Смысл любви в творчестве В. Соловьева

   ВВЕДЕНИЕ 

   Любовь – феномен человеческих  отношений, занимающий умы многих  мыслителей на протяжении нескольких  тысячелетий.  Вопрос  определения  сущности  любви остаётся актуальным и  по  сей  день.  Выдвинуто  множество  теорий.  Кто-то +пытался разделить любовь на виды,  выделяя  родительскую  любовь,  любовь  к отечеству,  любовь  к  противоположному   полу   и   анализировать   их   по отдельности, другие (как например Владимир  Соловьев)  рассматривали  любовь как уникальную целостностною универсалию мира.

   Позиция Владимира Соловьёва,  изложенная им  в  философском   труде  «Смысл любви» на мой взгляд достойна особой проработки и анализа.

 В  наше время, когда человек   отделил  себя  культурой   от  природы,  когда

социальное  оказывает  глубочайшее  влияние  на   индивидуальное,   зачастую вытесняя его,  человек ищет те смыслы, которые определят  его  существование в мире. Одним из  этих  смыслов  человек  считает  любовь,  так  и  не  имея возможности постигнуть суть любви. В данном реферате, я  предприняла  попытку ответить на вопрос «Что такое любовь», анализируя труд  Владимира  Соловьёва «Смысл любви».

   1. Краткие биографические данные 

   ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ СОЛОВЬЕВ (1853–1900), русский философ, поэт, публицист и  литературный  критик.  Родился  16  (28)  января  1853  в   Москве,   сын С.М.Соловьева, ученого-историка,  автора  монументальной  Истории  России  с древнейших времен. По материнской линии отдаленный  родственник  украинского философа Г.С.Сковороды.  Блестяще  окончив  гимназию,  поступил  на  физико-математический факультет Московского университета, где проучился два года. Перешел на третий курс  историко-филологического  факультета  и  в  качестве вольнослушателя посещал лекции в Духовной академии. «Будучи с детства  занят религиозными предметами,  я  в  возрасте  от  14  до  18  лет  прошел  через различные фазы  теоретического  и  практического  отрицания»,  –  писал  он. Окончив университет в 1873, по особому ходатайству был оставлен при  кафедре философии  для  приготовления  к  профессорскому  званию.  В  1874   защитил магистерскую диссертацию Кризис западной философии. Диссертация была  строго осуждена в «Отечественных записках» (1875, № 1), но в  академических  кругах произвела самое благоприятное  впечатление,  и  Соловьев  получил  должность доцента Московского университета по кафедре философии. Лекции он читал  лишь полгода: 31  мая  1875  его  командировали  за  границу  «с  целью  изучения индийской, гностической  и  средневековой  философии».  Соловьев  побывал  в Лондоне, Париже, Ницце и в Египте. Приобретенный  им  при  этом  мистический опыт, во многом предопределивший  его  дальнейшую  творческую  деятельность, задним числом описан в поэме Три свидания (1898). К  середине  1870-х  годов относятся его первые значительные  стихотворения,  сопутствовавшие  развитию философской мысли («Хоть мы навек незримыми цепями», «Вся в  лазури  сегодня явилась», «У царицы моей есть высокий дворец» и т.д.).

    1877–1881 Соловьев провел большей  частью в Санкт-Петербурге, читая  курсы лекций в университете и на Высших женских курсах и подготавливая к печати свои  программные  философско-богословские  сочинения   

Философские   основы цельного знания (1877), Критика  отвлеченных начал (1877–1880) (последнюю  он защитил  как  докторскую   диссертацию)   и   Чтения   о   Богочеловечестве (1878–1881).

    Осудив  убийство  народовольцами  Александра   II,   Соловьев,   однако,

 обратился  к  новому  императору  с   настоятельным  предложением  помиловать цареубийц во  имя  высшей,  божеской  справедливости.  Это  вызвало  крайне отрицательную   реакцию    официальных    кругов    (в    первую    очередь К.П.Победоносцева), и, не желая подчиняться  никаким  и  ничьим  указаниям, Соловьев  решил  оставить  преподавательскую   деятельность.   Лишь   через восемнадцать  лет,  незадолго  до  смерти,   он   прочел   ряд   лекций   в новоучрежденном Санкт-Петербургском философском  обществе.  Эти  годы  были чрезвычайно   продуктивны:   Соловьев    занимался    научно-теоретическими исследованиями в области истории и философии религии (единственном, по  его убеждению,   «пути   к   истинной    философии»),    опубликовал    десятки публицистических  и  литературно-критических  статей,  в  1891–1900   тремя изданиями  вышла  его  книга  Стихотворения.  В  1882–1888   он   обращался преимущественно  к  религиозно-церковным  вопросам,  главные  работы  этого времени – Духовные основы жизни (1882–1884), История и будущность теократии (Исследование всемирно-исторического пути к  истинной  жизни)  (1885–1887), Россия и вселенская церковь (La  Russie  et  l'Eglise  Universelle.  Paris,

 1889).

    Историософские устремления мотивируют  разработку  Соловьевым  конкретных  политических проблем  в   трактате  Великий  спор  и   христианская  политика

(1883–1887)  и двух  выпусках   (1883–1888   и   1888–1891)   исследования

 Национальный  вопрос в  России  (следует   учитывать  и  то,  что   российская

 духовная   цензура,   оскорбленная   лояльным   отношением   Соловьева    к

 католичеству, категорически запретила ему затрагивать  церковные  вопросы). Сюда же относятся труды Китай и Европа (1890), Из философии истории (1891), Византизм и Россия (1896).

    Нравственно-метафизическая  подоснова   подлинного,  сопричастного   Богу  существования изучается в итоговых  философских трактатах Соловьева –  Смысл любви (1892–1894) и Оправдание  добра  (1894–1897).  Здесь  наиболее  полно представлена его доктрина «всеединства» и «цельного знания»,  отраженная  в учении о «мировой душе» – Софии. Средоточием эстетического учения Соловьева было  прозрение  художника,  сообразное  живой  истине   мироздания,   т.е. религиозному откровению. Многие его  собственные  стихотворения,  например, «Бедный друг! истомил тебя путь», «Милый друг, иль ты  не  видишь»,  «Вечно женственное» («Das Ewig-weibliche»), стали программными  текстами  раннего русского символизма, при том что на брюсовские сборники Русские символисты (1894–1895) Соловьев, принципиальный  противник «декадентства»,  отозвался насмешливой рецензией и меткими пародиями. Ироническая  струя  вообще  была сильна в его художественном творчестве, о чем свидетельствуют его  шуточные стихи, эпиграммы и пьеса-буффонада Белая лилия (1893).

    В конце жизни, к началу новой  революционной эпохи, явственно  дававшей  о себе знать, принципиально оптимистическое  мировоззрение  Соловьева  обрело тревожный   призвук.   Предчувствие   грандиозной   социальной   катастрофы общемирового масштаба и ее отражение в сознании и судьбе чуткого  мыслителя определяют пафос его  драматических  диалогов  Три  разговора  (1899–1900), поздней эссеистики (Воскресные письма, 1897–1898)  и  историко-философского исследования Жизненная драма Платона (1898). Предсказания,  предчувствия  и обращенные в будущее соображения  Соловьева  отразились  в  политическом  и поэтическом  сознании  последующих  десятилетий;  так,   его   стихотворная декларация Панмонголизм прямо предвещает поэму Блока Скифы.    Помимо поэтических произведений,  философских  трудов  и  многочисленных критических статей  о  творчестве  Достоевского,  А.Пушкина, М.Лермонтова, А.Фета, А.К.Толстого и  др.,  а  также  трактатов  по  эстетике,  Соловьеву принадлежат переводы Платона, Вергилия, Петрарки, Гофмана.   Умер Соловьев в с.Узкое под Москвой 31 июля (13 августа) 1900. 
 

   2. Анализ произведения

   Итак, философ в своей книги  пытается ответить на сложнейший  вопрос: в чем смысл  человеческой  эмоциональной  любви  (которую  он  почему-то  называет половой). И в первой  части  книги  он  убедительно  доказывает,  что  смысл половой любви, эмоциональной любовной страсти, никак не может заключаться  в простом продолжении рода. Соловьев  также  попутно  разбивает  философию,  в соответствии  с  которой  эмоциональная  человеческая  любовь  -  это  очень усложненный способ естественного отбора,  с  помощью  которого  высшие  силы (Природа, Бог...) пытаются создать, вырастить некоего сверхчеловека,  гения, следующее звено эволюционной цепи...

   Разбив эти  философские   концепции,  Соловьев  переходит   к  изложению  и развитию очень интересной идеи: половая любовь у людей не предназначена для продолжения рода, а ее смысл, суть  -  в  полной  трансформации  бытия,  что Соловьев очень интересно и достаточно убедительно доказывает  на  протяжении всей книги.

   Автор  отталкивается  от  факта,  что  чувство  любви   -   есть   высшее

эмоциональное проявление человеческой сущности. Что  ощущение  любви  -  это то,  что  хоть  на  мгновение,  но  поднимает  человеческое   сознание   над окружающей серой реальностью, словно бы показывает человеку другой  мир.  Но потом практически сразу ощущение любви заменяется  разочарованием,  так  как (всего лишь  в частности)  разбивается идеализация   объекта   любви.   И практически каждый человек, хоть и имея какой-то опыт ощущения  любви,  рано или поздно приходит к выводу, что любовь  -  иллюзия,  что-то  ментальное  и мгновенное, то чего  нет.  Но  автор  не  соглашается  с  такой  постановкой ответа!  "...если  смотреть  только  на  то,  что  обыкновенно  бывает,   на фактический  исход  любви,  то  должно  признать  ее  за   мечту,   временно овладевающую нашим существом и исчезающую, не перейдя ни в какое  дело  (так как деторождение не есть  собственно  дело  любви).  Но,  признавая  в  силу

очевидности,   что   идеальный   смысл    любви    не    осуществляется    в действительности, должны ли мы признать его неосуществимым?  (...)  Было  бы совершенно  несправедливо  отрицать  осуществимость  любви  только  на   том основании, что она до сих пор никогда не была осуществлена: ведь  в  том  же положении  находилось  некогда  и  многое  другое,  например  все  науки   и искусства, гражданское общество, управление силами  природы.  Даже  и  самое разумное сознание, прежде чем стать фактом в человеке, было  только  смутным и  безуспешным  стремлением  в  мире  животных.  Сколько   геологических   и биологических эпох прошло  в  неудачных  попытках  создать  мозг, способный стать органом для воплощения разумной мысли. Любовь для человека  есть  пока то же, чем был разум для мира животного: она  существует  в  своих  зачатках или задатках, но еще не на самом деле. И если  огромные  мировые  периоды  - свидетели неосуществленного разума - не помешали ему наконец  осуществиться, то тем  более  неосуществленность  любви  в  течение  немногих  сравнительно тысячелетий, пережитых  историческим  человечеством,  никак  не  дает  права заключить что-нибудь против ее будущей  реализации.  Следует  только  хорошо помнить, что если действительность разумного сознания  явилась  в  человеке, но не чрез человека, то реализация любви, как высшая ступень  к  собственной жизни самого человечества, должна произойти не  только  в  нем,  но  и  чрез него. (...)  Всем  известно,  что  при  любви  непременно  бывает  особенная идеализация любимого предмета, который представляется любящему совершенно  в другом свете, нежели в каком его видят посторонние люди. Я  говорю  здесь  о свете не в метафорическом только смысле, дело  тут  не  в  особенной  только нравственной и умственной оценке, а еще в особенном чувственном  восприятии: любящий действительно видит, зрительно воспринимает не  то,  что  другие.  И для него, впрочем, этот любовный свет скоро исчезает, но следует ли  отсюда, что он был ложным, что это была только субъективная иллюзия?.."

   Итак, утверждая, что любовь - это  не  иллюзия,  автор пытается  дать  ей

определение  и  смысл.  И  в  первом  приближении  Соловьев  пытается   дать определение "половой  любви",  как  "жертву  эгоизма",  он  утверждает,  что основное зло эгоизма состоит  не  в  том,  что  человек  признаёт  за  собой исключительное качество и наивысшую самооценку, по  Соловьёву  человек,  как сосредоточение жизненных сил  и уникальность имеет полное на это право.  Зло появляется в том случае, если человек не  признаёт  исключительность  других людей, так как все люди равны. Любовь убивает этот  эгоизм,  так  как  любя, человек признаёт исключительность другого человека – объекта своей любви.

   Разобрав таким интересным образом  природу эгоизма и его опасность,  автор переходит к одному из ключевых утверждений своей теории: суть половой  любви - в объединении двух индивидуальностей с "убитым  эгом",  вернее  с эгом, которое сумело выйти за пределы собственной индивидуальности и стать  единым как   бы   с   "чужой"   индивидуальностью,   а   "чужая"   индивидуальность соответственно вышла за пределы своего эго. Такое  объединенное  существо  с "убитыми эго и наполненное любовью",  и есть  в первом  приближении,  цель

человеческой  любви.

   Но Соловьев на этом не останавливается.  Он  признает,  что  при   текущем

состоянии дел, все это  -  не  более,  чем  красивая  теория.  А  мешают  ее

осуществлению вполне прозаичные вещи - материальная природа и смерть.

   И философ переходит к доказательствам  того, что конечная цель любви  – это не просто средство идеального единения двух  индивидуальностей,  а  средство преобразования всего мира, разрушения его материальной  основы.  Представляя материю как Женщину, а Бога  -  как  Мужчину,  Соловьев  показывает,  что  в абсолютном, вселенском смысле цель  нашей  любви  -  это  единение  всеобщей женской природы человечества с мужской божественной сущностью.

   Указывая нам на это абсолютное  значение любви, автор, тем  не  менее,  тут

же спускает нас на землю: "Невольное и  непосредственное  чувство открывает нам смысл любви как высшего проявления  индивидуальной  жизни,  находящей  в соединении с другим существом свою собственную  бесконечность.  Не  довольно ли этого мгновенного откровения? Разве мало хоть раз в  жизни  действительно почувствовать свое безусловное значение? (...) Едва ли этого  довольно  даже для одного поэтического чувства, а сознание истины и воля  жизни  решительно на  этом  помириться  не  могут.  Бесконечность   только   мгновенная   есть противоречие  нестерпимое для ума,  блаженство  только  в прошедшем есть страдание для воли. Есть  те  проблески  иного  света,  после  которых  "Еще темнее мрак жизни вседневной, Как после яркой  осенней  зарницы".  Если  они только обман, то и в воспоминании они могут вызывать только  стыд  и горечь разочарования; а если они не были обманом, если они открывали  нам  какую-то действительность, которая потом закрылась и исчезла для нас,  то  почему  же должны мы мириться  с  этим  исчезновением?  Если  то,  что  потеряно,  было истинным, тогда задача сознания и воли не в том,  чтобы  принять  потерю  за окончательную, а в том, чтобы  понять  и  устранить  ее  причины.  Ближайшая причина  (как  было  отчасти  показано  в  предыдущей  статье)   состоит   в извращении самого любовного отношения.  Это начинается  очень рано:  едва только первоначальный пафос любви успеет  показать  нам  край  иной,  лучшей действительности - с другим принципом и законом  жизни,  как  мы  сейчас  же стараемся воспользоваться подъемом энергии вследствие  этого  откровения  не для того, чтоб идти дальше, куда оно зовет нас, а  только  для  того,  чтобы покрепче  укорениться  и  попрочнее  устроиться   в   той   прежней   дурной действительности, над которой  любовь  только  что  приподняла  нас;  добрую весть из потерянного  рая  -  весть  о  возможности  его  возвращения  -  мы принимаем за приглашение окончательно  натурализоваться  в  земле  изгнания, поскорее  вступить  в  полное  и  потомственное  владение  своим   маленьким участком  со  всеми   его   волчцами   и   терниями;   тот   разрыв   личной ограниченности, который знаменует любовную страсть и составляет ее  основной смысл, приводит на деле только к эгоизму вдвоем, потом втроем и т.  д.  Это, конечно, все-таки лучше, чем эгоизм в одиночку, но  рассвет  любви  открывал совсем иные  горизонты.  Как  скоро  жизненная  сфера  любовного  соединения перенесена в материальную действительность, какова она есть, так  сейчас  же соответственным  образом  извращается  и  самый  порядок  соединения.   Его "нездешняя", мистическая основа, которая так сильно давала о себе  знать в первоначальной страсти,  забывается  как  мимолетная  экзальтация,  а  самым желательным, существенною целью и вместе первым  условием  любви  признается то,  что  должно  быть  лишь  ее  крайним,  обусловленным  проявлением.  Это последнее - физическое соединение, поставленное на место первого и  лишенное таким образом своего человеческого смысла, возвращенное к смыслу животному,- делает любовь  не  только  бессильною  против  смерти,  но  само  неизбежно становится нравственною могилою любви гораздо раньше, чем физическая  могила