам хозяйства странам, на мой взгляд, нужен дифференцированный подход. В случае с Китаем правомерность расчетов по ППС представляется очевидной. Их макроэкономическая (мирохозяйственная) точность проще всего доказывается от обратного: взяв курсовой показатель, мы не сможем объяснить феномен постоянства высоких темпов роста ВВП при огромных колебаниях в динамике экспорта и импорта в последние несколько лет. В 1995 г. объем внешней торговли КНР увеличился на 18,6%, в 1996 г. прирост составил лишь 3,2%, в 1997 г. этот показатель равнялся 12,0%, а в 1998 г. внешнеторговый оборот сохранился примерно на уровне предыдущего года. Прирост же ВВП в эти четыре года составлял соответственно 10,2%, 9,7%, 8,5% и 7,8%. Поквартальная же статистика фиксировала разнонаправленные векторы в динамике, причем ускорение в темпах роста ВВП в конце 1998 г. происходило в Китае при абсолютном снижении объема внешней торговли. В целом за 1998 г. доля внешней торговли в ВВП КНР сократилась: существенное снижение объемов экспорта и импорта во второй половине года сопровождалась в этот период увеличением ВВП (на 7,75%), а в первом квартале 1999 г. рост ВВП на 8,3% происходил одновременно с падением экспорта на 7,3% и незначительным приростом общего товарооборота внешней торговли за счет роста импорта на 12%. Поэтому и с точки зрения нынешней динамики процессов роста и развития внешнеэкономических связей говорить об усилении втянутости КНР в мировое хозяйство не приходится.  
Приняв долю внешней торговли в ВВП Китая равной примерно 40% (по курсовому показателю), придется также констатировать, что КНР почти достигла среднемирового уровня экспортной квоты (23% в 1996 г.). Однако в таком случае показатели удельного веса страны в мировом товарном и промышленном экспорте - соответственно 2,88 и 3,39% (1996 г.) окажутся многократно ниже доли страны в мировом производстве промышленной и сельскохозяйственной продукции. Кроме того, указанный выше среднемировой индикатор экспортной квоты соответствовал, например, уровню включенности в мировое хозяйство Индонезии. Вряд ли можно согласиться с утверждением, что в КНР он такой же, как у этой островной страны (хозяйство которой почти развалилось под ударами недавнего кризиса), или, скажем, всего лишь в два с половиной раза ниже, чем у Тайваня; выше, чем у Японии, где экспортная квота составляет около 9% и т.д.  
Приведу еще один аргумент против использования курсового показателя в качестве критерия при определении роли внешних факторов в экономике гигантской страны. Как известно, доля сельского хозяйства и услуг в ВВП Китая превышает половину. Оба сектора характеризуются минимальным удельным весом интернационального компонента. Поэтому, предположив, что удельный вес внешней торговли в хозяйстве страны колеблется на уровне 40-45%, придется чуть ли не целиком включить продукт китайской промышленности в международный оборот, что, разумеется, очень далеко от действительности.  
И, наконец, еще одно соображение. Развитие рыночных отношений в странах с плановыми в прошлом экономиками обычно ведет к становлению достаточно крупного пласта так называемой теневой экономики, бартеризации и натурализации хозяйственной жизни. Соответственно, статистика перестает улавливать значительную часть внутреннего продукта. В то же время в случае с КНР необходимо отметить высокую надежность таможенной статистики, относительно скромные масштабы контрабанды, занижения стоимости контрактов. Поэтому реальное соотношение между ВВП и внешним товарооборотом больше, чем это представляют любые способы подсчета.  
Из приведенных выше наблюдений за динамикой роста ВВП и объема внешней торговли Китая следует, как представляется, вывод, существенный для проведения границы между хозяйством этой страны и так называемыми новоиндустриальными экономиками. Хорошо заметно принципиальное отличие КНР от НИС первой и второй волны - китайское хозяйство может в течение длительного времени развиваться стабильно высокими темпами независимо от тенденций в динамике внешнеторгового оборота. Экономики же большинства стран Юго-Восточной и Восточной Азии (ЮВВА), будучи гораздо более зависимыми от внешних факторов, не могут обеспечить роста ВВП при сколько-нибудь продолжительных неблагоприятных внешних воздействиях и снижении объемов мирохозяйственных связей. Вероятно, эту границу можно с известной степенью условности принять и за разделительную черту между Китаем и НИС с точки зрения их современного положения в мировом хозяйстве, а также зависимым и независимым экономическим развитием, обозначить данный рубеж как признак асимметричной зависимости и т.п.  
Китай, нужно заметить, располагает всеми природно-географическими предпосылками для осуществления отмеченного выше курса «опоры на собственные силы» - и здесь не всегда нужно принимать за чистую монету неистребимый алармизм научной и широкой печати по поводу бедности страны, недостатка ресурсов и т.п. Практически все из 150 известных видов полезных ископаемых есть на его территории. Разведанные запасы урана - крупнейшие в мире, так же как запасы вольфрама, цинка, лития, тантала, ванадия и титана, сосредоточенные в основном в южной части страны. Там же находятся основные запасы олова, по которым, как и по запасам меди Китай занимает второе место в мире. Во Внутренней Монголии расположены крупнейшие на Земле месторождения редкоземельных и рассеянных элементов. Сера, каолин, асбест, бор и фосфор - нерудные ископаемые, крупнейшие мировые запасы которых также находятся в КНР.  
Не сбылся практически ни один долгосрочный прогноз начала - середины 90-х годов относительно превращения КНР в сверхкрупного импортера - ни по топливу, ни по продовольствию, ни по растительному сырью, ни по удобрениям, ни по стали и прокату, ни по цветным металлам . Более того, существенно повысился уровень самообеспечения Китая по перечисленным товарным группам, а по многим позициям, включая зерновые, КНР стала в 90-е годы регулярным нетто-экспортером.  
Дело, как мне представляется, заключается не только в политике. Неприменимость многих классических схем и математических моделей к оценке китайского хозяйства вытекает уже из его гигантских масштабов. Сама масса этой экономики заставляет руководителей страны в основном ориентироваться на бездефицитную модель, чтобы не оказаться жертвой тех же резких ценовых колебаний, обусловленных ожиданиями и спекуляциями по поводу «китайского фактора» на мировом рынке. Тем же самым в немалой степени объясняется необходимость накапливать крупные стратегические запасы продовольствия, сырья, валюты и т.п.  
Важно, что Китай практически полностью обеспечивает себя не только зерном, но и другими сельскохозяйственными продуктами, продолжая вывозить на внешние рынки постоянно увеличивающийся в абсолютном выражении объем товаров традиционного китайского пищевого экспорта. Среди них овощи (стоимость их вывоза в 1997 г. составила почти 1,5 млрд. долл.), свежие яйца, прудовая рыба и продукция водных промыслов (свыше 1,8 млрд. долл.), молодые побеги бамбука, грибы, консервированная спаржа, мед, срезанные цветы, карликовые декоративные деревья и еще множество позиций. Это принципиально отличает Китай от большинства соседних азиатских стран, а также других крупных государств Востока, в том числе с точки зрения динамики процесса продовольственного самообеспечения. Относительно невысока зависимость КНР от импорта энергоресурсов. В 1997 г. страна ввезла около 60 млн. т нефти и нефтепродуктов стоимостью свыше 9 млрд. долл. В то же время китайский экспорт энергоресурсов также представлял значительную величину: 25 млн. т нефти и нефтепродуктов (примерно 4 млрд. долл.), 41 млн. т угля и кокса (1,9 млрд. долл.). Суммарное отрицательное сальдо в торговле первичными энергоресурсами, впрочем, резко сократилось в следующем, 1998 г., когда из-за падения мировых цен доля минерального топлива и технических масел в импорте Китая снизилась с 7,3% до 4,8%, а в экспорте - с 3,8% до 2,8% .  
Быть может, еще важнее то, что в ходе кризиса выясняется относительно более низкая, чем у соседей, зависимость китайского экспортного сектора от поставок импортных компонентов и материалов. И, наконец, контроль за внутренним рынком позволяет успешно претворять в жизнь самое главное: в Китае наблюдается безусловное первенство национальных производителей практически во всех секторах массового потребительского рынка, в том числе «белых» товаров (холодильников, стиральных машин, кондиционеров), цветных телевизоров, компьютеров и т.д.  
Примерно так же обстоит дело со средствами производства. «В стратегическом отношении чрезвычайно большое значение имеет ускоренное обновление и осовременивание основных фондов», - отмечает И.Н. Наумов. Приводимые им данные третьей переписи промышленности в КНР (1995 г.) свидетельствуют помимо прочего о росте самообеспечения средствами производства. Так, из 3200 важнейших видов оборудования 47,1% приходилось на импортное; причем, установленное импортное оборудование, произведенное в 80-е годы, составило 69,7%, а 90-х годов производства - 26,1% его общего объема. По оборудованию китайского производства тенденция противоположная - оборудование 80-х годов составляло 40,4% всего его установленного парка, а 90-х годов производства - 45,5% .  
Политика же в отношении иностранного предпринимательского капитала формулируется в последних китайских официальных документах так, что допускает двойное толкование будущих намерений страны. Буквально это выражено следующим образом: «сохранение определенного масштаба иностранных инвестиций». Контрастом нынешнему увлечению «переходных» стран иностранными инвестициями выглядят, например, нарастающие требования уменьшить приток иностранного капитала в страну, в том числе из-за переноса на китайский счет политически чувствительного актива в торговле с развитыми странами, исходящие от национальных производителей, а также совместных предприятий, давно работающих в Китае. В 1998-1999 гг. объемы реализованных инвестиций стали снижаться, примечательно, что при этом в КНР сохранился высокий экономический рост, а в середине 1999 г. после непродолжительного спада стал расти и экспорт -несмотря на еще далеко не полностью преодоленные последствия кризиса в Юго-Восточной и Восточной Азии, в частности, продолжавшееся падение импорта в большинстве стран региона.  
Статистический материал второй половины 90-х годов не подтверждает помимо этого и расхожего представления о растущих разрывах в экономическом развитии Китая. Во-первых, остаются вполне конкурентоспособными так называемые старые экономические центры. Во-вторых, в 1997 г. наметился ускоренный экономический рост в ряде внутренних провинций, а в некоторых прибрежных регионах переломилась долговременная тенденция к росту их доли в ВВП. Частью этого процесса можно, по-видимому, считать и продолжавшийся до середины 1999 г. кризис в реальном секторе экономики Сянгана, финансовые проблемы ряда провинциальных гуандунских компаний и т.п.

Новая роль КНР в мировой экономике

 
Во второй половине 90-х годов произошел, как представляется, качественный сдвиг в положении Китая в мировом хозяйстве. Суть и последствия этого сдвига вряд ли оценены в полной мере.  
Открытая экономика предполагает приближение внутренних цен к ценам мирового рынка. Этого в КНР не наблюдается, цены там снижаются по сравнению с развитыми странами. Выясняется также, что Китай не вписывается в известную схему о ступенчатом переносе извне специализированных трудоемких производственных стадий и процессов в следующие одна за другой волны «новоиндустриальности». В КНР преобладает создание собственного производства с полным циклом.  
Не обнаруживает в последние четыре года тенденции к росту и доля внешней торговли в ВВП КНР. Более того, как показано выше, она снижается - как при расчете по валютному курсу, так и при более адекватной действительному значению внешних факторов в хозяйстве калькуляции по паритету покупательной способности. В результате оказывается под сомнением и привычный тезис о том, что «во всех более или менее преуспевающих странах доля ВВП, реализуемая через каналы международного экономического обмена, имеет четко выраженную тенденцию к росту» .  
Неудивительно поэтому, что финансово-экономический и торговый кризис в тихоокеанской Азии, случившийся в 1997-1998 гг., теперь рассматривается как кризис открытых экономик. В связи с этим азиатские экономисты, обсуждая пути стабилизации хозяйства континента, все чаще высказывают мысль о необходимости «деглобализации», то есть пересмотра самой модели открытого развития, «фундаментальными недостатками которой являются неразборчивая интеграция в мировое хозяйство и чрезмерная опора в развитии на зарубежный капитал». Характерны размышления о причинах кризиса одного азиатского финансиста: «Кризис не только наша вина - иностранные банки, преждевременная глобализация рынков капитала и "горячие деньги" сыграли свою негативную роль... Рынок капитала превратился в азиатское Эль-Дорадо: выражения "акционирование", "приватизация", "связи в правительстве" стали современными аналогами фразы Али Бабы "Сезам, откройся" с той разницей, что разбойников оказалось куда больше сорока... Беспрецедентное, исступленное потребление предметов роскоши захватило регион безо всякой оглядки на то, какие на это тратятся средства... В Индонезии существовала возможность брать взаймы доллары под процент, более низкий, чем тот, что выплачивался по рупиевым вкладам. Поэтому многие прежние создатели стоимостей занялись спекуляцией, что обернулось катастрофическими последствиями, когда рупия рухнула».  
По мнению более известного экономиста, валютно-финансовый кризис в тихоокеанской Азии был усугублен политическими ошибками. «Если бы на Уолл-Стрит случился кризис, а экономике США угрожало падение, то Федеральная резервная система, - отмечает П. Кругман, - несомненно, резко снизила бы процентную ставку. Вместо этой меры МВФ заставлял азиатские правительства эту ставку повышать. В результате образовался новый порочный цикл. Проблема, таким образом, заключается в том, что при возникновении паники политика начинает следовать за предрассудками финансовых рынков, а не закономерностями улучшения базисных показателей хозяйства».  
Недавний кризис в тихоокеанской Азии объективно способствует росту протекционизма в Китае - сейчас этой стране особенно важно защитить динамичный внутренний рынок. Это проще, чем искать нелегкой удачи на внешних. Начата очередная кампания упорядочения внутреннего рынка. Сказанное, разумеется, не исключает и атак на внешние рынки -показательно резкое усиление торговых позиций Китая в Европе и Африке (табл. 2). Кризис также существенно изменил ситуацию в наиболее развитых, прибрежных районах Китая. Для них все более привлекательной становится работа на внутреннем рынке страны. В какой-то степени кризис помог КНР в выравнивании территориальных диспропорций: сейчас уже ясно, что больше пострадали регионы, сильнее втянутые в международную торговлю, в частности, быстро разбогатевшая провинция Гуандун.

 
Таблица 2. Географическая структура китайского экспорта (%)

 
* Без Японии  
** Первый квартал

 
Источник: информационная база МВТЭС КНР (www.moftec.gov.cn).

 
Большое впечатление производят нынешние успехи китайских предприятий в экспансии на некоторые новые рынки. Например, второй в Китае по объемам производства изготовитель телевизоров «Конка» (Konka Group) в январе 1999 г. открыл в Нью-Дели совместное предприятие. По планам руководства предприятия продажи телевизоров в Индии и Пакистане могут составить 300 тыс. шт. Прогнозируется увеличение выпуска до 1 млн. шт. в 2001 г. Второе предприятие этой же компании открывается в Мексике - примерно с такими же объемами планируемых продаж на североамериканском рынке. Новые формы сотрудничества способствовали росту торговли с рядом партнеров, в частности, китайско-индийский товарооборот вырос в 1992-1996 гг, более чем в пять раз: с 300 млн. долл. до 1,6 млрд. долл. Заметным становится и присутствие китайского капитала в «дальнем зарубежье»: так, в Венгрии из 3154 предприятий с иностранным участием, созданных в 1997 г., 784 предусматривали инвестиции КНР. Соответственно, быстро растет взаимная торговля, в 1998 г. ее объем увеличился на 27,2%. В том же году заметно увеличился товарооборот с Польшей - на 15,4% .  
Государство в лице крупнейших компаний (своего рода государственных ТНК) оказывается пионером и на таком относительно новом направлении хозяйственной деятельности, как размещение за рубежом части акций этих фирм. Большое внимание в последнее время привлекли соответствующие планы таких гигантов, как Китайская национальная нефтяная корпорация (КННК), Китайская национальная оффшорная нефтяная корпорация (КНОНК), Китайская нефтехимическая корпорация (Синопек). Все три нефтяных компании привлекли в качестве консультантов для этой операции ведущие финансовые группы (Goldman Sachs, Morgan Stanley Dean Witter & Со).  
Ранее, в 1997 г., крупный пакет акций (4,5 млрд. долл.) был размещен в Сянгане ведущей телекоммуникационной компанией КНР (China Telecom). Вторая по величине китайская компания в этой области China Unicom планирует разместить свои акции на сянганском и нью-йоркском рынках, несмотря на то что в 1998 г. было ликвидировано несколько совместных предприятий, созданных при участии этой компании в обход китайского законодательства, и иностранные вкладчики выдвинули претензии к властям КНР. В общей сложности к середине 1999 г. 45 компаний КНР были зарегистрированы на зарубежных фондовых рынках, где они мобилизовали около 10 млрд. долл. капиталовложений. Лишь одна из этих компаний была негосударственной (Guangdong Kelong Electrical Co Ltd.).  
Все чаще участвуют в зарубежных операциях компании провинциального уровня. Так, авиапредприятие пров. Юньнань (Yunnan Airlines) приобрело в 1997г. 60% акций воздушного флота Лаоса. Строительные и промышленные компании из этой же провинции ведут активную экспансию в Бирме (Мьянме). Например, относительно небольшая фирма (Yunnan Corp., годовая прибыль 7,3 млн. долл.) получила крупный контракт на поставки мини-тракторов в Бирму. Одна из энергетических компаний провинции обыграла на конкурсе в Лаосе французских и японских подрядчиков. Комментируя успех, руководитель китайской фирмы заявил: «Наши технологии проще. К тому же мы платим инженеру 800 долл. в месяц - какой француз будет работать за эти деньги в Лаосе?» .  
Уже не вызывает сомнения, что финансово-экономический кризис в Восточной и Юго-Восточной Азии, с одной стороны, и высокая устойчивость по отношению к нему китайского хозяйства - с другой, означают крупное изменение в соотношении сил в мировой экономике и политике. Меняются, причем весьма резко, и многие привычные представления о факторах, лежащих в основе хозяйственных успехов наций. Сдвиг в их понимании после кризиса больше напоминает возврат к ценностям прошлого (путем модернизации последних), чем прорыв в будущее.  
Продолжающийся рост в Китае и Индии может свидетельствовать о конце эры свободной торговли и о складывающихся дополнительных преимуществах очень крупных национальных хозяйств в новой мирохозяйственной ситуации. Нарастает исчерпанность относительно открытых экономических моделей, ориентированных на «интеграцию» - в противовес протекционистской «адаптации» (если говорить об отношении к мировому хозяйству в целом), ясно наблюдаемой в азиатских гигантах.  
К тому же западные ТНК, возможно, уже не получают достаточного уровня прибыли в ходе интернационализации производства. Из-за разницы в национальных базах цен они проигрывают национальным предприятиям там, где эта база находится на относительно низком уровне, и особенно если последние располагают (и китайский случай особенно иллюстративен) относительно полным циклом производства. К тому же в пользу национальных производителей (в том числе мелких и средних) обычно складывается и ситуация высокой доли на местных рынках всевозможных субститутов, имитаций и подделок популярных международных марок.  
Китай в 90-е годы поглотил огромную массу предпринимательского капитала, сопоставимую с объемом, поступившим в страны Юга, Востока и Латинской Америки, вместе взятые. Освоение этого капитала в КНР значительно отличается от обычных схем: оно идет главным образом в форме совместного предпринимательства при жестком контроле за предприятиями изнутри и извне; зарубежные инвестиции, в том числе в ходе локализации (гочаньхуа), как бы растворяются в народном хозяйстве гигантской страны, происходит их адаптация к условиям КНР, китаизация.  
Не исключено, что наблюдаемые явления характеризуют и известную исчерпанность процесса интернационализации мирового хозяйства (кстати, теперь уже не вполне «иностранные» инвестиции из Сянгана, сделанные в КНР в 90-е годы, правомерно вычесть из их общего объема, поступившего в развивающиеся и «переходные» страны - тогда затухание глобализации по этому показателю станет еще рельефней). В недавнем докладе И. Валлерстайна отмечается: «Нет оснований считать, что мировая экономика сегодня более глобализирована, чем на прежних стадиях, в частности, в период 1873-1914 гг.». Что же касается «концепции глобализации», то она, по мнению этого ученого, «служит главным образом в качестве риторики с политической целью: повсеместного снижения уровня заработной платы; устранения государственных ограничений на свободное перемещение капитала; уменьшения перераспределительных функций государства, его расходов (на образование, здравоохранение, гарантии пожизненного дохода). Поскольку эта риторика, -отмечает И. Валлерстайн, - в растущей мере официально бралась на вооружение (особенно в 1985-1995 гг.), соответствующие изменения в политике отдельных государств дали социальный откат по всему миру. Поэтому маловероятно, что последуют новые шаги в этом же направлении».  
Действительно, не стоит исключать, что мир вскоре попрощается с риторикой о глобализации, морализацией принципов свободы торговли и т.п. Стоит, кстати, упомянуть, что всевозможные сценарии самообеспечения постоянно прорабатывались самими развитыми государствами в последние десятилетия. Тот же Маастрихтский договор предусматривает возможность проведения коллективной политики протекционизма и даже изоляционизма; как призыв к возможному коллективному самообеспечению развитых стран были восприняты некоторые положения из речи У. Клинтона в университете Васеда (Япония) осенью 1993 г. и т.д.  
Закономерной новой фазой мирового развития выглядит укрепление самообеспечения - хозяйства, науки и техники, обороны и т.д., то есть фактическое расширение и укрепление ареала многополюсности современного мира, объективно выгодной относительно слабым странам. Не противоречит такой перемене в стратегиях и стимулирование коллективной опоры на собственные силы в рамках региональных объединений, двусторонних отношений и т. п. Вполне естественно, что гигантские разрывы в условиях воспроизводства в развитом ядре и крупных странах за его пределами, качественно разные градации экономического бытия все чаще вызывают к жизни принципиально различные стратегии развития: в одних преобладает денежно-прибыльное понимание экономики, в других - ресурсно-товарная, хозяйственная идеология, стремление к отраслевой и оборонной полноценности, развитию и защите внутреннего рынка, поскольку он выглядит динамичнее и надежнее внешних. Яркий пример последней дает КНР. Характеризуя хозяйственный курс этой страны, нобелевский лауреат Л.Р. Клейн отмечает: «Экономическая политика Китая теперь сосредоточена на развитии внутреннего рынка, тогда как в течение довольно длительного периода упор делался на освоении зарубежных технологий, иностранных инвестиций и в некоторой степени на рост, стимулируемый экспортом» .  
Впрочем, ирония нынешней ситуации состоит в том, что нарастание вмешательства правительств во внешнеэкономическую сферу, наблюдаемое теперь в Азии, удивительным образом оборачивается к еще одной выгоде Китая, не торопившегося с ликвидацией государственных монополий в этой области. Просто сохраняя и не наращивая их явно, КНР обретает в глазах многих весьма неожиданный для себя самой статус экономически «либерального» государства.  
В целом же не стоит, вероятно, переоценивать практическую всеядность и приспособляемость Китая. По мере хозяйственного усиления этой страны, ее происходящего на наших глазах становления как системы в мировой экономике, закрепившиеся в успешном опыте методы и принципы будут продолжать оказывать сильное воздействие на внешнеэкономические и политические отношения Китая с другими государствами.  
Для России в ее нынешнем состоянии, по-видимому, актуален внешнеэкономический опыт Китая 80-х годов. Среди множества мероприятий того времени особого внимания заслуживает политика замещения импорта, массовой модернизации промышленности. Проводилось в КНР и «замещение экспорта» - так китайцы называли последовательное повышение степени обработки вывозимых сырьевых товаров.  
Важна для нас и идея соответствия получаемых в ходе внешнеэкономической деятельности технологий средним хозяйственным условиям страны, средним доходам, массовым привычкам населения и т.п. Этот пункт важен и сам по себе и в связи с огромным интересом к внутреннему рынку и экспортным возможностям Китая, еще более усилившимся из-за кризиса в Азии. Учитывая близость уровней развития КНР и Российской Федерации, быть может, следует задуматься о Китае как внешнем источнике технического перевооружения.  
Особого внимания партнеров КНР заслуживает то, что обычно именуют «китаецентризмом», часто с негативным оттенком. Между тем России не нужно особо беспокоиться на сей счет: и традиционно (дальние соседи по планете считались в императорском Китае большими варварами, чем ближние), и судя по опыту последних двух десятилетий, близость к КНР, не пытавшейся использовать слабости России, - существенное наше преимущество. Есть теперь и дополнительные возможности, которые открывает перспектива продолжения (ускорения) промышленной и аграрной революции во внутренних и западных районах Китая.  
Очевидно, что главная цель России - индустриальное, научно-техническое сотрудничество с Китаем, в том числе с участием ВПК. Помимо крупных межгосударственных программ (способствующих в том числе и внутренней экономико-территориальной интеграции в России) и, возможно, создания крупных совместных аналогов ТНК в сотрудничестве с Китаем было бы неплохо оживить и некоторые «архаичные» формы. В условиях низкой ликвидности в Азии, кстати, все большее распространение получает хорошо знакомый нам бартер. Быть может, пора подумать о возобновлении использования таких платежных средств, как переводной рубль (юань).  
Помимо всего прочего, сотрудничество с КНР и учет ее опыта могли бы в нынешней ситуации позволить приобщиться если не к китайской экономической динамике и повышению самообеспечения, то, по крайней мере, к бодрому, некризисному мироощущению жителей этой страны, творческому взгляду на хозяйство, что само по себе было бы гигантским благом.