Чехов-драматург. Освещение чеховских спектаклей в местной прессе

     Чехов-драматург. Освещение чеховских спектаклей в местной прессе.

     А. В. Мурашов

     Специальность «Журналистика»

     Оренбургский  государственный университет

     Споры о творчестве Чехова продолжаются до сих пор. О нем написано множество литературоведческих трудов, но, тем не менее, его творчество нельзя считать исследованным в полной мере. Особый интерес вызывает творчество Чехова- драматурга. Именно в лице Чехова русская драма ломает национальные перегородки и начинает играть решающую роль в развитии мировой драматургии и театра.

       Успех Чехова – драматурга  в значительной мере был подготовлен  рядом характерных особенностей  его художественного метода, которые  в своем логическом развитии  и означали предельное сближение  повествовательного творчества  с драматургическим. Как писал К. С. Станиславский в книге «Моя жизнь в искусстве», «Пьесы Чехова не обнаруживают сразу своей поэтической значительности. Прочтя их, говоришь себе: «Хорошо…но… ничего особенного, ничего ошеломляющего. Все как надо. Знакомо…правдиво… не ново… Но странно, чем больше даешь волю памяти, тем больше хочется думать о пьесе».  И далее Станиславский признается: «Мне приходилось играть в пьесах Чехова одну и ту же роль по несколько сот раз, но я не помню спектакля, во время которого не вскрылись бы в моей душе новые ощущения, а в самом произведении – новые глубины или тонкости, которые не были раньше мною замечены»

     По  мнению того же Станиславского, пьесы Чехова очень действенны. Но не во внешнем развитии, а во внутреннем. Сложное внутреннее действие таится именно в бездействии создаваемых им людей. Чехов лучше всех доказал, что сценическое действие надо понимать во внутреннем смысле и что на нем одном, очищенном от всего псевдосценического, можно строить и основывать драматические произведения в театре. Тогда как внешнее действие на сцене забавляет, развлекает или волнует нервы, внутреннее заражает, захватывает душу зрителя. Лучше всего, если оба действия – внешнее и внутреннее имеются налицо, слитые вместе. Но все-таки внутреннее действие должно стоять на первом месте. Вот почему, как писал Станиславский, ошибаются те, кто играет в пьесах Чехова самую их фабулу, скользя по поверхности, наигрывая внешние образы ролей, а не создавая внутренние образы и внутреннюю жизнь. У Чехова интересен склад души его людей. Чехов ищет свою правду в самых интимных настроениях, в самых сокровенных закоулках души. Эта правда волнует своей неожиданностью, таинственной связью с прошлым, с необъяснимым предчувствием будущего, особой логикой жизни, в которой, кажется, нет здравого смысла, которая ставит людей в тупик.

     Для примера Станиславский описывает  свою работу над пьесой «Три сестры» (стоит отметить, что он был первым, кто занимался постановкой чеховских пьес). Сначала труппа пыталась играть «самую чеховскую скуку». Но и у актеров, и у режиссера было твердое ощущение что «чего-то не хватает». Тогда решили играть в быстром темпе, как водевиль. Но получалась общая сутолока, от которой было еще скучнее. И во время одной из репетиций Станиславского осенило: чеховские люди не носятся со своей тоской. Они ищут смеха, веселья, бодрости: они хотят жить, а не прозябать.

     Творческие  поиски, попытки по-новому понять суть чеховских пьес продолжались и спустя десятилетия, в советских театрах. Когда в 1947 году в Московском художественном театре М. Н. Кедров поставил «Дядю Ваню», то он противоречил Станиславскому и Немировичу-Данченко – чеховские герои не только мечтают о лучшей жизни, но и борются. По-интеллигентски но борются. Режиссер вел полемику с драматургом следующим образом – излишняя праздничность, мажорность декораций и «принижение» всех героев по сравнению с главным – Войницким. И тогда же возникло тревожное мнение – «В доме Чехова разучились Чехова понимать». В Ленинградском академическом театре драмы имени Пушкина, где пьесу поставил в 1946 году Л. С Вивьен, пьеса прозвучала поэтичнее и была прочитана более глубоко. Причем до этого чеховские спектакли в этом театре успеха не имели (считалось даже, что Чехов этим стенам противопоказан). В постановке Вивьена Войницкий – усталый, придавленный прозой жизни русский интеллигент с болезненной вспыльчивостью протестующий против апломба и самодовольства Серебрякова. Данная постановка была ближе к чеховскому мироощущению, чем мхатовская, но в то время считалось неудобным сопоставлять спектакли МХАТа с другими – никто бы не осмелился публично отдать предпочтение ленинградской постановке. И такое положение лишь усугубляло трудности, которые испытывал МХАТ.

     Театр 1960-х гг. был острее, чем требовала сценическая традиция и даже сама драматургия, настойчив в защите своих идей, склонен к открытым конфликтам.

     «И  будто бы мы ставим «Чайку» первыми  и вообще впервые!», говорил А. Эфрос на репетиции «Чайки» в театре им. Ленинского комсомола в 1966 году. «Без привычных штампов лирического паузного спектакля». Взамен лирики, грусти, полутонов, затаенного горя пришла резкость и обнаженность чувств, когда уже все выкрикнуто, выброшено из души.

     Герои пьесы рассматривались близко, пристально, с верой в реальность их личных проблем и драм. Но все они обнаруживали неспособность к взаимопониманию и контактам, равнодушие и ненамеренную жестокость любимых к любящим.

     Искусство этих лет исследовало проблему разобщенности  людей встревожено  пристрастно, искало ей объяснения в классике и истории, порой чрезмерно заостряло ее. Однако, эта способность к контакту была важна режиссеру не сама по себе. Он выстраивал тот мир, ту психологическую атмосферу, которая должна была окружать главное в спектакле и объяснять его.

     Театру 60-х были близки широкие и тревожные  раздумья о судьбах мира и человечества, пафос предвидений и предчувствий, небудничное, поэтическое принятие мира.

     В наши дни чеховские пьесы по-прежнему ставятся в театрах, постоянно открывая что-то новое актерам и зрителям. И, конечно же, журналистам, пишущим рецензии на спектакли. В Оренбургском драматическом театре имени М. Горького, например, уже несколько сезонов подряд не сходят со сцены «Три сестры» и «Чайка». И, соответственно, оба эти спектакля, поставленные оренбургскими режиссерами, были отражены в местной прессе. Для анализа мы отобрали рецензии журналистов, специализирующихся именно на театральных рецензиях – театрального критика, заслуженного работника культуры и заведующей отделом культуры Евгении Павловой («Вечерний Оренбург») и театрального критика и заслуженного работника культуры РФ Татьяны Текутьевой («Оренбургская неделя»), выходившие в те сезоны, когда были премьеры этих спектаклей (2004  и 2005 годы).

     Рассматривая  рецензии на спектакль «Чайка», мы взяли для исследования публикацию Евгении Павловой «Без театра нельзя!» (25. 03. 2004)

     По  нашему мнению, тон данной рецензии доброжелательный, похоже, что Павлова стремится отметить именно плюсы спектакля. Стоит отметить, что эмоции автора сочетаются с отстраненным анализом, то есть каждая похвала подкрепляется аргументами. Как нами было замечено, Евгения Павлова отмечает оригинальность постановки, торжество чеховского отношения к человеку, наличие крепкого актерского ансамбля, состоявшего из корифеев и молодежи, играющей первые сезоны. Особо автор отметила и режиссерскую работу (режиссер – И. Райхельгауз). «Удивительно умеет И. Райхельгауз творить плоть спектакля: в каждой минуте жизни Сорина спрессованы у него малые и большие, смешные и драматические события, столкновения, примирения, исповеди – космос человеческих отношений!». Павлова отмечает сложность задачи режиссеров и актера, которую они с блеском выполнили – возникает ощущение, что она хорошо в этом разбирается. Также автор не забывает упомянуть и о реакции зала: «В финале маэстро и артистов приветствовали стоя. Букетам не было числа».

     У Татьяны Текутьевой   же мы обнаружили на данный спектакль рецензию  под названием «Выстрел есть выстрел» (26. 01. 2005)

     Здесь у нас складывается впечатление, что рецензия написана в очень эмоциональном тоне. Можно заметить, что в глаза сразу бросается обилие «сниженной» лексики - «корявым», «нахваталась», «полапать», «разборок». О Треплеве же сказано «Лучше бы ухлестывал за крестьянками, чем за не очень трепетной «чайкой» Ниной. Причем нам здесь было непонятно – автор рецензии дает совет? И кому? Учитывая, что пьеса написана больше ста лет назад и Чехов ее уже точно не перепишет…Также мы обратили внимание и на то,  что к чеховским героям применяются слова, вошедшие в нашу речь в последние два десятилетия – так о Нине Заречной сказано: «Похоже, сделала ставку не на того спонсора». Не гнушается автор и советской лексикой, применяя ее к героям: «Сын выдает матери такую характеристику и таким тоном, что вспоминается заседание парткома». Во время чтения рецензии было сложно понять, то ли автор ругает чеховских персонажей, то ли исполнителей. «Нина Заречная не только не отличилась хорошим голосом, но и продемонстрировала набор актерских провинциальных ужимок (откуда нахваталась?!)». Об актрисе или героине идет речь, остается лишь гадать. У нас складывается впечатление, что в данной рецензии доля критики достается и актерам, и героям, которых они играют, и самому сюжету. Здесь же стоит отметить, что аргументами эмоции подкрепляются не всегда – даже возникает ощущение, что автор описывает свое личное восприятие. В рецензии можно увидеть  даже какую-то агрессию, но только нам было непонятно, в чей же адрес она направлена – драматурга или режиссера, героев или актеров? Итог, который автор подводит в финале рецензии, – «персонажи пьесы в спектакле огрублены, спрямлены и даже, пользуясь современной терминологией, опущены с какой-никакой высоты обитателей дворянской усадьбы до уровня жителей сегодняшней многоэтажки. И почему бы им не сойтись за игрой в лото, пусть и где-то рядом лежит умирающий сосед. А другой, помоложе, неизвестно почему недовольный собственной жизнью, близок к очередной попытке самоубийства». 

Также мы проанализировали рецензии данных авторов на спектакль «Три сестры». У Евгении Павловой мы нашли публикацию «И снова Чехов» ( 27. 10. 2005)

     Здесь у нас вновь сложилось впечатление, что автор вновь пытается передать свои личные ощущения в совокупности с отстраненным анализом спектакля. Павлова признается в рецензии, что ей не все в спектакле понятно с первого раза (такого быть и не может, когда речь идет о пьесах Чехова). «Ответы не лежат на поверхности, чтобы добраться до них, нужно прийти сюда еще и еще», - пишет автор. Павлова отмечает – хорошо, что актрисы в данном спектакле моложе своих героинь – это наполняет спектакль молодой энергией в лучших сценах. Автор обращает наше внимание также на следующее обстоятельство: все герои вызывают сочувствие, даже самые малосимпатичные. «Все неустойчиво, призрачно в доме Прозоровых. Даже Наташа – Лариса Толпышева чувствует это и потому то и дело срывается в истерику».

     Татьяна Текутьева тоже осветила данный спектакль  в своей публикации «На чемоданах» ( 14. 12. 2005)

     Вновь нами замечено, что рецензия этого автора наполнена эмоциями, личными ощущениями. Причем, судя по тексту, больше все-таки отрицательными, о плюсах постановки в рецензии речи не идет. Начинается рецензия с критики декораций: «здесь ничего нет, похожего на замечательную, по определению Вершинина, квартиру; так… какая-то обстановка, разнесенная по пространству сцены, скорее обозначающая жилье или, лучше сказать, среду обитания».Критике подвергаются и актеры. Об актрисах, играющих сестер Прозоровых, сказано: «Их душевное богатство приходится принимать на веру, ведь выхода на авансцену с широко распахнутыми очами  и мечтательностью во взоре в качестве доказательства духовной исключительности явно маловато». О Наташе же сказано – «мещанка, самка, стерва». Причем немалую ответственность за это автор возлагает на актрису – Ларису Толпышеву – «опустила свою героиню по полной программе».  Вновь мы можем заметить, что автор использует разговорную речь: «Почему вся такая трепетная Маша заводит вполне корыстный разговор о праве на квартиру?». Если обратить внимание не только на форму, но и на содержание, возникает вопрос: автор вновь критикует Чехова? Как мы заметили, критикует Текутьева и эксперимент режиссера с привлечением молодых актеров – играют суетливо, не осмысливают текста. Да и вообще режиссерская работа в рецензии не получает одобрения: «Чехов задает вопросы, сама постановка которых уже что-то объясняет. Любой четкий ответ, в том числе и тот, который формулирует спектакль Рифката Исрафилова, становится в таком случае бедным, а то и неверным».

     Завершается же рецензия «советом» от автора для сестер Прозоровых «Может быть, им надо отставить чемоданное настроение, да заглянуть в себя, научиться любить, обустроить дом?». Опять же , нам неясно– для кого автор предназначает этот совет? И нужен ли он вообще?

     Таким образом, при сравнении двух авторов мы заметили, что Павлова более сдержанна, старается аргументировать каждую из своих эмоций. Она не пересказывает подробно сценическое действие, не критикует игру актеров, а старается описать свои ощущения, зрительское восприятие. К тому же, этот автор, судя по всему, старается увидеть в постановке положительные стороны.

     Текутьева же пишет более эмоционально, описывая явно свои личные впечатления. Причем после прочтения ее рецензий нам показалось, что постановка была полностью провальной. Она критикует режиссера, актеров, уделяет много внимания именно тому, что происходит на сцене. И в итоге совсем непонятно: а что же она хотела сказать? Как мы можем отметить, читаются ее рецензии на одном дыхании. Но неизвестно: многие ли разделяют ее мнение.