Петербургские повести Гоголя

Тема Петербурга в творчестве писателей XIX века занимает отнюдь не последнее место. Город, построенный вопреки всем законам природы, по воле одного только человека; город, созданный за небывало короткий срок, словно в сказке; город, ставший воплощением различных человеческих противоречий, символом извечной борьбы благополучия с нищетой, великолепия с уродством, - таким Петербург предстает перед нами в произведениях А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, многих писателей так называемой натуральной школы. 
Оценка Петербурга всегда была неоднозначна: ненависть и любовь сплетались воедино. Именно сюда стремились, будучи молодыми, самые выдающиеся деятели России, здесь они превращались в замечательных писателей, критиков, публицистов. В Петербурге осуществлялись их честолюбивые мечты. Но с другой стороны, здесь им приходилось терпеть унижение и нужду; город будто засасывал людей в болото -болото пошлости, глупости, показной роскоши, за которой нередко скрывалась крайняя нищета, и центром этого болота, сердцем Петербурга был знаменитый Невский проспект. 
Н. В. Гоголь в повести «Невский проспект» писал; «Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере, в Петербурге; для него он составляет все». 
Петербург предстает перед читателем не просто как столица, грандиозный мегаполис с великолепными дворцами, прекрасными улицами и Невой, «одетой в гранит», а как оживший великан, обладающий своим лицом, своим характером, своими особенными привычками и капризами. 
И люди, в течение дня сотнями проходящие по Невскому проспекту, также являются носителями самых разнообразных характеров. «Создатель! Какие странные характеры встречаются на Невском проспекте!». 
Но несмотря на огромное количество народа, проходящего в любое время по проспекту, все же меж ними не создается ощущения общности, целостности. Единственное, что объединяет их, - место встречи, Невский проспект. Как будто «какой-то демон искрошил весь мир на множество разных кусков и все эти куски без смысла, без толку смешал вместе». 
И вот из этой людской мешанины встают перед читателем двое: поручик Пирогов и «молодой человек во фраке и плаще» -Пискарев. Первый хорошо ориентируется в современной ему действительности, он прекрасно знаком с «рулеткой» величественного города: риск, вечный риск, и если ты готов пойти на него, то Петербург - жестокий и беспощадный, но в то же время способный помочь осуществлению самых сокровенных, самые безнадежных, самых нелепых мечтаний -станет твоим. 
Поручик идет на риск и оказывается в проигрыше, но для него в этом нет ничего необычного, а тем более трагичного. Он без особого труда справляется с охватившим его «гневом и негодованием», причем происходит это не без влияния Невского проспекта: «Прохладный вечер заставил его несколько пройтись по Невскому проспекту; к девяти часам он успокоился...». 
А вот другой персонаж - герой в плаще и фраке - следует примеру своего друга и так же, как он, проигрывает. Однако для него - одинокого и чужого в северной столице - этот проигрыш становится роковым. «Застенчивый, робкий, но в душе своей носивший искры чувства, готовые при случае превратиться в пламя», художник Пискарев доверяет Невскому проспекту всю свою жизнь, в то время как Пирогов, рискуя вроде бы всем, не теряет ничего. Для него это игра, а для Пискарева - жизнь. Тонко чувствующий мир человек не может в один день сделаться черствым и грубым, перестать верить миру, позабыть о разочаровании, которое принес ему знаменитый проспект. 
Параллельно ведущийся рассказ о двух героях, противоположных по характеру и судьбе, помогает читателю лучше понять противоречивость самого Невского проспекта. Комичная ситуация, в которую попал поручик Пирогов, противопоставляется трагичности судьбы бедняги Пискарева. Точно так же и комическая пошлость утреннего проспекта сочетается с вечерней, трагической пошлостью, с обманом, ведь «он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него...». 
Маленьким огоньком, пляшущим пред глазами, манящим за собой и заманивающим в опасные сети, представляет Н. В. Гоголь нам Невский проспект. Любому человеку трудно пережить испытания, выпавшие на долю Пискарева, тем более художнику. Автор пишет: «В самом деле, никогда жалость так сильно не овладевает нами, как при виде красоты, тронутой тлетворным дыханием разврата». Для художника встреча с Невским проспектом, с его обитателями стала причиной краха всех надежд, она буквально опустошила его душу. Не видеть красоты мира - значит не хотеть жить, а когда красота на твоих глазах превращается ни во что, невольно задаешься вопросом: если это все мираж и призрак, то что же тогда реально? И реальным остается Невский проспект с его вечной загадкой и вечным обманом.  

Все, что есть лучшего на свете, все достается  или камер-юнкерам, или генералам. Найдешь себе бедное бо¬гатство, думаешь  достать его рукою, — срывает  у тебя камер-юнкер или ге¬нерал.

Я. В. Гоголь

Осенью 1833 года был написан пушкинский «Медный  всадник*. Поэма имела подзаголовок: «петербургская по¬весть». И в это  же время начинал создавать свои петер¬бургские повести Гоголь. Пушкин и Гоголь одновременно в поэзии и  в прозе начинали освещать большую петер¬бургскую тему в нашей литературе, продолженную за ними Некрасовым, Достоевским, Блоком. Эта тема от¬крыла у наших писателей особый жанр «петербургских» произведений. В русской литературе северная столица показана фантастическим городом: в нем совмещались и переходили друг в друга до крайности противоположные облики — величие и ничтожество, бюрократическая ма¬хина императорской власти и темная, мелкая жизнь «петербургских углов». «Город пышный, город бед¬ный...» — так Пушкин в одной стихотворной строке и в простых словах объединил контрастные петербургские «лица». Мы видим, читая повести Гоголя, как это про¬тиворечие разрастается у него в непомерных гиперболах, в колоссальном размахе гоголевского смеха и в лиричес¬ком напряжении скорби.

В каждой из петербургских повестей есть кто-то один — «существо вне гражданства столицы», кто ощущает себя исключительным, кто пропадает и гибнет. Эту судьбу оди¬наково разделяют и петербургский художник, и самый мелкий чиновник. Художник был любимой фигурой у писателей-романтиков как человек не от мира сего, во всем отличный от обычных людей. Но петербургские

художники в  «Невском проспекте» — добрый, кроткий, очень робкий народ, звезда и толстый  эполет приводят их в замешательство, они отвечают несвязно и невпопад. Словом, у мечтателя Пискарева и убогого Акакия Ака¬киевича Вашмачкина оказывается много общего. Это сход¬ство проливает свет на них обоих: в Пискареве становит¬ся лучше заметна его человеческая простота и демокра¬тизм, а Башмачкин оказывается своего рода мечтателем и «романтиком». Обычное и необыкновенное очень тесно соединяются в их судьбе.

Повесть «Портрет»  рассказывает о художнике, усту¬пившем  соблазнам богатства и славы, сменявшем свой дар на деньги, продавшем  дьяволу душу. Искусство — это  не легкая способность, а подвиг трудного постижения жизни. Поэтому для искусства мало только умения: если бы — читаем мы о Чарткове — он был знаток человеческой природы, он много прочел бы в лице молоденькой девуш¬ки, которую он рисовал на заказ; но художник видел только нежность и почти фарфоровую прозрачность лица, кото¬рую силилось передать его искусство. Очень важно, что «соблазнило» Чарткова тоже произведение живописи — необычайный портрет с живыми глазами. «Это было уже не искусство: это разрушало даже гармонию самого порт¬рета». Загадка портрета приводит в повести к размыш¬лению о природе искусства, о различии в нем создания, где природа является «в каком-то свету», и копии, где «однако же натура, эта живая натура», но она вызывает в зрителе какое-то болезненнее, томительнее чувство — как эти глаза на портрете, как будто вырезанные из живого человека. «Живость» изображения у художника-копииста для Гоголя — это не просто поверхностное искусство: это орудие мирового зла и его конкретного социального воп-лощения — денежной власти: с портрета глядят живые глаза ростовщика. Это отвращает искусство от глубины, которую оно призвано раскрывать в явлениях жизни.

Гоголь называл  Петербург городом «кипящей меркан¬тильности», потому наряду с конкретными социальными

мотивировками, которые у писателя очень ясны, в пове-сти основную роль получает мотив дьявольского соблаз¬на. В чем значение этого мотива? Автор рассказывает, что у благочестивого живописца, создавшего странный портрет с живыми глазами, вдруг без всякой причины переменился характер: он стал тщеславен и завистлив. Но такие же необъяснимые факты случаются в жизни повсеместно: «Там честный, трезвый человек сделался пьяницей... там извозчик, возивший несколько лет чест¬но, за грош зарезал седока». Вскоре после Гоголя, и Дос¬тоевский будет изображать подобные прозаические, рас¬пространенные факты как чрезвычайные, фантастичес¬кие. Там, где нет видимых причин для происходящих на глазах превращений, - там бессильно простое наблюдение и описание, «копия», там нужна проникающая сила во-ображения художника, которому в этих случаях может помочь фантастический образ.

После серьезной  фантастики «Портрета», события в  повести «Нос» кажутся чепухой  совершенной. Заметим, что так удивляется происходящему и сам автор  повести, который вместе со своими персонажами тоже не знает, что и подумать обо всем этом. Каждому, кто упрекнет его в полном неправдоподобии, рассказчик заранее говорит: «Да, чепуха совершенная, никакого правдоподобия». Автор заранее отказывается объяснять, как это может быть, что нос майора Ковалева оказался запечен в тесте, был брошен в Неву, но в то же время разъезжал по Пе¬тербургу в ранге статского советника, а потом возвра¬тился на законное место — «между двух щек майора Ковалева». В тех местах, где обрывки даже такого невоз¬можного сюжета могли бы все-таки как-то связаться, Го¬голь вдруг заявляет: «Но здесь прошествие совершенно закрывается туманом, и что далее произошло, решитель¬но ничего не известно».

Автор будто  говорит нам, что и не надо искать прав-доподобия, суть дела как раз не в нем, в «правдоподобных» границах никак не сойдутся конец и начало рассказа. В

итоге, рассматривая с точки зрения правдоподобия  сю-жет повести, он идет на компромисс, решая трудный воп¬рос таким  образом, что подобные происшествия «редко, но бывают».

Интересно, что  в первоначальной редакции повести  происшествие в конце концов оказывалось  сном Ковале¬ва. Но в опубликованном тексте Гоголь исключил эту мотивировку, и все описанное стало происходить  в дей¬ствительности, хотя и вправду  как будто во сне. Надо сказать, что повесть много бы потеряла в своем комичес¬ком эффекте и в серьезном значении, если бы оказалось, что это все-таки сон, где всякая фантастическая логика в порядке вещей. Другое дело — действительное событие, происходящее «как во сяе>. Здесь герою приходится не¬сколько раз ущипнуть себя и убедиться, что это не сон. Вся странность «Носа» в том, что показана реальная жизнь, в которой невиданное событие происходит в са¬мой обычной, будничной обстановке.

В повестях западноевропейских романтиков рассказы¬валось о том, как человек потерял свою тень или отра¬жение в зеркале; это знаменовало потерю личности. Го¬голевский майор потерял нос со своего лица.

Однако для  самого майора случившееся имеет  тот же смысл утраты всей личности: пропало «все что ни есть*, без чего нельзя ни жениться, ни получить место, и на людях приходиться закрываться платком. Ковалев «по¬терял лицо» и очутился вне общества, «вне гражданства столицы *, подобно другим отверженным и действительно гибнущим героям петербургских повестей.

Гоголь в одном  письме шутил насчет человеческого  носа, «что он нюхает все без разбору, и затем он выбе-жал на середину лица». Именно это особое, выдающееся, центральное положение носа на лице «играет» в гоголев¬ском сюжете. Ковалев  так и объясняет в газете, что ему никак нельзя без такой заметной части тела. Нос — это некое средоточие, «пик» внешнего достоинства, в кото¬ром и заключается все существование майора. Заметим

для сравнения, что в трагическом «Портрете» роковую роль играли живые глаза.

Итак, чепуха «Носа» имеет свою логику. Речь идетР оказывается, о важных для человека вещах: как «сохра-нить лицо», «не потерять себя»; речь идет о человечес-кой личности и «собственном месте в обществе». Чепуха происходит от превращения этих понятий в какие-то са¬модостаточные внешние вещи. Нос как видная часть ста¬новится в центре этих превращений: из части тела — в целого господина, из вещи — в лицо.

Вокруг тех  же самых вопросов о личности и  ее досто¬инстве кружатся «Записки сумасшедшего». В творчестве Гоголя это единственное произведение, написанное как исповедь, как рассказ героя о себе. Поприщин ведет свой внутренний монолог, говорит «сам в себе», во внешней же жизни, перед генералом и его дочкой, он и хотел бы много сказать и спросить, но у него язык не поворачива¬ется. Это противоречие внешнего положения и внутрен¬него самосознания пронизывает его записки, оно и сво¬дит его с ума.

В первой петербургской  повести Гоголя на Невском про¬спекте самостоятельно выступают усы и  бакенбарды. Ге¬рой «Записок сумасшедшего» открывает, что его дирек¬тор департамента — «пробка, а не директор... Вот кото¬рою закупоривают бутылки». Мы понимаем, что в его бе¬зумном сознании происходит реализация сравнения. В нео-существленном замысле комедии «Владимир Ш степени» герой себя самого воображал этим орденом. Художнику Пискаревугрезится в сновидении какой-то чиновник, ко¬торый в то же время чиновник и фагот. Художественный мир Гоголя полон подобными превращениями человечес¬кого образа во что-то внешнее, неодушевленное, веществен¬ное. Но если в этих уподоблениях, в сновидениях и сумас¬шествиях кроется действительная правда, то возникает она как сигнал на какой-то разлад в реальности, на несо-ответствие ее каким-то внутренним законам. И в этом — сила писательского таланта Гоголя.

В творческом развитии Гоголя период после создания «Вечеров на хуторе близ Диканьки» отмечен напряженными художественными исканиями. Как ни значителен был тот вклад, который внес Гоголь в литературу своим первым повествовательным циклом, ограничиваться кругом уже знакомых тем, найденными принципами их воплощения он, естественно, не мог и не хотел. В живой связи с действительностью рождались новые замыслы. Но они требовали и нового художественного решения, которое писатель находил не сразу,

Отражением тех  творческих трудностей, которые переживал Гоголь в это время, являются его неоднократные высказывания в письмах, относящихся к 1833 году. «Вот скоро будет год, - сообщал он Максимовичу 2 июля 1833 года, - как я ни строчки. Как ни принуждаю себя, нет, да и только». В письме к Погодину (28 сентября того же года) писатель с огорчением заявлял: «Какой ужасный для меня этот 1833-й год!.. Сколько я начинал, сколько пережег, сколько бросил! Понимаешь ли ты ужасное чувство: быть недовольным самим собою».

Через глубокие раздумья, через большой творческий труд Гоголь шел к созданию своих  новых творений с их неповторимыми  художественными образами. Отвечая  на просьбу Максимовича прислать ему что-либо в альманах «Денница», он писал: «Я чертовски досадую на себя за то, что ничего не имею, чтобы прислать вам в вашу Денницу. У меня есть сто разных начал и ни одной повести, и ни одного даже отрывка полного, годного для альманаха».

Это «сто разных начал» было метафорическим обозначением многосторонности творческих опытов писателя. Круг идей и образов, волновавших Гоголя в это время, был действительно необычайно широк и разнообразен. Тут сталкивались замыслы повестей «Миргорода» и образы петербургских повестей, идеи целого ряда публицистических статей и творческие опыты в области драматургии («Владимир третьей степени», первая редакция «Женитьбы»). Красной нитью через все творческие искания писателя проходит стремление к глубокому освоению жизни, к овладению принципами реалистического письма.

Между новыми произведениями и «Вечерами на хуторе близ Диканьки» сохранились, однако, известные связи, что особенно отчетливо видно в повестях «Миргорода». И это Гоголь подчеркнул, дав «Миргороду» подзаголовок «Повести, служащие продолжением «Вечеров на хуторе близ Дикапьки». Состоящий из двух частей «Миргород» появился в печати в начале 1835 года. Но работа над произведениями, вошедшими и эти две части, началась вскоре же после окончания «Вечеров». Немаловажную роль тут сыграли те жизненные впечатления, которыми обогатила Гоголя его поездка на Украину в 1832 году. \В письме к И. И. Дмитриеву он писал: «Теперь я живу в деревне, совершенно такой, какая описана незабвенным Карамзиным… Чего бы, казалось, недоставало этому краю? Полное, роскошное лето! Хлеба, фруктов, всего растительного гибель! А народ беден, имения разорены и недоимки неоплатные». Вслед за темп социальными коллизиями, с которыми Гоголь столкнулся в Петербурге, внимание его привлек резкий контраст между природными богатствами, огромными возможностями страны и бедностью народа. Новое соприкосновение с украинским бытом, украинской национальной культурой еще более углубило интерес писателя к истории украинского народа, которая занимала его творческое воображение затем в течение многих лет. По своему содержанию «Миргород» не отличается целостностью, единством. В нем опубликованы произведения скорее разнородные, чем близкие друг к другу. Но именно эта «разнородность» и характеризовала широту художественного охвата социальной действительности.