Политико-правовая идеология
национал-социализма
В начале 20-х гг. текущего
столетия в Германии, потерпевшей
поражение в Первой мировой войне,
обремененной множеством экономических
и социальных трудностей, политических
и идеологических конфликтов, возникло
национал-социалистическое движение.
Оно явилось своеобразным выражением
того глубокого общественного кризиса,
который охватил в ту пору одну
из крупнейших стран Европы. Национал-социалистическое
движение выступило с собственной
программой преодоления трудного кризиса
и развернуло борьбу за переустройство
Германии на принципах национал-социализма.
С 1933 по 1945 г. немецкие национал-социалисты
стояли у власти, непосредственно внедряя
в государственно-правовую практику, в
науку о государстве и праве исповедуемые
ими принципы. Последние появились, конечно,
не на пустом месте. Для них сложились
известные социально-исторические предпосылки,
уже имелся определенный идейный фундамент.
Экономические неурядицы, имевшие место
в Германии 20-х–начала 30-х гг., дряблость
тогдашних государственных структур,
ожесточавшиеся политические конфликты
и идеологические противоборства – все
подобного рода вещи, вместе взятые, порождали
в массовом мировосприятии ощущение наступившей
смуты, крайне дискомфортное ощущение
зыбкости социального бытия. Неудивительно,
что в общественных настроениях возобладали
апатия, раздражение, тревога. Наиболее
глубоким и общим становилось стремление
к спокойствию, устойчивому порядку. Неодинаковыми
виделись экономическая стабильность,
авторитетное и твердое политическое
руководство, гарантии от общественных
потрясений в разных группах германского
общества. Однако у многих стремление
к спокойствию, устойчивости и порядку
трансформировалось в требование создать
«сильное государство», избавленное от
таких «пороков», как «демократизм», «парламентаризм»,
«плюрализм» и т.п. Тоску по «сильному
государству», по всемогущей единой централизованной
власти, способной достойно обеспечить
«высшие интересы нации», подогревала
интенсивно культивируемая реакционными
деятелями, национал-социалистической
пропагандой неприязнь к Веймарской системе.
Особое раздражение и протесты вызывал
тот факт, проистекавший из итогов Первой
мировой войны, что оказались оскорбленными
и униженными величие и честь Германии.
Веймарский режим клеймился как «преступно
бездеятельный», ничего существенного
не предпринимающий для национального
самоутверждения немцев, для возрождения
«великой Германии». Разорившиеся рантье,
например, желали возвращения былого богатства,
поглощенного пучиной инфляции. Ремесленники
и мелкие торговцы со «справедливостью»
связывали защиту от банков, трестов, универмагов.
Разорившиеся крестьяне – дешевые кредиты,
протекционистские пошлины и высокие
цены на сельскохозяйственные продукты.
Для бывших буржуа, ставших рабочими, «справедливым»
являлось бы возвращение к их прежнему
социальному статусу. Для бывших военнослужащих
– повышение пенсий и проч. Ущемленные
жизнью люди жаждали благодетеля, который
бы принес им «справедливость», т.е. заботливо
опекал их, оберегал от ударов судьбы,
не давал в обиду. Спекулируя на жажде
такой «справедливости», обещая ее, национал-социалистические,
фашистские демагоги заработали изрядный
политический капитал – доверие миллионов
немцев. Его они сумели обрести, в частности,
путем настойчивого внедрения в общественное
сознание духовных ценностей, которые
страшно понижали политико-правовую культуру,
нравственный и интеллектуальный уровень
немецкого народа. У этих ценностей были
свои соответствующие истоки. Остановимся
на трех из них. Первый – немецкий национализм.
Он включал в себя как признание этнического
(охотнее и чаще даже расового) начала
решающим фактором общественно-исторического
процесса, так и идею превосходства немецкой
нации над остальными нациями, народами.
Этот национализм был насквозь пропитан
антисемитизмом. Концепцию исконного
неравенства рас, их деления на «полноценные»
и «неполноценные», идею борьбы «благородных»
рас против «неполноценных» как содержания
всемирной истории первым соединил с «германством»
Хьюстон С. Чемберлен (1855–1927). Второй идеологический
источник немецкого национал-социализма
– вся доморощенная доктрина национального
социализма. В 1919 г. вышла в свет книга
Освальда Шпенглера (1880–1936) «Пруссачество
и социализм». Шпенглер утверждал: «Старопрусский
дух и социалистический образ мыслей,
ненавидящие сегодня друг друга братской
ненавистью, есть фактически одно и то
же». Отличительная черта немецкого, «прусского
социализма»– торжество принципа чиновничества,
согласно которому буквально каждый член
немецкой народной общности независимо
от рода его занятий обретает и реализует
статус чиновника, находящегося на службе
у государства; частнособственнический
уклад жизни остается неколебимым, но
производство и обращение организуются
посредством государства. В нем царит
порядок, базирующийся на казарменной
дисциплине и строгой иерархической субординации.
Непосредственно сами идеологи германского
фашизма менее всего рисуют немецкий социализм
как антикапиталистический строй, как
антипод мира частнособственнических
отношений. Для них приемлемы предпринимательство
и конкуренция, всякий капитал, любая
собственность, если они производительны, «работают»
на нацию. Обличаются спекуляция и т.п.,
жертвами которых могут быть и люди наемного
труда, и работодатели. Цель немецкого
социализма – ликвидация классовой борьбы,
воцарение согласия между Капиталом и
Трудом. Чтобы его достичь, надо всего
лишь устранить отдельные дефекты в наличной
экономической системе и искоренить в
умах рабочих классовое мировоззрение,
марксизм. Третий идеологический источник
национал-социалистических воззрений
– традиция антилиберализма, издавна
бытовавшая в Германии. Либеральное направление
в политике и идейной жизни подвергалось
там беспрерывным нападкам на протяжении
всего XIX в. Сначала они шли со стороны
феодальных критиков капитализма, затем
их продолжили представители правоконсервативных
кругов германской буржуазии. Им было
неугодно превращение верноподданного
обывателя в самостоятельную личность,
которая обладает всеми необходимыми
правами и свободами и потому уже более
не является послушной марионеткой в руках
всевластного государства. Для них свободная
личность, к тому же имеющая надежные законные
гарантии своей свободы, являлась подлинным
бедствием Германии. Сильной была и традиция
осуждения марксизма, возникшая в Германии
во второй половине XIX в. Ярость его противников,
в особенности националистически ориентированных,
провоцировалась, с одной стороны, интернационалистской
окраской марксизма, а с другой– еврейским
происхождением его творца. «Мыслительный
материал», пошедший на постройку национал-социалистической
(немецко-фашистской) идеологии, вобрал
в себя самые худшие (с точки зрения общечеловеческих
ценностей) продукты в истории немецкой
(впрочем, не одной только немецкой) духовной
культуры. Никакие средства не были низкими,
никакие приемы не были предосудительными
для тех, кто добывал и компоновал такой
материал. Опираясь на него, национал-социалисты
развивали свои представления о политике,
господстве, государстве и т.д. Идейное
ядро этих национал-социалистических
представлений– проект тоталитарной
политической власти. Основное его содержание
составляют следующие утверждения. Тоталитарная
политическая власть есть то единственное
организационное устройство, которое
одно интегрирует всю нацию в сплоченную
целостность, наводит в ней порядок и полно
представляет все ее интересы. Данная
власть есть институциональная система,
которая берет под свой абсолютной и непререкаемый
идеологический, политический (а по возможности
и экономический) контроль как все общество
в целом, так и важнейшие сферы его жизнедеятельности.
В системе тоталитарной политической
власти государству отводилось отнюдь
не центральное, а куда более скромное
место. По убеждению национал-социалистов
государство должно быть лишь одним из
элементов (но вовсе не главным) германской
политической общности. Она имеет тройственное
членение. Ее образуют: 1) «движение» (т.е.
национал-социалистическая немецкая рабочая
партия); 2) «государство» (собственно государственный
аппарат); 3) «народ» (т.е. немцы, сорганизованные
в различные непартийные и негосударственные
объединения). В структуре германской
политической общности безоговорочно
приоритетной ее частью идеологами фашизма
признавалась их партия – Национал-социалистическая
немецкая рабочая партия (немецкая аббревиатура
– НСДАП). Они считали ее объединением,
собравшим под свои знамена элиту, лучших
людей нации, которые в силу свойственных
им качеств одни имеют исключительное
право руководить страной. Подобными качествами
не обязательно являются родовитость
или знатность, богатство или образованность.
К избранным принадлежат те, кто обладает
энергией, способностью лучше других понять
и воплотить требования «национального
духа», кто готов идти на все ради достижения
такой цели. Какие политико-идеологические
установки определяли конкретные особенности
положения национал-социалистической
немецкой партии внутри германской политической
общности? Во-первых, ориентация на устранение
с социальной арены всех политических
партий и общественных группировок, кроме
самой фашистской партии и подчиненных
ей организаций, т.е. установка на утверждение
в Германии фашистской однопартийной
политической системы. Во-вторых, курс
на превращение фашистской партии в монопольного
обладателя публично-властных прерогатив
и в институт, осуществляющий монопольное
иделогическое господство. В-третьих,
линия на установление безраздельного
контроля фашистской партии над государством
и лишение последнего роли самостоятельного
политического фактора. Диктат нацистской
партии над государством предлагалось
обеспечить с помощью ряда средств. В особенности
упор делался на «унификацию» партии и
государства. Точнее говоря, на срастание
нацистской партии с государством и на
осуществление этой партией полновластного
руководства им. Конкретно под «унификацией»
понималось проведение комплекса определенных
практических мер. Укажем некоторые из
них. Назначение на все мало-мальски заметные
государственные посты исключительно
членов нацистской партии. Принадлежность
к ней– первая и важнейшая привилегия
при занятии государственной должности.
Сосредоточение на самом верху политической
пирамиды государственной и центральной
партийной власти в одних и тех же руках.
Узаконение самим государством повсеместного
партийного контроля над всеми государственными
органами, их кадрами и деятельностью.
Передача государственных функций органам
нацистской партии. Слияние родственных,
«однопрофильных» государственных и партийных
формирований. Установление государственной
платы (подобно жалованью чиновникам)
партийным функционерам, которые занимаются
собственно партийно-организованной и
агитационно-разъяснительной работой.
Одновременно подчеркивалась также потребность
и в сохранении немалого числа внешних,
сугубо институциональных различий между
партией и государством. Мнение об удержании
названных различий базировалось на той
посылке, что организационное, формальное
несовпадение партии и государства соответствует
глубокой исторической традиции (отход
от которой принесет больше издержек,
чем дивидендов) и является по прагматически-политическим
мотивам целесообразным. Фашистско-партийному
государству, по мысли его конструкторов,
подлежало стать (и оно стало!) полной противоположностью
демократически-правового государства,
которое они отвергали как противное природе
германской нации установление. Что не
устраивало их в этом типе государства?
Отсутствие в нем режима личного господства
и носителя принципов подлинной государственности.
Вызывали неприязнь нормальное состояние
общества в качестве предпосылки правового
государства и легальность, якобы заменившая
собой справедливость. Отталкивали парламентаризм
и многопартийная система, плюрализм политических
сил и их влияние на государство, равенство
всех перед законом и судом. Идеалом же
рисовалось государство, в котором покончено
с демократией, преодолены индивидуализм
и раздробленность буржуазного общества.
Такое государство должно было сложиться
на расовой основе и структурироваться
по сословиям, сотрудничающим во имя высших
интересов нации. В нем нет места гражданам,
там все– подданные, которые обязаны служить
государству и исполнять его приказы.
В этом государстве торжествует постулат:
решения (веления) сверху вниз, ответственность
снизу вверх. На вершине всей иерархической
пирамиды стоит одна фигура– фюрер, вождь.
По фашистским понятиям, фюрер уникален,
он лучший из лучших: он самый одаренный
и доблестный из всех своих современников.
В нем воплощаются судьбы народа. В его
руках сходятся нити организации иерархического
государства и единства жизни нации. Фюрер
неприкасаем, стоит выше всякой критики.
То, что он говорит,– всегда истинно, ему
неведомы ошибки, заблуждения, и он всегда
неизменно прав. Вождь фактически обожествлен.
«Фюрер-принцип» выступает синонимом
безудержного культа вождя. Национал-социализм
в Германии был остается наиболее агрессивной
формой национал-социалистической идеологии.
Но она, как показывает исторический опыт,
может существовать и утверждаться также
в других ипостасях, может мимикрировать,
завлекать людей иными лозунгами и обещаниями.
Однако во всех случаях ее распространение
и упрочение смертельно опасно для цивилизации.
Основные
положения Конституции 1793 года.
Конституция 24 июня
1793 г. была принципиально новым политико-правовым
документом и по своим общим принципам,
и по избранному направлению в
организации государственной власти.
Она отразила временное возобладание
крайне радикалистских идей, для которых
не было реальной основы в укладе еще не
отошедшего от духа «старого режима» французского
общества, и потому оказалась нежизнеспособной.
Эта нежизнеспособность, с другой стороны,
привела к тому, что рядом с формальной
конституцией сложилась другая, фактическая
– на существенно различавшихся принципах.
Конституция 1793 г. состояла из двух частей:
обновленной «Декларации прав человека
и гражданина» (в 35 ст.) и собственно конституции
(122 ст.). Декларация в главном развивала
положения Декларации 1789 года: государство
установлено для реализации человеком
его естественных и неотъемлемых прав,
каковыми являются равенство, свобода,
безопасность, собственность, и действует
на основе общественно полезной законности
(ст. ст. 1-4, 9). Но в конкретном закреплении
гражданских прав и принципов правопорядка
Декларация пошла далее в духе доктрины
социализации права и его большего радикализма.
Провозглашалась свобода труда и занятий
(ст. 17). Общество должно было гарантировать
гражданину социальное обеспечение (в
случае неспособности к труду) и образование
(ст. ст. 21-22). Более категорично, чем в Конституции
1791 г., декларировались право петиций (ст.
32), а также право на свободные собрания,
свободу мнений, вероисповедания, печати
(ст. 7).
В политико-правовом
отношении Декларация засвидетельствовала
важные перемены революционной доктрины.
Почти абсолютизированным был принцип
народного суверенитета: он неделим
и неотчуждаем, не может быть никем
присвоен (ст. ст. 25-27). Вследствие этого
было провозглашено право народа
на «пересмотр, преобразования и изменения
конституции»: «Ни одно поколение
не может подчинить своим законам
поколение будущее» (ст. 28). Наконец,
суверенитет был представлен
и как право (и обязанность!) народа
на сопротивление угнетению и
перемену правительства в случаях
«угнетения хотя бы одного члена общества»;
восстание провозглашалось «священнейшим
правом и неотложнейшей обязанностью»
народа (ст. ст. 33-35). Организация государственной
власти также отличалась важными новшествами.
Начало народного суверенитета, понятое
в избыточно демократическом духе, предопределило
полупрямое осуществление законодательной
власти народом (вместо представительного).
Самостоятельным законодательным органом
было Национальное собрание, избиравшееся
на 1 год прямым голосованием на основе
установившегося практически всеобщего
избирательного права (один представитель
от 40 тыс. населения с учетом оседлости
в 6 месяцев). Однако в издании наиболее
важных законов (гражданских и уголовных,
налоговых, управления имуществами, касавшихся
войны, административного деления и т.
п.) Собрание было связано необходимостью
одобрения их собраниями выборщиков по
департаментам и первичными собраниями
населения. В таком же порядке могло происходить
и изменение консти-г туции, причем даже
по инициативе снизу. Вместо основополагающего
ранее принципа разделения властей Конституция
ввела начало единства властей, практически
слив воедино законодательную и исполнительную.
Правительство было низведено до уровня
Исполнительного совета (из 24 членов),
выбиравшихся Собранием из сложно составленного
списка кандидатов от департаментов и
первичных собраний выборщиков на 2 года
с обновлением на 1/2 ежегодно. По сути,
члены совета были лишены самостоятельного
значения и были только агентами законодательной
власти. Совет мог действовать «только
во исполнение законов и декретов законодательного
корпуса». При этом декреты (второй вид
законодательных актов) могли издаваться
Собранием практически по неограниченному
кругу нормативных и даже текущих вопросов
(в т. ч. по вопросам обеспечения безопасности,
расходования средств, заключения трактатов).
Таким образом, влияние законодательной
власти распространилось даже на текущее
управление.
Полная выборность
должна была характеризовать организацию
местных институтов самоуправления
и судебную систему. Провозглашалась
также всеобщая воинская повинность. Реальное
развитие политических событий революции
пошло, однако, по пути, отличному от провозглашенного
идеала Конституции. Напротив, система
исполнительной власти подмяла под себя
законодательную. Официальной декларацией
Конвента введение Конституции в силу
было отложено «до наступления мира».