Бердяев: учение о свободе духа и конце истории

Н. Бердяев: учение о  свободе духа и конце истории 
 

Философское мировоззрение  Николая Александровича Бердяева (1874—1948) выходит за пределы как метафизики всеединства, так и спекулятивных построений на почве идеологических игр. Сам мыслитель характеризовал его как «философию субъекта, философию духа, философию свободы, философию дуалистически-плюралистическую, философию творчески-динамическую, философию персоналистическую и философию эсхатологическую».

Центральное место  в ней занимает учение о свободе  человека, которая разворачивается  как историческая драма борьбы природного и духовного начал в человеке и его истории. «Человек есть загадка  в мире, и величайшая, может быть, загадка. Человек есть загадка не как животное и не как существо социальное, не как часть природы  и общества, а как личность. Весь мир — ничто по сравнению с  человеческой личностью, с единственным лицом человека, с единственной его  судьбой. Человек переживает агонию, и он хочет знать, откуда он пришел и куда он идет».

Для обоснования  своих философских построений Бердяев  обращается к христианскому вероучению, видя в нем метафизическое выражение  подлинной теогонии мира, тайну которой  он стремится разгадать и представить  в своем варианте философии христианского  экзистенциализма с выходом на учение о судьбе человека и смысле истории.

Перед Бердяевым, как  христианским философом, не мог не встать вопрос об основании «тварного», т.е. сотворенного Богом, мира, в который вкоренен человек. Ответы ортодоксального богословия не могли устроить его. Возникновение бытия не может быть выведено из чего бы то ни было уже сущего. В этом случае сотворение мира было бы лишнего творческого начала, а мир — принципиальной новизны.

Отталкиваясь от учения немецкого мистика Я. Бёме о существовании предвечного ничто или бездны (Ungrund), которая характеризует первоначальный хаос, находящийся в состоянии напряженной борьбы и мук, Бердяев разрабатывает идею «безосновности», или «меональности» мира и ничем не ограниченной свободы человека. Сотворению мира предшествует предвечное ничто, бездна, из которой в вечности рождается Св. Троица — Бог-Отец, Бог-Сын и Дух Святой. Из бездны же, с ее молчаливого согласия, Бог — творит мир.

Но и по сотворении мира бездна сосуществует с Богом, т.е. творение остается незавершенным. В  этом кроется тайна свободы человека и задание на его сотворчество с Богом. Вслед за Вл. Соловьевым Бердяев исходит из того, что Бог и человек возникли одновременно и местом их встречи стало духовное поприще. «Бог возжелал своего другого и ответной любви его». Так произошло творение мира, средоточием которого изначально был человек. Но одновременно в результате этого миротворения и безличное божество стало Богом.

Возникновение Бога и мира не отрицает и не исчерпывает  бездны. Она как метафизическая тайна  окружает первозданный мир, ужасает  и одновременно прельщает человека заглянуть в нее и реализовать  таящиеся в ней возможности свободы. Поэтому свобода предполагает и  свободу зла. Более того, она именно зло и предполагает, ибо добро  изначально присуще духовности человека. 

Итак, человек не только результат божественного  творения, но и дитя предвечной свободы, без которой он не был бы богоподобным. Он должен на собственном опыте вкусить  все соблазны и тяготы свободы, ответственность  за нее перед собственной совестью и перед Богом. Первым результатом  испытания свободой стало, согласно Бердяеву, выпадение человека из царства  духа в «Объективированный» и  тем самым искаженный, «падший» мир. «Объективация» является одной из центральных  категорий метафизики Бердяева.

По своему смыслу она близка таким достаточно распространенным в гегелевской и марксистской философии понятиям, как «отчуждение» и «опредмечивание». Вот одно из наиболее эмоционально-образных определений объективации, данных самим мыслителем. «Мир объективации есть падший, мир заколдованный, мир явлений, а не существующих существ.

Объективация есть отчуждение и разобщение. Объективация есть возникновение «Общества» и «общего» вместо «общения» и «общности», «царство кесаря», вместо «царства Божьего».

Объективация, таким  образом, означает выброшенность человека из духовного мира во вне, его подчинение власти необходимости пространство-времени, одномерной рациональности объективированного мира. Закрепленная сознанием привычка жить в этом падшем мире привела к тому, что именно он признается первичным, действительным миром. Однако в своей экзистенциальной глубине человек по-прежнему находится в общении с духовным миром и со всем космосом. Именно тот «иной» мир считает своим подлинным миром.

Эта раздвоенность  порождает трагизм человеческого  существования. Человек переживает острое чувство одиночества, страха перед существующим миром и тоски  по мирам иным, отблески которых  прорываются в его снах, мистических  прозрениях и творческих интуициях. В порядке компенсации за утраченную возможность непосредственного  общения с Богом у человечества вырабатывается способность познания мира и творчества в условиях объективированного, «падшего» мира. Творчество и есть прорыв духа из небытия и свободы  в бытие и мир истории.

Становление Бердяева как самостоятельного и оригинального  мыслителя произошло именно через  философию истории. В работе «Смысл истории» (1923) он дает следующее ее базисное определение: «Философия истории, историческое познание, есть один из путей к познанию духовной действительности. Это есть наука о духе, приобщающая нас  к тайнам духовной жизни (...) Философия  истории берет человека в совокупности действия всех мировых сил, т.е. в  величайшей полноте и величайшей конкретности (...) И эта совокупность мировых сил порождает действительность высшего порядка, которую мы именуем  исторической действительностью».

Человек изначально есть существо историческое. История  — это судьба человека, тот путь, которым он, выброшенный в тварный мир объективаций, должен идти. Он не может сбросить с себя бремя истории. Вместе с тем он ставит перед собой отнюдь не только благие цели и не только в них вкладывает свою творческую силу и страсть.

Но история равнодушна к человеку, поскольку преследует не человеческие цели, а цели цивилизаций, государств, наций, классов, и при  этом всегда вдохновляется идеалами экспансии и силы. История использует человека в качестве материала для  нечеловеческих целей. И в этом смысле вся история делалась и делается как преступление. Она развивается  по законам античеловеческой морали. В ней господствуют эгоизм, борьба классов, войны между государствами, насилие всякого рода.

Действие рока в  истории вытесняет действие Бога и человеческой свободы, ведет к  объективации «рабьего мира», насыщенного  враждой и ненавистью. Поэтому  между историей и человеком, путями истории и путями человеческими  всегда существует глубочайший конфликт. Но несмотря на это, мы не можем перестать быть историческими существами. Человек втягивается в историю, подчиняется ее року и одновременно сопротивляется истории, противопоставляя ей ценность личности, своей индивидуальной судьбы.

Однако в пределах земной истории этот конфликт неразрешим. И в этом смысле история есть неудача  духа. Однако ее сокрытый смысл состоит  в том, что она есть путь к иному  миру и подготовление к нему человечества, ибо у истории, помимо земных целей, есть свой сокровенный метаисторический смысл, который прорывается в земную историю, просветляет и направляет ее путь. Этот смысл, согласно Бердяеву, и открывается в метаистории, в движении к Царству Божьему.

Однако переход  от истории к метаистории возможен только на основе свободы человека. Свобода, как уже отмечалось, не есть акт творения, она имманентна творческой личности. Погруженная в объективированный, падший мир, личность сознает себя творческой субстанцией, действующим виновником, а не только объектом, тем паче жертвой  истории.

Она может возвышаться  над эмпирическими условиями  своего существования, что является доказательством ее неэмпирической природы. Вместе с тем абсолютная свобода личности предполагает свободу  зла, а значит и непредсказуемость  исторического процесса. Если бы не было свободы зла, связанного с основными  началами человеческой жизни, утверждает Бердяев, то не было бы и истории.

Поскольку история  не имеет смысла в себе, а имеет  лишь метаисторический смысл, постольку  неизбежен конец истории и  суд над ней, представленный в  мифологеме апокалипсиса. Однако вопреки  догматическому истолкованию апокалипсиса как «страшного суда», Бердяев, исходя из своих персоналистических установок, полагает, что это будет суд во имя человеческой личности и конца бесчеловечной истории. Это будет своего рода персоналистическая революция во имя реализации полноты жизни человеческой личности. В этом смысле апокалипсис — это не только откровение конца истории, но и откровение конца зла внутри истории.