Вечные образы Гамлета и Дон Кихота

     Дон-Кихот  глубоко  уважает все существующие  установления,  религию, монархов и герцогов, и в то же время свободен  и  признает  свободу  других. Гамлет бранит королей, придворных - ив сущности притеснителен и нетерпим. Дон-Кихот едва знает грамоту, Гамлет, вероятно, вел дневник. Дон-Кихот, при всем своем невежестве, имеет определенный образ мыслей о государственных делах, об администрации, Гамлету некогда, да и незачем этим заниматься. Гамлет при случае  коварен  и  даже  жесток. С  другой  стороны,    в  честном, правдивом  Дон-Кихоте  можно  подметить склонность  к полусознательному, полуневинному обману, к самообольщению - склонность, почти всегда  присущую фантазии энтузиаста. Рассказ его о том, что он видел в  пещере  Монтезиноса,явно им выдуман и не обманул хитрого простака Санчо-Пансу.

     Гамлет  от малейшей  неудачи  падает  духом  и  жалуется;  а  Дон-Кихот, исколоченный галерными преступниками до невозможности пошевельнуться, нисколько не сомневается в успехе своего предприятия. А  все-таки  без  этих смешных Дон-Кихотов, без этих чудаков-изобретателей не подвигалось бы вперед человечество - и не над чем было бы размышлять Гамлетам.

     Дон-Кихоты находят - Гамлеты разрабатывают. Но  как  же могут Гамлеты  что-нибудь  разрабатывать,  когда  они  во  всем сомневаются и ничему  не  верят?  Полных  Гамлетов,  точно  так  же   как   и   полных Дон-Кихотов, нет: это  только  крайние  выражения  двух  направлений,  вехи, выставленные поэтами на двух различных путях. К ним стремится жизнь, никогда их не достигая. Не должно  забывать,  что  как  принцип  анализа  доведен  в Гамлете до трагизма, так принцип энтузиазма - в Дон-Кихоте до комизма,  а  в жизни вполне комическое и вполне трагическое встречается редко.

     И Гамлет, и Дон-Кихот умирают  трогательно;  но  как  различна  кончина обоих. Прекрасны последние слова Гамлета. Он смиряется, утихает, приказывает Горацию жить, подает свой предсмертный голос в пользу молодого  Фортинбраса, ничем не запятнанного представителя права наследства... но взор  Гамлета  не обращается вперед... "Остальное... молчание", - говорит умирающий скептик - и  действительно  умолкает  навеки.  Смерть  Дон-Кихота  навевает  на   душу несказанное умиление. В  это  мгновение  все  великое  значение  этого  лица становится  доступным  каждому.  Когда  бывший  его  оруженосец,  желая  его утешить,  говорит  ему,  что  они  скоро  снова  отправятся   на   рыцарские похождения: «Нет, - отвечает умирающий, - все это навсегда прошло, и я прошу у всех прощения; я уже не Дон-Кихот, я снова Алонзо Добрый, как меня некогда называли».

     В основу  противопоставления  Гамлета  и  Дон-Кихота  Тургенев  положил этический принцип - их  отношение  к  идеалу.  Для  Гамлета  основа  и  цель существования находится  в  нём  самом,  для  Дон-Кихота  -  вне  его.  Этим обусловливается нравственный  облик  каждого  из  них:  эгоизм,  безверие  и скептицизм, развитый ум и слабая воля,  трусость,  сосредоточенная  на  себе рефлексия   и   самобичевание   Гамлета,   вера   в    истину,    альтруизм, самоотверженность и бесстрашие в борьбе с враждебными  человечеству  силами, непреклонная воля, односторонность и духовная ограниченность Дон-Кихота.

     Тургенев  не  абсолютизировал  превосходство  Дон-Кихота  над  Гамлетом. Первый  имеет   нравственное   преимущество,   но интеллектуально   второй возвышается над его ограниченностью и духовной слепотой. Писатель говорит  о необходимости слияния воедино их достоинств  -  мысли  и  воли,  и  понимает невозможность этого, коренящуюся в итоге в ненормальном состоянии  общества. Недаром свое рассуждение об этом он прерывает замечанием: "Далеко бы  повело нас даже поверхностное обсуждение этих вопросов".

     Тургенев  героизировал  и  идеализировал  образ  сервантесовского  героя. Он боролся с  пониманием  "донкихотства"  как  "нелепости"  и  видел  в  нем "высокое начало самопожертвования, только схваченное с комической  стороны".

     Если  логическое  развитие  гамлетовского  отрицания  превращает  Гамлета  в Мефистофеля, то Дон-Кихота Тургенев уподобляет  Христу. Представляя  Дон-Кихота беззаветным подвижником  идеи  водворения справедливости на земле, борцом за счастье люден, Тургенев  в  то  же  время наделил  его  несколько  консервативным  уважением  ко  "всем   существующим установлениям", и в этом сказался либерализм писателя.

     Одно  из  основных  положений   статьи,   принадлежащее   исключительно Тургеневу, это мысль об отношении  толпы,  массы  к  Гамлету  и  Дон-Кихоту. Гамлеты, утверждает Тургенев, не могут вести за собой массу, они  ей  ничего не дают, "они одиноки, а потому бесплодны".  В противоположность Гамлетам Дон-Кихоты, утверждает Тургенев,  способны повести за собой массу, хотя сначала она и глумится над  ними  и  преследует их. Без  Дон-Кихотов,  утверждает писатель, "не подвигалось бы вперед человечество...". В то же время Тургенев считает Дон-Кихотов безумцами,  которые при всем  своем благородстве  и самоотверженности бессильны найти истину, сражаются с ветряными мельницами вместо великанов, умирают за несуществующую Дульцинею. Но  истина,  полагает Тургенев, вообще скрыта от людей, и судьбы истории не имеют ничего  общею с целями, которые ставят перед собой Дон-Кихоты; оценивать людей можно лишь по их намерениям и поведению,  а не  по  результатам:  "...  главное дело  в искренности и силе самого убеждения..., а результат - в руке судеб". Поэтому и революционная деятельность  определяется  Тургеневым  как  "донкихотство", пусть даже облагороженное и  идеализированное.  В  этом  проявилось  неверие писателя в возможность близкого осуществления революционных целей. Но он  не отрицал из-за этого необходимости борьбы, а, наоборот, призывал: "Нате  дело вооружиться и бороться". И это возвышало его над современниками-либералами. 
 

2.2 Критики о статье И.С.Тургенева «Гамлет и Дон Кихот» 
 
 

     Разбирая  последующие отклики на статью Тургенева, можно заметить,  что они больше касались образа Дон-Кихота. Имя Гамлета  еще  ранними  рассказами Тургенева было связано  с  образом  "лишнего  человека",  и  статья  в  этом отношении вносила мало нового. Свидетельства того,  что  эти  понятия  стали синонимичными   в   русской   литературе,   обнаруживаются    в    различных произведениях, и не имеющих прямого отношения к Тургеневу: в  статье  Д.  И. Писарева "Идеализм Платона" (1861),  в  статье  Л.  М.  Скабичевского  "Наша современная беззаветность" (1875), в повести Н. Н. Златовратского "Скиталец" (1884) и в драме А. П. Чехова "Иванов" (1889).

     Смысл образа Дон-Кихота в статье-речи Тургенева  стал  особенно  понятен после опубликования романа "Накануне". "Инсаров  - это  тот  Дон-Кихот, которого недавно поставил он (Тургенев) и противоположность Гамлету в  своей речи об этих характерах", - писал критик Н. Н. Булич. В "Отечественных записках" критик И. Басистов указывал, что личность Инсарова осталась бы совершенно непонятной, если бы Тургенев не дал

ключа  к  ней  в  своей  статье,  и  далее  сравнивал   образы   болгарского

революционера и Дон-Кихота в тургеневской интерпретации.

     Революционная    демократия,    группировавшаяся     вокруг журнала "Современник", разумеется, не могла принять определение революционности  как "донкихотства",  но  прямая  полемика  со  статьей  Тургенева  на страницах журнала, в котором статья печаталась, была  неудобна.  Поэтому  полемические выпады Н. А, Добролюбова против "Гамлета и Дон-Кихота" были скрыто  включены в его статью "Новая повесть г. Тургенева", озаглавленную впоследствии  при  переиздании  "Когда  же  придет настоящий день?". Именно такой смысл имеет рассуждение Добролюбова о "жалких Дон-Кихотах", которое  на  первый  взгляд  может  показаться  неожиданным  и немотивированным. Намекая, с одной стороны, на  слова Тургенева о том, что Дон-Кихот верит "в истину, находящуюся  вне отдельного  человека", что "он весь живет <...> вне себя, для других", а с  другой  -  на  то,  что Инсаров должен бороться с внешними  враждебными силами,  Добролюбов  писал: "Внешней борьбы  нам не  нужно,  но   необходима   усиленная   непрерывная самоотверженная борьба с внутренним врагом - с общественным злом и неправдой<...>.

       Многие начинают накидываться  на мелочи, воображая, что в них-то и есть все дело,  или  сражаться  с  призраками  и  таким  образом  в  практической деятельности являются обыкновенно забавно жалкими Дон-Кихотами, несмотря  на все  благородство  своих  стремлений.  Отличительная  черта   Дон-Кихота   - непонимание ни того, за что он борется, ни того, что выйдет из его усилий, - удивительно ярко выступает в них". В окончательной редакции  статьи, заключая  свое  рассуждение,  критик  еще  резче  подчеркнул,  что  "смешные Дон-Кихоты" "в нашей среде" - это те, кто "хотят прогнать  горе  ближних,  а оно  зависит  от  устройства  той  среды,  в  которой  живут  и  горюющие  и предполагаемые утешители" (Добролюбов).  Добролюбов  давал понять, что Дон-Кихотами являются не  революционеры,  а  те  люди,  которые, сочувствуя угнетенным, рассчитывают помочь им, не прибегая  к  революционным действиям.

     Русские  революционеры   следующего   за   шестидесятниками   поколения отнеслись к статье Тургенева иначе, чем их предшественники. По-видимому,  им импонировала мысль Тургенева о значении  Дон-Кихота  для  массы,  сходная  с народнической  идеей  героя  и  толпы.  С  другой  стороны,   возвеличиванию Дон-Кихота  (в  тургеневской  интерпретации)  способствовала,   по-видимому, борьба вождей и идеологов  народничества  против новой волны "гамлетизма" (самый термин  этот  возник   в   это   время),   вызванной   провалами   и разочарованиями в движении  народников,  а  затем,  в  80-е  годы,  и  общей политической реакцией в стране.  П.  Л.  Лавров  в статье "И. С. Тургенев и развитие русского общества" после приведенного выше свидетельства о первом впечатлении от тургеневского "возвышения  Дон-Кихота" писал: "Но теперь, имея за собою прошедшие с тех пор почти четверть  века  и позднейшие произведения Ивана Сергеевича, читатель открывает  иной  смысл  в словах, казавшихся тогда странными",  и  далее  цитировал  места  из  статьи Тургенева о некоторой доле смешного в людях,  призванных  на  великое  новое дело, о следовании массы за теми, над кем она прежде глумилась, о  попирании

Дон-Кихотов  свиными ногами. Лавров возражал и  против  полемических  выпадов Добролюбова.  "Конечно,  Добролюбовы  и  их  законные  наследники   в   деле революционной мысли не хотели признать в своих рядах людей типа  Дон-Кихота, "отличительная черта" которого "непонимание ни того, за что он  берется,  ни того, что выйдет из его усилий" <...>, но  партии,  совершающие  и  особенно начинающие  великое  историческое  дело,  составляются  не  по   собственным идеалам,  а  по  тому  фатальному  процессу,  которому  прошедшее  подчинило эволюцию вырабатывающего их общества".

     Солидаризировался с толкованием Тургенева и  анархист П.  А.  Кропоткин, который в своих записках назвал его речь "блестящей" и, пересказав взгляд на Дон-Кихота и его отношение к массе, заключал:  "И  это  вполне  справедливо". Показательно,  что  позднее  марксистский  критик  В.   В.   Воровский, характеризуя общественное движение 1870-х годов,  использовал  установленные Тургеневым наименования социально-психологических типов.  В  статье  "Лишние люди" (1905) он выделял две группы народнической интеллигенции-"разночинцев" и  "культурно-народническое  течение",  генетически  связанное  с  кающимися дворянами,    и    при     этом     писал:     "Донкихотизму     разночинцев культурно-народническое течение противопоставляло гамлетизм".  Здесь тургеневскому толкованию соответствовали не только понятия "донкихотизма" и "гамлетизма", но и их социальная атрибуция.

     Этический пафос статьи Тургенева высоко ценил  Л. Н. Толстой. В письме к А. Н. Пыпину от 10 января 1884 г. он писал, что Тургеневу была  присуща  "не формулированная, двигавшая им и в жизни, и в писаниях, вера в добро – любовь и самоотвержение, выраженная всеми  его  типами  самоотверженных  и  ярче  и прелестнее всего в Дон-Кихоте,  где  парадоксальность  и  особенность  формы освобождали его от его стыдливости перед ролью проповедника добра". В. Ф. Лазурский, учитель детей Толстого,  живший  в Ясной Поляне, записал в дневнике 23 июня 1894 г.:  "Выше  всех  (у  Тургенева)  он (Толстой) ставит "Довольно" и статью  "Гамлет  и  Дон-Кихот".  Говорил,  что писал статью о Тургеневе, где рассматривал эти два произведения в связи одно с другим  (настроение  разочарования  и  потом  указание  пути  спастись  от сознания пустоты)".