Веймарская республика в Германии

“Веймарским школьным компромиссом” определялось и содержание гл. 4 этого раздела  — “Просвещение и школа”, в котором закреплялась обязательность “всеобщего школьного обучения”, по общему правилу, в “народной школе”. К единой “народной” системе образования относилась и высшая школа, при этом “руководящим началом... для приема ребенка в определенную школу” должно было служить его призвание, дарование и склонность, а не “имущественное и общественное положение... его родителей” (ст. 145, п. 1). Для обучения детей малообеспеченных семей в средних и высших школах предусматривалось выделение специальных общественных пособий (ст. 146, п. 3).

Сугубо  компромиссный характер носили положения  и раздела 5 — “Хозяйственная жизнь”, в котором главным образом  рассматривались проблемы наемного труда, отношений между предпринимателями  и рабочими. Конституция возлагала на государство обязанность всемерно поддерживать развитие предпринимательства, поддерживая при этом “средний класс” (поощрять его путем законодательства “в сельском хозяйстве, промысловой и торговой деятельности” (ст. 164, п. 1)), содействовать включению “в общее хозяйственное дело” промысловых и. кооперативных товариществ, обеспечивать “хозяйственную свободу отдельной личности” (ст. 151, п. 1), свободу договоров в хозяйственном обороте (ст. 152, п. 1), пресекать ростовщичество 152, п. 2) и пр.

На государство возлагалась особая ответственность в деле “социализации собственности” исходя из принципиально новой ее трактовки: “Собственность обязывает. Владение ею должно быть в то же время служением общему благу” (ст. 153, п. 3). Собственность, согласно ст. 153, п. 1, “обеспечивалась Конституцией, ее принудительное отчуждение могло быть предпринято только “для общего блага” и на “законном основании”. Из этого общего правила допускались, однако, исключения в соответствии с имперским законом. Так, в частности, в ст. 156 (п. 1, 2) говорилось о “возможности принудительного отчуждения без вознаграждения” и передаче в общественное управление “частных предприятий, пригодных для обобществления”, о праве государства, “в случае настоятельной надобности”, проводить объединение хозяйственных предприятий для общественных целей (ст. 156, п. 2). Предусмотренное ст. 156 право национализации собственности не было использовано даже в отношении капиталов Имперского банка Германии. Более того, закон 1922 г. об Имперском банке лишил канцлера его былых полномочий в отношении банка, который остался под контролем империи, но руководство им было передано полностью Совету директоров.

В ст. 155 Конституции предусматривался особый контроль государства за распределением и пользованием землей с целью предупреждения злоупотреблений и обеспечения “каждого немца здоровым жилищем, а всех германских семей, особенно многодетных, домашним очагом и правом работы”. Государство наделялось при этом правом принудительного отчуждения земли, “для удовлетворения потребности в жилищах, для содействия расселению, для сельскохозяйственной обработки” (ст. 155, п. 1). При этом “обработка и пользование почвой... землевладельца” закреплялись в Конституции в качестве его “обязанности по отношению к обществу” (ст. 155, п. 3).

Идеи  взаимной социальной зависимости и  социальной ответственности лежат  в основе и других положений этой главы. Статья 116, например, “применение  умственных и физических сил на благо  общества” относит к “нравственной  обязанности” каждого немца. Это один из характерных примеров того, как Национальное собрание пыталось ввести этические ценности в мир экономики и политики.

В Конституции  особо подчеркивалась обязанность  империи оказывать особое покровительство  “рабочей силе”. Формы этого покровительства выражались в предоставлении рабочим права на свободное объединение в союзы, в целях “сохранения и улучшения условий труда без всяких ограничений” (ст. 159), на коллективный договор (ст. 165, п. 1), на социальное страхование “для сохранения здоровья, работоспособности, охраны материнства”, а также в случае “старости, недугов и различных жизненных случайностей...” (ст. 161, п. 1).

Бет. 163 закреплено и право “добывать  себе содержание трудом”. Однако очевидная  иллюзорность права на труд в условиях послевоенной Германии продиктовала соответствующее разъяснение этого права, которое было сведено к предоставлению “необходимой поддержки”, то есть пособия по безработице.

Сугубо  компромиссный характер носили и  те положения этой главы, в которых  предпринимались попытки интегрировать рабочие Советы, рожденные революцией, в государственную систему. Бет. 165 говорится не только о законности деятельности Советов, созданных для представительства интересов рабочих на предприятиях, в отраслях промышленности, на окружном и общеимперском уровнях, но и о создании их объединений с представительными организациями предпринимателей и “иных заинтересованных кругов населения” в форме экономических советов, которым вверялись некоторые контрольные, административные и законодательные полномочия. Имперский экономический совет, например, призван был давать заключения на социально-экономические и хозяйственно-политические законопроекты “крупного значения” до внесения их в рейхстаг правительством, имел право предлагать правительству законопроекты самостоятельно, которые должны были рассматриваться в рейхстаге даже при отказе правительства поддержать их.

Декларативные положения этого раздела Конституции  для проведения в жизнь нуждались  в конкретных социальных программах, закреплении их текущим законодательством. Но они так и остались опережающими время “теоретическими построениями, стремящимися к абсолюту”, как утверждают немецкие авторы.

Для их осуществления в Веймарской Германии не было соответствующих условий, необходимой  экономической базы, должного уровня общественного сознания, а главное, политической стабильности. Более того, текущим законодательством позитивное содержание социальных положений Конституции было впоследствии значительно ограничено. Так, например, введенное в 1919 г. право рабочих на 8-часовой рабочий день было изменено законом 1920 г., допускающим 10-часовой рабочий день. Деятельность производственных советов ограничивалась сферами “содействия разработке новых методов производства”, “согласования служебных инструкций” и пр. Закон от 4 февраля 1920 г. прямо запрещал им “вмешиваться в руководство производством своими самостоятельными распоряжениями” (§ 66).

Политический  режим Веймарской республики. По Версальскому мирному договору 1919 г. на Германию были наложены огромные репарационные платежи. Этот долг был для нее непосилен, он падал на плечи трех поколений немцев, и только в 1930 г. был снижен и рассрочен союзниками.

Временная экономическая стабилизация в 1928 г. сменилась разрушительным мировым  экономическим кризисом, новым резким падением производства, ростом безработицы. В 1932 г., когда мировой экономический кризис достиг кульминации, промышленное производство сократилось в Германии до 46,7% по сравнению с 1913 г., 30% всего трудоспособного населения потеряли работу и только 15% из официально зарегистрированных безработных получали пособия по безработице.

Страна  сотрясалась стачками, беспорядками, путчами, террористическими актами, связанными с резкой поляризацией социально-политических сил, от крайне правых, представленных набирающими силу националистическими, нацистскими организациями и образовавшейся впоследствии фашистской Национал-социалистской немецкой рабочей партии (НСНРП), до крайне левых — в лице леворадикальных рабочих организаций и Коммунистической партии Германии, которая становится в это время крупнейшей коммунистической партией в Европе.

Вес и  значение этих двух партийных полюсов  рос вместе с их неприятием Веймарской демократической республики. Для  одних она была преградой социалистической революции и установления “всеобщего равенства”, для других — помехой к установлению нацистской тоталитарной диктатуры.

В глубоко  расколовшемся немецком обществе не нашлось места и консенсусу левых  сил, так необходимого в условиях жесточайшего кризиса, угрозы фашизма. Для

правоверных немецких коммунистов, проводивших линию Сталина и Коминтерна, социал-демократы были “могильщиками немецкого социализма”, главными противниками “мировой революции”. Они были заняты в основном тем, что разоблачали социал-демократов как агентуру “германского монополистического капитала”, “социал-фашистов”. Социал-демократы исключали компромиссы с коммунистами, как с партией “узколобого классового доктринерства”, действующей по указке “чужой державы”, также обвиняя их в пособничестве фашистам. Отсутствие согласия левых сил имело роковые последствия. На выборах в ноябре 1932 г. у них еще оставалась возможность преградить дорогу рвущимся к власти фашистам. Социал-демократы и коммунисты, объединившись, могли занять 221 место в рейхстаге, в то время как у фашистов было 196 мест. Но они упустили эту возможность.

Нестабильность  Веймарской республики стала следствием не только вышеуказанных обстоятельств. Они были связаны также с глубоким неприятием республики большинством немцев, считавших ее порождением “позорного” Версальского мирного договора. Чувство национального унижения стало благодатной почвой для широкого распространения мифа о “ноябрьских предателях”, заключивших Версальский договор. Этот миф широко использовался демагогами, требовавшими разрыва Версальского договора, решительной борьбы против неких “темных сил”, внутренних и внешних врагов, которые привели Германию к краху. Не случайно именно в это время появляется известная фальшивка “Протоколы сионских мудрецов”, призванная подтвердить, что в постигшей немцев трагедии виноваты заговорщики-евреи, иностранные агенты, поставившие задачу сокрушить мощь Германии, поставить ее на колени.

Основной  массе населения, его консервативному массовому сознанию трудно было смириться и с тем, что Веймарская республика разрушила старый, привычный порядок кайзеровской империи, казавшийся таким прочным и надежным. По старым добрым временам тосковала не только бывшая правящая верхушка, но и широкие средние слои населения, которые потеряли в результате кризиса, безудержной инфляции свой достаток и имущество, не воспринимали новую, малопонятную, не имеющую ничего общего со старыми временами систему ценностей. Между свободой и порядком немцы выбирали порядок.

Ослабляло положение Веймарской республики и  отсутствие у нее профессиональных защитников среди правящего бюргерства и интеллигенции. Отрицательно к  республике относилась, например, подавляющая  часть профессуры, ученых, правоведов, историков и пр., задающих тон в немецких университетах, а также студентов, которые оставались приверженцами монархии, старых порядков. Не случайно впоследствии среди студентов оказалось так много сторонников Гитлера.

Демократический фасад Веймарской республики не опирался на прочный фундамент демократических государственных институтов не только в силу сохранения старого государственного аппарата, но и изъянов самого конституционного порядка, придуманного в Веймаре без глубокого учета обстановки в стране. Так, широкие демократические права и свободы, в частности свобода печати, при отсутствии цензурных ограничений способствовали беспрецедентному росту шовинистической, милитаристской пропаганды. Литература такого толка фактически захлестывала страну. Отсутствие конституционного запрета на деятельность партий, сеющих рознь среди немецкого народа, разжигавших национальную вражду, антисемитизм, создавало условия не только для роста нацистских организаций, но и для легального вхождения НСНРП в веймарскую общественно-политическую и государственную систему.

Роковой ошибкой республики было то, что  она не лишила власти реакционную  военщину, не реорганизовала бюрократический  аппарат. Ее не принял сохранившийся  кадровый состав рейхсвера, для солдат которого кайзер оставался символом силы и мощи Германии. Армия, подчиняющаяся, по Конституции, только рейхсканцлеру, фактически была бесконтрольной. Она превратилась в самостоятельную активную политическую силу. Выражением полного неприятия рейхсвером Веймарской республики стал поднятый его командованием вместе с праворадикальными офицерскими организациями в мае 1920 г. военный путч Каппа—Лютвица. За счет бывших кадров рейхсвера пополнялись и численно растущие нацистские полувоенные организации.

В условиях политической конфронтации и, как следствие этого, частой смены кабинетов остававшееся на местах старое чиновничество также было бесконтрольным, и его самостоятельная политическая активность в условиях “несменяемости”, гарантированной Конституцией (ст. 130), определялась отнюдь не демократическими, а консервативно-монархическими убеждениями. Плохими защитниками демократических порядков, да и просто правопорядка, были и старые судейские кадры с их традиционным пониманием права, оправдывающего “железо и кровь”, насилие во имя “национальных интересов”. Об этом свидетельствуют примеры из судебной практики тех времен. Так, за 1918—1922 гг. в Веймарской республике было совершено левыми экстремистами 22 политических убийства, все виновные были сурово наказаны, 10 человек — казнены. За это же время правыми террористами было совершено 354 политических убийства, из них только один был сурово наказан, но ни один не был казнен. В 1924 г. нацистский “пивной путч” в Мюнхене, когда фашисты предприняли первую попытку прорваться к власти, закончился заключением Гитлера в тюремную крепость, из которой он вышел через 10 месяцев с первыми главами “Майн Кампф”, полный решимости готовиться к новым выступлениям.