Что я могу знать?

Ответ на этот вопрос дает теоретическая философия Канта, изложенная по преимуществу в “Критике чистого разума”.

Вопрос, поставленный в такой форме, имеет и отрицательную  форму: что я не могу знать?

Чтобы ответить на оба этих вопроса, мы должны сначала  спросить, что такое знание?

Говоря приблизительно, можно охарактеризовать знание, в  отличие от других видов нашего отношения  к миру, как совокупность суждений, которые одновременно имеют субъективно  и объективно достаточное основание.

Это означает, что знания - это такие суждения, которые достаточно обоснованы для  данного субъекта так, что он может  считать их своими убеждениями, но и  они также обоснованы таким образом, что могут быть сделаны приемлемыми  для любого разумного существа вообще. В ХХ веке принято говорить, что  знания интерсубъективны. В ХУII и  ХУIII вв. говорили, что знания всеобщи  и необходимы. Это означало примерно следующее: если любой субъект овладеет определенными понятиями и отношениями  между ними, то истинность суждений, являющихся знаниями, станет для него очевидной. Такая объективная, интерсубъективная  обоснованность знания отличает его  от других видов суждений, описывающих  мир, а именно, от мнений и веры. Мнение - это суждение, не обоснованное ни субъективно, ни объективно, суждение еще не определенное. Вера же - это суждение обоснованное субъективно, но не имеющее достаточных  объективных оснований. Иначе говоря, вера - это суждение, достаточно обоснованное для данного человека, данного  субъекта, но не могущее иметь основания  убедительные для любого субъекта, любого человека[1].

Таким образом, знание принудительно, а вера свободна в том смысле, что каждый человек  может выбирать себе веру, более  ему соответствующую, поскольку  не может быть объективных оснований, заставляющих нас предпочитать одну веру другой. Основания, конечно, есть, но они субъективны, т.е. связаны  с особым устройством субъекта, с  традицией, с отношениями между  людьми и т.п.

Теперь можно  уточнить кантовский вопрос, который  будет выглядеть следующим образом:

О чем я  могу высказывать суждения, которые  могут быть обоснованы всеобщим и  необходимым образом, а о чем  не могу?

Кантовский  ответ на этот вопрос таков: “...разум  видит только то, что сам создает  по собственному плану” (3, 85). Или, иначе  говоря, “иметь о чем-то... знание он может лишь в том случае, если приписывает вещи только то, что  необходимо следует из вложенного в  нее им самим... “ (там же).

Это - одна из составляющих той революции, которую  Кант совершил в философии природы. Не разум, субъект, человек, идет за природой, случайным образом ожидая от нее  знаний - плодов, а сам разум устроен  таким образом, что он предписывает природе законы и познает их в  природе. Все остальное в природе  случайно и не может быть познано  достоверно. Разум в области исследования природы имеет следующую задачу: “сообразно с тем, что сам разум  вкладывает в природу, искать (а не придумывать) в ней то, чему он должен научиться у нее и чего он сам  по себе не познал бы» (3, 86).

Каким образом  наш разум может предписывать природе свои законы, чтобы затем  познавать их? Здесь мы подходим к сердцевине кантовского трансцендентального идеализма, как он сам называл свою философию. Трансцендентальная философия основывается на разделении вещей в себе и явлений. Вещи в себе - это действительность, как она существует независимо от познающего субъекта. Все вещи и отношения вещей, которые мы воспринимаем, представляют собой только явления этих вещей в себе - продукт взаимодействия вещей в себе с нашим разумом посредством форм восприятия и созерцания - пространства и времени. Таким образом, нам даны в восприятии только явления и их отношения (такие как отношения причины и следствия, одновременности и т.п.), но не даны сами вещи в себе. Мы не можем знать, что они собой представляют, поскольку они не подходят под наши формы созерцания - пространство и время - и наши категории рассудка, при помощи которых мы объединяем наши созерцания и ощущени3я в предметы и в совокупности предметов.

Отсюда Кант делает вывод: вещи в себе непознаваемы. Мы не можем знать их. Мы можем только предполагать, что существует некоторый неизвестный нам источник наших чувственных впечатлений, называемый вещью в себе. Это все, что мы можем о них сказать, оставаясь в рамках философии природы и говоря о познании природы при помощи науки.

Таким образом, по Канту, мы можем знать только явления и их отношения. Наука занимается именно тем, что открывает априорные (доопытные) и эмпирические законы устройства природы и на основе их предсказывает новые явления и их отношения. Такова, например, для Канта была ньютоновская физика и любая другая наука, приносящая нам знание о природе.

Теперь мы знаем ответ на вопрос, что я  могу знать. Однако мы еще не ответили на вторую часть этого вопроса: что я не могу знать? Первый ответ на этот вопрос: я не могу знать вещей в себе. Но о них я вообще не могу не только ничего знать, но у меня не может быть даже субъективных оснований предполагать что-либо об этих вещах. Это означает, что о них я не могу иметь даже определенной веры. Таким образом, вещь в себе в философии природы (теоретической философии) - понятие совершенно неопределенное и, даже скорее, отрицательное.

Однако до сих пор мы говорили о природе, или как это называет Кант, теоретическом  применении разума. Но кроме теоретического применения разума существует еще и  практическое или нравственное. Практическое или нравственное применение разума связано со свободой. Критика теоретического применения разума показывает, что  хотя мы не можем знать, существует свобода или нет, но мы можем осмыслить  возможность свободы, и это, как  показывает Кант, достаточно для того, чтобы в практическом применении считать свободу действительной, т.е. верить на основании доводов  разума в ее существование. То же самое  относится к таким важным вещам  как Бог и бессмертие души. Отсюда вытекает следующее знаменитое положение  Канта: “Поэтому мне пришлось ограничить знание для того, чтобы освободить место вере”. (3, 95).

Таким образом, и столь важные и традиционные предметы философии мы не можем знать, но можем в них верить. Это очень  важное положение, если вспомнить, что  именно существование Бога, свободы  и бессмертия души были традиционными  предметами метафизики (философии) до Канта. Вместе с тем, эти положения  Канта имеют и важное значение для нашей обычной жизни. Действительно, если бы мы что-либо могли знать о  таком предмете, как например, Бог, т.е. знать, например, существует он или  нет, то в силу того, что знание общезначимо  и принудительно, это убеждение  могло быть навязано другому, т.е. мы получили бы право принуждать к убеждению  в существовании Бога или в  его несуществовании. К чему это  ведет, мы с вами знаем из практики, например, инквизиции или научного атеизма. Кант предлагает нам занять более скромную позицию по такого рода вопросам. Наши убеждения в  этой области порождаются актами веры, а это означает, что мы не можем их на объективных основаниях передать другому человеку. Другой человек имеет право на свои собственные  убеждения.

Обращение к таким предметам, как Бог, свобода  и бессмертие души приводит нас ко второму вопросу Канта:

Что я должен делать?

   Ответ на второй вопрос заключает в себе практическая философия Канта, ядром которой являются учение о нравственности или морали, иначе называемое этикой, и учение о праве.

  Мораль невозможна без свободы. Если мы предполагаем, что человек не свободен, если, например, все его действия определены волей  Бога или закономерностью природы, то нельзя говорить о морали или  нравственности, поскольку тогда  нет места нравственной ответственности. Поэтому свобода человека является необходимой предпосылкой моральности.

  Кант полагал, что действия человека в нравственном отношении могут определяться тремя  факторами: долгом, склонностью и  страхом.

  Долг - это вытекающее из разума требование, определяющее наши обязанности по отношению к самому себе и другим людям, а также к человечеству в целом.

  Склонность - это потребность, удовлетворение которой приносит нам удовольствие или пользу.

  Страх - чувство, говорящее нам, что последствием совершающегося события будет неудовольствие или вред.

  До Канта  философы предлагали различные основания  нравственности: чувства, божественную волю, закон природы, стремление к  счастью, стремление к общественному  порядку. Кант внес новое понимание  нравственности - он считал, что разум  самозаконен (автономен), а, следовательно, в своем практическом применении сам дает законы человеческих поступков.

  Поэтому нравственно, по Канту, повиноваться голосу разума, а это и есть долг: “Долг! Ты возвышенное, великое слово, в тебе нет ничего приятного, что льстило бы людям, ты требуешь подчинения, хотя, чтобы  пробудить волю, ты не угрожаешь  тем, что внушало бы естественное отвращение в душе и пугало бы; ты только устанавливаешь закон, который  сам собой проникает в душу и даже против воли может снискать уважение к себе (хотя и не всегда исполнение); перед тобой замолкают  все склонности, хотя бы они тебе втайне и противодействовали...” (4, 413).

  Кант отдает значительное место в своей этике  понятию долга, поэтому его этику  часто называют этикой долга.

  Кант считал, что нравственными являются поступки, совершаемые только из уважения к долгу. Важную роль здесь играет слово “только”. Если поступок сообразен долгу, как говорит Кант, но также соответствует и нашей склонности, то это означает, что он не является нравственным. Но такой поступок не является и безнравственным, поскольку он соответствует долгу. Кант называет такой поступок его легальным, т.е. соответствующим закону, но не имеющим нравственного содержания.

  Соответствует ли такое понимание нравственности нашей нравственной интуиции? Рассмотрим две ситуации:

  1. Представим, что некто Х любит некую  Y и делает ей добро. Творить  по возможности добро другим  людям представляет собой нравственный  долг человека. Поэтому это его  действие сообразно долгу. Мы, конечно, его за это будем  ценить.

  2. Представим  теперь, что Х не любит Y. Эта  Y ему просто противна, но он  все-таки делает ей добро, потому, что это его долг.

  В какой ситуации поступку Х мы припишем большее нравственное достоинство? Я думаю, что почти  каждый скажет, что во второй. Это  соответствует той нашей интуиции, что если мы выполняем долг при  отсутствии или тем более в  противоречии со своей склонностью, то такому поступку следует приписать  безусловное нравственное достоинство.

  Кант осознал  в этике одно важное обстоятельство. Нравственность нельзя построить на чувстве, сколь бы привлекательным  нам это чувство не казалось. Этику  можно построить только на разуме и на вытекающем из разума понятии  долга.

  Наши примеры  показывают, что такое понимание  нравственности соответствует нашей  нравственной интуиции. Кант ее только точно выражает и относительную  степень нашей интуиции превращает в абсолютное веление нравственного  долга.

  Однако, что  же велит нам нравственный долг? По Канту, “Долг есть необходимость (совершения) поступка из уважения к  закону” (4 (1), 236). Что же это за закон?

  Кант называет свой нравственный закон категорическим императивом. Это связано с тем, что сам закон проистекает из разума, но руководствуются им существа, которые обладают также и чувственностью. Поэтому он не действует непосредственно, как, например, законы тяготения или химических реакций, а представляет собой веление (императив), предписывающее нам выполнение или невыполнение некоторых поступков. Однако велит он нам категорически, т.е. безусловно. Поэтому Кант и называет его категорическим императивом. Императивы еще бывают и условные, но их мы не будем рассматривать.

  Чтобы ввести категорический императив в кантовской его формулировке, необходимо разъяснить еще понятие максимы. Кант называет максимой практическое правило, в соответствии с которым совершается поступок.

   В “Основах метафизики нравов” мы находим следующую  формулировку категорического императива: “...существует только один категорический императив: поступай только согласно такой  максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы  она стала всеобщим законом”. (4(I), 260).

  Из этого  закона можно вывести все остальные  императивы долга. Сам Кант рассматривает  следующий пример действия своего категорического  императива в применении к конкретным максимам - правилам наших поступков.

  Пример. “Кого-то нужда заставляет брать деньги взаймы. Он хорошо знает, что не будет в  состоянии их уплатить, но понимает также, что ничего не получит взаймы, если твердо не пообещает уплатить к определенному сроку. У него большое желание дать такое обещание, но у него хватает совести поставить  вопрос: не противоречит ли долгу и  позволительно ли себя выручать из беды таким способом? Положим, он все  же решился бы на это, тогда максима  его поступка гласила бы: нуждаясь в деньгах, я буду занимать деньги и обещать их уплатить, хотя я  знаю, что никогда не уплачу. Очень  может быть, что этот принцип себялюбия  или собственной выгоды легко  согласовать со всем моим будущим  благополучием; однако теперь возникает  вопрос: правильно ли это? Я превращаю, следовательно, требование себялюбия  во всеобщий закон и ставлю вопрос так: как обстояло бы дело в том  случае, если бы моя максима была всеобщим законом? Тут мне становится ясно, что она никогда не может  иметь силу всеобщего закона... и  быть в согласии с самой собой, а необходимо должна себе противоречить. В самом деле, всеобщность закона, гласящего, что каждый, считая себя нуждающимся, может обещать, что  ему придет в голову, с намерением не сдержать обещания, сделала бы просто невозможным и это обещание, и  цель, которую хотят с его помощью  достигнуть, так как никто не стал бы верить, что ему что-то обещано, а смеялся бы над всеми подобными  высказываниями, как над пустой отговоркой”. (4(1), 262).