Алхимия как явление Средневековой культуры

  Кубанский Государственный Университет                                                        Физической Культуры Спорта и Туризма

Факультет сервиса и туризма

Кафедра спортивной режиссуры 
 
 

                                    Реферат 

            На тему:  

   Алхимия как явление  Средневековой культуры 
 

                                                                             Выполнил :

                                                                                    Студент 3 курса

                                                                                Группы 08ст5

                                                                                  Лежневич В. Н. 

                                               Краснодар 2011

 Рассказывают: по  повелению Александра Македонского  на могиле Гермеса Трижды Величайшего, легендарного основателя тайного алхимического искусства, начертаны тринадцать заповедей «Изумрудной скрижали». Эти слова — священный материал, из которого столько веков строило самоё себя алхимическое мироздание—здание герметического мира. Коричнево-палевые отсветы алхимического горна вспарывали кромешный мрак нескончаемой ночи средневековья. Я сказал «ночь средневековья», повторив привычный штамп. Века мрака и тлена. Но если и вправду средние века — сплошь ночь, то тогда, как остроумно заметил один историк, население этих самых средних веков работало только ночью. «... Могло ли средневековье вообще быть сплошным адом, в котором человечество пробыло тысячу лет и из которого это бедное человечество извлек Ренессанс?—спрашивает Н. И. Конрад.—Думать так — значит прежде всего недооценивать человека...». 

«Средневековье—одна из великих эпох в истории человечества» (1972, с. 255—256) 2. И вот посреди этого полнозвучного, чужого и дальнего, средневековья—вовсе таинственная алхимия, впечатляющее свидетельство поразительно устойчивого сознания, укорененного в освященном многовековым практическим и интеллектуальным опытом предании. XX век. Химия, постигающая тайну неживой материи, но и тайну жизни, мечущаяся меж всемогущей физикой и всеобещающей биологией. Загадочно улыбающиеся химеры собора Парижской богоматери. Человеческие судьбы, осуществляющие себя в предгрозовых буднях первой мировой на склонах Волшебной горы Томаса Манна. Пернатые драконы и пестрые львы, вплетенные в орнаменты современных дизайнеров. Броские успехи радиохимии, химии белка, полимерной химии. Ожившая память алхимического средневековья, накоротко замкнувшаяся с творческой мыслью нашего современника. 

                                      Приглашение к размышлению 
 

    Сначала  совершим непродолжительное путешествие  в «этимологию» слова алхимия  3. Есть несколько версий.  Chymeia —наливание, настаивание. Дальний отголосок практики восточных врачевателей-фармацевтов, извлекавших соки лекарственных растений. Согласно другому мнению, корень в слове алхимия — khem  или kháme, chémi или сhúma, что означает и чернозем, и Черную страну. Так называли Древний Египет, а с Египтом связывали искусство жрецов-рудознатцев, металлургов, золотых дел мастеров. 'Здесь же рядом — изучение земных недр (лат. húmus — земля). Древнегреческий языковой пласт: хюмос (χυμός)—сок; хюма (χύμα)—литье, поток, река; химевсис ( χύμευσις ) — смешивание. Наконец, древнекитайское ким означает золото. Тогда алхимия—златоделие. Именно это значение закрепилось за алхимией по преимуществу. Остается сказать лишь о непереводимой частице ал, арабское происхождение которой несомненно и которая устойчиво существовала как приставка приблизительно с XII по XVI столетие, а также напомнить о мнении александрийца Зосима (IV в.), отсылающего заинтересованного филолога к имени библейского Хама.

    Обращение  только к именам может оказаться  формальным. И все-таки: златоделие и приготовление сыпучих и жидких смесей, растениеводство и техника составления ядовитых настоев, литье металлов и изготовление сплавов, нанесение на различные поверхности металлических покрытий и технология крашения, черномагические занятия и жреческое искусство, сподобленность библейским пророчествам и причастность к древнейшим космогониям. Множественность толкований занимающего нас имени предполагает историко-культурный фон, на котором разыгрывалось алхимическое действо. Сама же алхимия не столь проста и однозначна,   Прежде чем двинуться дальше, ограничим предмет наших размышлений. Это западная алхимия в составе европейской средневековой культуры, понимаемой относительно самостоятельной и представленнойкак это могло бы показаться спервоначалу: златоделие — и только. 

  Прежде чем  двинуться дальше, ограничим предмет  наших размышлений. Это западная алхимия в составе европейской средневековой культуры, понимаемой относительно самостоятельной и представленной определенным типом мышления; определенным типом общественного производства, в том числе и «духовного производства» (Маркс), определенным типом общественно-производственных отношений; в конечном счете, обусловленной феодальным способом производства. Но вся ли алхимия и все ли европейское средневековье есть предмет последующего разбирательства? XII—XV столетия—пора высокого средневековья, только-только осознающего себя культурой; средневековья, уже умеющего взглянуть на себя со стороны. Рефлексия — ускоритель времени на мыслительных часах человечества. Выбранные столетия—это как раз то время, когда на часах средневековой истории угадывается движение не только вековой, но и стрелки, отсчитывающей десятилетия. Такое время легче отмечать. Сознание само становится проблемой: «Я поднял глаза, чтоб увидеть —видят ли меня...» {Данте, 1968,. с. 46). Вот почему именно эти века есть центральный временной объект нашего исследования, который, если он хочет таковым быть,—должен быть взят, согласно Марксу, в наиболее развитой форме 4. Правда, выходы в сопредельные регионы и в сопредельные времена не только возможны—необходимы. Но выходы, завершающиеся обязательным возвращением в выбранные пространства и века. 
 

    Но... подойдем  чуть ближе, и мы заметим,  что слово в алхимии — грубее  и прямолинейней. Речи алхимиков  темны, рецепт расплывчат, ремесло  неудачливо и погружено в недостижимую  утопию. Да и бог у алхимиков  какой-то не такой — мелочный, беспомощный, мишурный. Подлинный  бог — скорее сам алхимик.  А картинки, сопровождающие рассказы  об алхимиках? Алхимическая живопись  площе и натуралистичней утонченных  иконописных ликов. Что же до  теоретически обоснованной еще  самим Аристотелем алхимической  науки об элементах, то наука  эта,. оказывается, ничуть не помогает златодельческой практике. Выходит, вовсе н е средневековая вещь — алхимия. Тогда какая же?

    Всмотримся пристальней: алхимический инструментарий—колбы, бани, печи, горелки; специально изготовленные вещества для химических взаимодействий; обработка веществ — растворение, фильтрация, перегонка. Не химия ли это? Может быть, и химия. Но какая-то дремучая, неудобная, когда ртуть и сера—это не только вещества, но и бесплотные принципы; когда газ—это не только нечто воздухоподобное, но и некий дух, таинственный, потусторонний. Верно: отдельные практические достижения алхимиков (разделение, осаждение, очистка веществ, установление их свойств) можно «экстрагировать» из эпохи и как бы включить в предысторию нынешней химии. Так, впрочем, и поступают иные историки науки, но тогда многое остается в «маточном растворе» алхимии. Но, может быть, то, что остается, и определяет ее историческую феноменальность? Да и сама «химическая» составляющая алхимии в контексте научной химии возьмет и окажется вовсе не алхимической? Так что же: химия или н е химия?

    А сам  алхимик—гордый и всемогущий, чаящий облагодетельствовать человечество—разве не похож в этой всечеловеческой богоизбранности на гуманиста Возрождения? Но вместе с тем—отшельник-страстотериец, тайнохранитель за семью печатями, великий молчун, но и мастер вещей в дело непригодных. Мало похож этот охранитель герметически опечатанного Сезама на гуманиста Возрождения, открытого миру и вобравшего в себя этот мир — целиком, без остатка. Так кто же он, алхимик? Провозвестник новой культуры или же замшелый ретроград—Мастер Глиняные Руки, безумный затворник?

    Этих трех  вопросов, заданных при первом  прикосновении не к алхимии  — нет!— а лишь к приблизительным  ее копиям, имеющим хождение в  обыденном сознании, пожалуй, достаточно, чтобы оправданно озадачить себя  и двинуться в дальнейший путь.

    Не пора  ли обратиться к тексту? Правда, алхимический текст—реальность  особого рода, представляющая эту  деятельность не вполне. Алхимия  как целое больше алхимического  трактата, лишь частично свидетельствующего  об алхимии. Алхимические реактивы  испарились; аппараты проржавели, обратившись  в прах; лабораторное стекло разбилось;  кладка печей повыветрилась. Лишь медали—впечатляющая память о считанных алхимических чудесах—лежат себе в европейских музеях, антикварной неприкосновенностью будоража легковерного посетителя либо вызывая почтительно-снисходительную улыбку. И все-таки текст есть. Есть текст, который должно понять как большой текст средневековой культуры, дабы воплотить мертвое алхимическое слово в живую предметно-словесную реальность, видимо-слышимую алхимию, воспринимаемую как образ не реликтовой—живой культуры. Пустотелое, безрезультатное ремесло на самом-то деле существует только на бумаге, то есть в тексте. Мнемонически-изустное рецептурное действие опять-таки отпечатано в священных предначертаниях текста. А экстатическое волнение, подливающее алхимическое масло в алхимический огонь, тоже, вероятно, можно вычитать в расхристанных строках письменных умозрений алхимиков. Но читая также по-настоящему результативный цеховой устав неалхимического средневековья; но слушая Действенный священный псалом; но всматриваясь в подлинные шедевры... и тогда, может быть, за кривыми литерами алхимического текста проглянут готически-изысканные письмена средневековой культуры, представшей нашему взору частным текстом смолкнувшей речи алхимика; речи, которую нужно озвучить и воплотить. 

« Чтобы приготовить  эликсир мудрецов, или философский  камень, возьми, сын мой, философской  ртути и накаливай, пока она не превратится в зеленого льва. После  этого прокаливай сильнее,и она превратится в красного льва. Дигерируй 5 этого красного льва на песчаной бане с кислым виноградным спиртом, выпари жидкость, и ртуть превратится в камедеобразное вещество, которое можно резать ножом. Положи его в обмазанную глиной реторту и не спеша дистиллируй. Собери отдельно жидкости различной природы, которые появятся при этом. Ты получишь безвкусную флегму, спирт и красные капли. Киммерийские тени покроют реторту своим темным покрывалом 6, и ты найдешь внутри нее истинного дракона, потому что он пожирает свой хвост. Возьми этого черного дракона, разотри на камне и прикоснись к нему раскаленным углем. Он загорится и, приняв вскоре великолепный лимонный цвет, вновь воспроизведет зеленого льва. Сделай так, чтобы он пожрал свой хвост, и снова дистиллируй продукт. Наконец, мой сын, тщательно ректифицируй, и ты увидишь появление горючей воды и человеческой крови (Dumas, 1837, с. 30). 
 

    Что это?! Бессмысленное бормотание мага  и колдуна, шарлатана и мошенника,  рассчитывающего на непосвященных,  застывших в почтительном молчании  перед таинственными заклинаниями  и узорчатой речьючудодея; а может быть, «лженаучные» попытки отворить с помощью Слова алхимический Сезам; или. наконец, ритуальное стихотворение, произнесенное без практической цели и потому так и остающееся для нас, людей XX века, века неслыханного торжества химии, за семью печатями, неразгаданным и, по правде говоря, не очень-то зовущим расшифровать этот герметический код. А может быть...  Ведь цель — золото, а эликсир мудрых — средство, без которого золотые сны не более чем грезы. В самом деле, должен же быть во всем этом хоть какой-нибудь практический смысл! И тогда этот текст, возможно, предстанет как источник химических знаний. Но как предстанет? Мы встречаем здесь алхимические термины, на первый взгляд совершенно непонятные. Французский химик XIX века Жан-Батист Андре Дюма толкует их так. Философскую ртуть он называет свинцом. Прокалив его, Рипли получает массикот (желтую окись свинца). Это зеленый лев, который при дальнейшем прокаливании превращается в красного льва—красный сурик. Затем алхимик нагревает сурик с кислый виноградным спиртом — винным уксусом, который растворяет окись свинца. 

     Для  алхимика истина лишь тогда  истина, когда предстает только  так— в неповторимо алхимическом виде. Не иначе. Но, казалось бы, никаких содержательных потерь. Слово заменено знаком. Рецепт пятисотлетней давности переведен и, стало быть, может быть вписан в реестр постепенно возрастающих положительныххимических знаний. Да, алхимикиуже и тогда знали то, что мы теперь бы назвали химическими превращениями свинца, его окислов и солей. Да, уже тогда знали и то, что известно сейчас как ацетон. Но где же черный дракон? Где львы? Гдекиммерийские тени, туманящие реторту темным покрывалом? Все этоотброшено как никому не нужный антураж, отбросить который должно, дабы проступили на желтом пергаменте хотя бы эти не слишком мудреные формулы. Но и львов, и драконов жаль. Очень жаль. Без них нет алхимии. Без них и эта химическая модернизация тоже неверна. Живой источник—пересохший исток. Алхимический текст как источник по истории химических знаний при таком вот способе вычитывания в нем этих знаний оказывается ограниченным, хотя все-таки свидетельствует о химии, правда о какой-то иной, неведомой нынешним временам. Отфильтрован, отцежен «химический» экстракт. Иное—то. есть, в сущности, все—отброшено как бесполезное. Живой текст умерщвлен во имя химии — точнее, ее видимости.