П.Я. Чаадаев и его историко-философская концепция

     Таким образом, не царство Божие есть конечный результат бесконечного развития, но способность к бесконечному развитию есть признак того, что данное общество уже находится в состоянии, пусть в незавершенном, царства Божия. Однако в чем же будет состоять завершенность этого состояния?

     Если европейское общество в целом руководствуется идеями божественного откровения, то это не значит, что каждый его конкретный индивидуум подчиняет данным идеям свои мысли и поступки. Следовательно, движение от незавершенного состояния к завершенному должно заключаться в подчинении сознания все большей массы индивидуумов идеям божественного откровения, и в пределе - в превращении этих идей в руководящие для поступков и дел всех и каждого индивидуума. И здесь можно обратить внимание на слова Чаадаева об “элементах”, которые необходимы для окончательного водворения на земле царства Божьего и которые уже присутствуют в европейском обществе.

     Это вводит нас в важнейшую для Чаадаева тему воспитания человеческого рода христианской церковью. Анализ соответствующих фрагментов работ Чаадаева позволяет раскрыть ее следующим образом. Христианство создает социальную систему, которая самим своим функционированием организует жизнь массы случайных в своем поведении и в своих интересах эмпирических индивидуумов и народов, обеспечивая слияние сознаний все большего числа индивидуумов в “одну мысль и одно чувство”, источник которых находится в божественном откровении.

     Речь идет об учреждениях и традициях, автоматических навыках и твердых правилах, избавляющих индивидуумов каждый раз самостоятельно и заново, а следовательно, и своевольно, решать возникающие в их жизни проблемы, колеблясь в выборе между различными способами поведения. Чаадаев пишет о наличии в европейских странах того, что он называет “необходимыми рамками жизни”, которые естественно вмещают в себя повседневные события. Он подчеркивает, что речь идет даже не столько о нравственных принципах или философских положениях, но “просто о благоустроенной жизни”, о привычках и “навыках сознания”, “бытовых образцах” которые “придают уют уму и душе непринужденность, размеренное движение”.

     Итак, имеются “бытовые образцы” жизни в качестве элементов европейского общества, которые воспроизводят устойчивые формы мышления и поведения. Они “образуют составные элементы социального мира тех стран”. Чаадаев перечисляет мысли, ставшие для европейца элементарными и составляющие атмосферу Запада: “Это мысли о долге, справедливости, праве, порядке” [4; 327]. Важно подчеркнуть, что эти мысли, так же как и “необходимые рамки жизни” европейца есть продукт длительного исторического процесса, буквально внедрившего их в быт и сознание индивидуумов европейского общества.

     Таким образом, можно подытожить, что исходя из своего видения человеческой природы, когда своеволие человеческое легко ставит целые нации и народы в зависимость от материальных условий их жизнедеятельности, Чаадаев видит задачу религии и церкви в организации, формировании общественного сознания и регуляции деятельности человека.

      2. Историческая судьба России в философии Чаадаева 

     В рассуждениях Чаадаева о смысле истории и исторической роли христианства вкрадывается некоторое противоречие. Характеризуя воспитательную роль христианства, Чаадаев подчеркивает всемирность этого процесса. В то же время Чаадаев буквально сталкивается с фактом существования огромной страны, называющей себя христианской, на которую, однако, всемирный процесс воспитания человеческого рода религией откровения не распространился. Этой страной является Россия. Россия, таким образом, выступает для Чаадаева проблемой, на решении которой как бы проверяется полнота его учения.

     Когда Чаадаев пишет, что всемирный процесс воспитания человеческого рода не коснулся России, он имеет в виду, что в стране не были внедрены христианством те элементы социального бытия, которые в Европе формируют объективным образом поведение отдельного человека и нейтрализуют его своеволие.

     Все первое “Философическое письмо” Чаадаева пронизано мыслью о неоформленности русской жизни, об отсутствии в ней определенных сфер деятельности и правил, чего-либо устойчивого и постоянного: “Все исчезает, не оставляя следов ни вовне, ни в нас”; и «…даже в своих городах мы похожи на кочевников…»[4; 323-324]

     Важно уточнить, что речь идет об отсутствии в России навыков и устойчивых традиций жизни, вырастающих не естественным путем из человеческой психологии и совместного человеческого быта, - но внедренных христианским воспитанием в быт и человеческую психологию. Даже государственные отношения в России есть лишь калька с семейных, т.е. кровнородственных, в этом смысле натуральных отношений.

     Поэтому “мы не говорим, например: я имею право сделать то-то и то-то, мы говорим: это разрешено, а это не разрешено. В нашем представлении не закон карает провинившегося гражданина, а отец наказывает непослушного ребенка” [4; с.494]. В другом месте Чаадаев пишет: “Россия - целый особый мир, покорный воле, произволению, фантазии одного человека”. И продолжает: “Именуется ли он Петром или Иваном, не в том дело: во всех случаях одинаково это - олицетворение произвола” [4; 569]. Итак, Россия - это мир, в котором бытие целого государства определяют произвол и своеволие отдельного человека. Это и имеет в виду Чаадаев, когда пишет, что Россия не вошла в круг действия процесса воспитания человеческого рода христианством и что до сих была предоставлена самой себе.

     Тем самым Россия попадает в один ряд с такими народами, как Китай и Индия, а также народами древнего мира, которые были предоставлены самим себе. Общей чертой их является то, что история их всецело определяется материальными условиями существования - географическими, климатическими и др., и отсутствует действительное развитие. Ту же черту Чаадаев обнаруживает у России: “Образующее начало у нас - элемент географический...; вся наша история - продукт природы того необъятного края, который достался нам в удел” [4, с.480]. Это приводит к тому, что “мы растем, но не созреваем, мы подвигаемся вперед по кривой, т.е. по линии, не приводящей к цели” [4; с.326].

     С такого движения, не приводящего к цели, можно сойти только в результате духовного усилия, каким в Европе явился импульс христианства. В “Философических письмах” присутствуют мысли, которые можно интерпретировать как призыв к православной церкви взять на себя роль организующего начала в видах социального развития русского общества. И одновременно Чаадаев признает, что нынешнее состояние России - “не входить составной частью в человечество” - может иметь разумный смысл, который станет понятным лишь отдаленным потомкам.

     В позднейших высказываниях Чаадаева эта двойственность в отношении к России получает развитие. В письмах к А.И.Тургеневу от 1835 года он пишет о преимуществах нахождения России вне бурных процессов, происходящих в тогдашней Европе, и проводится мысль об особой роли русского царя, а точнее, русского деспотического государства в реализации всечеловеческого призвания России.

     В “Апологии сумасшедшего” Чаадаев, ссылаясь на опыт реформ Петра Первого, формулирует парадоксальную мысль. Так как страна прежде развивалась за счет идей и учреждений, произвольно заимствованных со стороны ее вождями, то и в настоящий момент возможна решительная замена прежних заимствованных идей и учреждений новыми, тоже заимствованными. Чтобы в результате свободного порыва и энергичного усилия перевести страну в состояние, при котором все же заработали бы независимые ни от чьего произвола и своеволия идеи долга, справедливости, права и порядка. Парадокс состоит в самой идее использования возможности произвола по отношению к собственной стране, для перевода ее в состояние, при котором ее развитие не определялось бы ничьим произволом.

     Но не постигнет ли новые заимствования судьба прошлых заимствований, перечеркнутых очередным властным актом верховной воли? Здесь необходимо привести следующее признание Чаадаева: “...Что бы ни совершилось в высших слоях общества, народ в целом никогда не примет в этом участия; скрестив руки на груди… он будет наблюдать происходящее и по привычке встретит именем батюшки своих новых владык” [4; с.495].

     Очевидно, что те противоречия, которые очерчивает чаадаевская мысль о России, вполне можно рассматривать как своеобразное предвосхищение реальных проблем последующего исторического пути России.

     Одним их важнейших положений, на которых строится система идей Чаадаева о сущности человека, смысле исторического процесса и особенностях места в этом процессе России, является тезис, что человек и народы, предоставленные самим себе, оказываются по ту сторону божественного слова и попадают в подчинение собственной телесной природе и окружающим физическим (климатическим, географическим, этнографическим и др.) обстоятельствам. И это подчинение человека собственной телесности и физическим обстоятельствам становится источником мирового зла.

     Однако, что есть телесные качества людей и физические обстоятельства? В своей совокупности они складываются в материальную систему мира. Но дело в том, что, согласно самому Чаадаеву, материальная система мира параллельна системе духовности, возникающей из глагола Бога, и сама возникает из того же самого божественного источника. Обнаруживается, таким образом, фундаментальное противоречие в концепции Чаадаева. А именно: в ней сталкиваются два порядка - духовный в качестве источника добра и материальный в качестве источника зла - при одновременном признании, что оба в равной степени имеют божественную основу. Но если общий мировой порядок в своем единстве духовного и материального аспектов является исключительно божественным, то на что в мире, собственно, может опереться человеческое своеволие, чтобы стать чем-то действительным?

     А если допустить противоположное, именно, что предоставленность человека самому себе не исключает движения к Богу, но является необходимой предпосылкой этого движения? И в самой природе человека как таковой заложено движение к Богу? Допустив это, придется допустить возможность разных способов этого движения. Но тогда и единство мировой культуры придется понимать как единство многообразных, относительно самостоятельных культур, т.е. в соответствии не с чаадаевской формулой “единое и единственное”, но с формулой “нераздельно и неслиянно”. В таком случае получается несколько иной подход к человеческой свободе и взгляд на мировую историю, подход, который был реализован Вл. Соловьевым в работах раннего и среднего периода.

     Таким образом, Чаадаев видит особенности российского исторического пути в том, что, будучи по форме христианской, Россия лишилась благотворного организующего влияния религии на ее социальное бытие, она не усвоила религиозную дисциплину Запада в своем общественном сознании, и отпала от мирового исторического процесса, пойдя по пути восточных стран, чье социальное бытие определяют географические условия их существования.

      Заключение 

     Анализируя взгляды Чаадаева в контексте противопоставления идей западников и славянофилов, мы должны признать, что Чаадаева вполне можно охарактеризовать как представителя западнического направления. Однако ясно, что фигура Чаадаева едва ли может быть втиснута в тесные рамки разногласий между западниками и славянофилами. Можно согласиться с более широкой и глубокой характеристикой В.В.Зеньковским философского учения П.Я.Чаадаева как богословия культуры и как попытки построения христоцентрического понимания истории.

     Попытка русского философа решить проблему материального и духовного в организации социального бытия дает нам хоть и противоречивую, но системную концепцию исторического процесса, и попытка анализа причин российской исторической действительности. От Чаадаева идут импульсы на всю русскую философию ХIХ-ХХ веков - к Вл. Соловьеву, Н.Бердяеву и другим философам. Многие русские мыслители постоянно возвращаются к вопросам, которые поднял и сформулировал Чаадаев, хотя решают их уже по-другому. 

      Список использованной литературы 

Голубинцев, В.О. Данцев А.А., Любченко В.С. Философия для технических вузов./ Ростов-на-Дону.:Феникс, 2004.

Зеньковский В.В. История русской философии. Т. 1. Ч. 1. Л., 1991.

Спиркин А.С. Философия. М., 2001

Чаадаев П.Я. Полн. собр. соч. и избр. письма. Т. 1. М., 1991.

Шеррер Ю. Неославянофильство и германофобия // Вопросы философии. 1989. № 9. С. 84-96.

Эрн В.Ф. Меч и крест // Сочинения. М., 1991.