«Пророк – кому дан свыше
дар провидения или прямой
дар бессознательного, но верного
прорицания; озаренный богом провозвестник,
кому дано откровение будущего».17
Заглавие несет основную мысль произведения,
следовательно, стихотворение «Пророк»
о даре провидения, о божественном призвании,
прорицании, о чем-то высоком.
Герой, тот, от чьего лица
идет повествование, томим духовной
жаждой, то есть желанием заполнить
душевную пустоту. «В пустыне
мрачной я влачился» - слово
«пустыня» в данном контексте приобретает
смысл не местности, обезвоженного пространства,
а скорее даже пространства безвоздушного,
пустоты, вакуума. Этому пространству
дается определение «мрачного». Мрачный
по Далю значит темный, несветлый, угрюмый.
Поскольку «мрачный» значит тёмный, то
можно заключить, что герою неизвестно,
что ждёт его дальше, он не может видеть
сквозь темноту. Лирический субъект сам
говорит о себе «я влачился», но в стихотворении
это слово приобретает не смысл движения,
а смысл пребывания и существования: в
контексте этого произведения «влачился»
значит был, существовал. Мы видим, что
Пушкин, описывая суть существования своего
героя, использует аллегорию, то есть иносказание.
«И шестикрылый серафим / На
перепутье мне явился». «Серафим
– название одного из высших ангельских
чинов; серафимы изображаются шестикрылыми.
В переводе – горящий, пламенеющий».18
Поскольку серафим значит «горящий, пламенеющий»,
мы можем сделать вывод, что он способен
дарить свет. Таким образом, перед героем
появляется посланник Бога, чистый и светлый;
и притом появляется «на перепутье», то
есть именно в тот момент, когда герой
стоит перед важнейшим выбором в его жизни.
Изменение, то есть преображение, происходит
уже во второй строфе:
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.19
Мы видим, что Пушкин описывает
процесс преображения, используя
особую библейскую образность
и высокий церковно-славянский
стиль. Легкими перстами –
свободными, чистыми, неотягощенными.
Не зря они сравниваются с
легкостью сна: возможно, и все состояние
героя на данный момент напоминает сон.
«Моих зениц коснулся он» - прикосновение
способно преображать: зеницы героя становятся
вещими. Герой теперь способен видеть
будущее, то есть опережать время, взгляд
его перестал быть человеческим. Глаза
преображающегося героя сравниваются
с глазами испуганной орлицы; орел – это
царь птиц, характеризующийся силой, зоркостью,
прозорливостью и благородством. По видимому,
именно этими качествами теперь наделен
взгляд лирического субъекта, но орлица
– это еще и мать, защитница, спасительница.
Однако испуг царит в сердце героя, происходящее
с ним чуждо и непривычно, но все же (как
видно из первой строфы) желаемо.
После прочтения третьей строфы
у читателя создается ощущение,
будто до прикосновения серафима герой
не слышал вообще. Но, когда произошло
прикосновение, он не просто начал слышать
звуки: «и их наполнил шум и звон», но и
понимать их, чувствовать: «и внял я неба
содроганье». Одно из толкований слова
«внимать», звучит как «усваивать себе
слышанное или читанное, устремлять на
это мысли и волю свою».20
Если представить пространство,
которое теперь подвластно чувству
героя, то можно заметить, что
линии, соединяющие пределы этого
пространства, образуют крест: полет
ангелов можно рассмотреть как горизонталь,
а линия от подводного мира до небес –
это вертикаль, своеобразный канал, путь
к небесам, прорыв ввысь.
Кстати,
перепутье тоже имеет форму креста, что
в данном контексте достаточно символично.
Крест – это символ стремления ввысь,
прорыва ко всему чистому и духовному,
прорыва к Богу сквозь пелену грехов, мешающую
контакту с небесными силами.
И еще одно деяние свершает
полыхающий ангел: наделяет героя
даром слова – безгрешного,
чистого, правдивого, целебного. «Жало
мудрыя змеи» – способность жалить, жечь,
ранить словом сердца людей. Ранить мудростью,
ведь змея – это уже символ мудрости, к
тому же сама формулировка говорит об
этой характеристике. Если раньше уста
героя были замерзшими, то теперь они могут
обжигать. Кроме того, у многих культур
змея считается символом исцеления и преображения.
Таким образом, мы можем сказать, что герой
получил способность не просто ранить,
но исцелять сердца людей от бытийной
нечистоты.
«Десницею кровавой» - рукой, омытой кровью
искупления. «Десница – правая рука, правша.
Десница Провидения».21
Именно десницей Провидения серафим
вложил «жало мудрыя змеи»
в уста героя. А кровь, пролитая
в процессе преображения, - это
кровь, искупающая грехи, которые
совершил лирический субъект.
И, наконец, последнее, четвертое
деяние серафима, описанное в
четвертой строфе, касается сердца.
Сердце человека трепетно, в нем
живет сомнение, а пророк отрекается
от сомнений, страха и трепета
перед чем-либо. Последнее деяние
– последнее страдание, ведь герой не
получил свои качества в дар, но выстрадал
их. Теперь он наделен способностями существ,
которые уже жили, видели, слышали задолго
до появления человека. Огонь сейчас внутри
героя, он почти уже пророк, он не восприимчив
к боли, опасности, для него нет преград,
им были перенесены страшные страдания.
И хоть сами деяния серафима легки, но
результат их жесток и стремителен, герой
переживает абсолютные изменения в самом
себе.
Наконец герой пал в изнеможении,
он обладает всеми чертами и качествами
пророка, но существование его пока бесцельно.
Только Бог, вложив в героя
цель, исполнив его Своей волей,
делает его настоящим пророком.
Теперь он знает свою миссию,
но она исполнена страданий,
ведь очищать мир, нести людям
истину – тяжкое бремя.
Стихотворение «Пророк» не односмысленно,
в нем заложен смысл рождения
поэта, рождения вдохновения,
пророка, но в любом случае
мотивы (в том числе и преображения)
и идеи сходны с библейскими,
более того, стихотворение это
было написано Пушкиным после прочтения
Книги пророка Исайи.
Опираясь на статьи некоторых
исследователей-пушкиноведов, можно
сделать вывод, что стихотворение
«Пророк» в некотором роде
автобиографично.
«Пушкин был существом необычайно
правдивым, и в своем поэтическом творчестве
он просто не мог ничего «выдумать», чего
он не знал «по собственному духовному
опыту»; художественная способность «перевоплощения»,
сочувственного изображения чужих духовных
состояний основана у него именно на широте
его собственного духовного опыта.»22
Таким образом, ознакомившись с трудами
некоторых литературоведов-пушкинистов
и опираясь на проделанную исследовательскую
работу, мы можем сделать вывод, что, несмотря
на определение Б. С. Мейлахом мотива в
литературном произведении как «дополнительной,
второстепенной темы произведения в сочетании
с основной темой образующей единое сложное
художественное целое», мотив преображения
в творчестве поэта выходит на первый
план.
У Пушкина преображение значит
обретение истинных ценностей, очищение
духовной сферы, обострение чувственного
восприятия мира. В рассмотренных нами
стихотворениях, относящихся к философской
лирике поэта, мы видим, что преображение
происходит главным образом за счет веры,
перенесенных героем мук, томлений и страданий,
за счет покаяния и умиления. Этот мотив
также присутствует и в любовной лирике,
однако здесь любовь и красота выступают
в роли главных преображающих сил.
Рассмотрение мотивов в творчестве
поэта необходимо, так как это позволяет
воссоздать целостность художественного
образа в произведении. А мотив преображения
является одним из центральных в лирике
А. С. Пушкина, довлеющим над всем творчеством
поэта. Об этом в своей работе «Этюды о
Пушкине» пишет С. Л. Франк: «Поэтический
дух Пушкина всецело состоит под знаком
религиозного начала преображения, и притом
в типично русской его форме, сочетающей
религиозное просвещение с простотой,
трезвостью, смиренным и любовным благоволением
ко всему живому как творению и образу
Божию.»
Список
используемой литературы
1. С. Л.
Франк «Этюды о Пушкине»
М:
Согласие, 1999, 177с
2. М. И.
Цветаева «Мой Пушкин»
М:
Сов. Писатель, 1981, 223с
3. Л. М.
Аринштейн «Преображение Дон
Жуана»
М:
Academia, 2004, 194с
4. Б. П.
Городецкий «Лирика Пушкина»
Л:
Просвещение, 1970, 184с
5. Г. П.
Макогоненко «О Пушкине»
М:
Худ. Лит., 638с
6. С. А.
Фомичев «Поэзия Пушкина»
Л:
Наука, 302с
7. Б. С.
Мейлах «Сквозь магический кристалл»
М:
Высш. Школа, 1990, 398с
8. «Пушкин
в русской философской критике»
М:
Книга, 1990, 527с
9. В. Д.
Сквозников «Лирика Пушкина»
М:
Худ. лит., 1975, 87с
10. Н. С. Степанов
«Лирика А. С. Пушкина. Очерки
и этюды»
М: Худ. лит., 1974, 368с