Влияние терроризма и экстремизма на СНГ

       В 1912 г. А. Сев отметил, что слово пацифизм не фигурирует в перечне слов французского языка. Просмотрев почти все толковые словари, Сев обнаружил, что только «Иллюстрированный энциклопедический словарь» в силу «счастливой непоследовательности» отважился ввести слово пацифист, дав ему следующее определение: «...политический деятель, постоянно стремящийся установить мир между нациями». Но большинство сторонников мира не узнавали себя в этом определении. Они не обязательно были политическими деятелями.

       Что касается слова пацифизм, то оно  тоже оказалось изгнанным из словарей. Сев приложил силы, чтобы выработать новое определение: «Пацифизм —  это любовь к миру, к этому благу  народов. Он согласовывается с самым  чистым патриотизмом, так как рекомендует  любить прежде всего свою малую родину, затем свою нацию, и, наконец, другие нации. Он ратует за мир между дружественными народами, и не запрещает им войну, когда она в известной мере навязана им необходимостью... пацифизм представляет собой лишь расширенный  и очищенный патриотизм, окончательную  форму настоящего патриотизма».

       Нетрудно  понять, что столь пространное  и столь неточное определение  могло вызвать у пацифистов лишь разочарование. Что должно было стать  с пацифизмом во время войны? Само слово становилось символом противоречия, яблоком раздора.

       В 1917 г. Теодор Рюйссен огорченно констатировал, сколь подозрительно национальная пресса, в частности газета «Фигаро», относится к пацифизму «плешивому и паршивому, от которого исходит все зло и на который ложится тяжесть ответственности в происхождении самой войны». Пацифизм — обескураживающий символ, ассимилируемый с пораженчеством. Пацифист же в этих условиях становится пораженцем, антипатриотом — названия эти пацифисты ненавидят. В принципе этот термин не подходил к пацифистам Антанты. Последние никогда не претендовали на выступление против Родины и еще в меньшей степени на выступление против национальной обороны. Наоборот, пацифизм воплощал продолжение политики национальной обороны «до конца», пацифист считался тогда «идущим до конца», экстремистом, стремящимся довести до конца свои политические идеи.

       История терминов пацифизм и пацифист имела  продолжение, французская академия только 12 ноября 1930 г. на заседании редколлегии своего словаря высказалась за оба слова. Пацифизм был определен как «теория тех, кто верит в воцарение общего мира». Вернемся к оппозиции, возникшей в пацифистском движении во время обсуждения в обоих терминах.

       Почетный  секретарь Международного бюро мира Элие Дюкоммюн без промедления стал в направляемых им циркулярах именовать  своих коллег «пацифистами». Однако Гастон Мош, бывший артиллерийский капитан, искушенный лингвист, полиглот и чемпион  по эсперанто, с самого начала враждебно  отнесся к этому слову и  резко одергивал Дюкоммюна: «Я обнаружил  в вашем циркуляре слово "пацифист". Какой ужас! Я умоляю Вас: оставьте этот безобразный варваризм нашему другу Арно. За ним я признаю  все наилучшие качества человечества за исключением качеств галантного писателя и автора. Его тяжелая и шероховатая проза всегда заставляла мои волосы вставать дыбом. Я никогда не соглашусь называться пацифистом, если только это слово не написать пассиф-ист или Пасси-фист! Это слишком варварски и слишком уродливо. Мы имеем возможность выбирать между "мирными" и "умиротворяющими", или, если хотим указать на позитивную цель нашего действия, между "интернационалистами" и "федералистами". Если уже обязательно принимать варваризм, то следовало бы отдать предпочтение слову "паисты", оно, по крайней мере, результат правильного словообразования, но "пацифисты" никак не подходит! Кроме того, как заметил Мошелес, слово "фист" на английском языке означает "кулак", и выражение to fist означает "ударить кулаком"... Слово "пацифисты" никогда нельзя принять! Каждый раз, когда Арно произносит это несчастное слово, я показываю ему кулак!»

       И тем не менее предложение Арно одержало верх, и в обиходный язык вошли предложенные им слова. Мош  в конце-концов принял их и признал: «Я пацифист-реалист, то есть реформист... ».

       Мош не был единственным сторонником  применения других слов. Русский социолог Иван Новиков, симпатии которого в пользу создания европейской федерации, общеизвестны, часто выступал в том же духе. По его мнению, социальный вопрос, который  воздействовал на многие европейские  страны, можно было решить лишь через  Европейскую федерацию.

       Новиков выступал против названия «пацифистское  движение или пацифистская партия», так как считал, что программа  этой партии слишком ограничена. В  программе пацифистского движения должны учитываться устремления  народов к счастью. «Чудесный  идеал федерации» и уважение всех прав в сочетании со снижением  налогов должны оставаться главными целями федералистского движения. Федералисты  должны вступать на путь преобразования мышления посредством знаний. Это преобразование должно совпасть eg слиянием социальных групп в единую ассоциацию.

       Новиков попытался определить, какая социальная группа способна сыграть основополагающую роль в преобразовании мышления. Эта  роль по праву принадлежит аристократии. Увы, в начале XX в. европейская аристократия представляет собой «тело, зараженное»  войной, «особой любовью к атлетическим играм», «влачащееся по дну средневековой  мысли», «реакционное, консервативное или ханжеское». Современная буржуазия  «приведена в сцепление с социализмом» и обычно находится в лагере милитаризма  и национализма. Единственное спасение придет, вероятно, от пролетариата, потому что этот класс больше других заинтересован  в европейской федерации. Международный  союз даст пролетариату средство подняться  над нищетой, расширить свой политический горизонт, чтобы совершить новый 1789 год: «Третье сословие стяжало  славу выработкой прав человека, четвертое  сословие стяжало еще большую  славу выработкой прав наций...».

       Новиков обосновал свои положения историческими  примерами. Христианство и ислам, считал он, показывают, что только фанатизм может увлечь толпы и преобразовать  общество. В этом смысле социализм  понял, что ему нужно, чтобы успешно  стать своего рода религией. Социалисты, в глазах Новикова, являлись: единственными  разумными людьми», которые могут заставить верить в лучшие времена.

       «Федералисты» могли бы стать всемирной партией, если бы они предложили «рай на земле». Новиков излагал свои убеждения  следующим образом: «Я вновь повторяю, что спасение только в наступлении  народных масс: когда они поймут, что мир — это хлеб, мы через несколько недель получим федерацию Европы».

       Странами, которые больше всех выступали против идей федерации, оказались империи  центральной Европы. Новиков с  сожалением констатировал, что его федералистские идеи не оказали никакого воздействия на прусский милитаризм.

       Дискуссия пацифистов по-своему иллюстрирует столкновение двух различных взглядов на роль, которую  пацифистское движение было призвано играть в обществе и в международных  отношениях. Новиков и Мош видели в движении мира объединение, которое  должно было иметь целью преобразование человеческого мышления. В этом смысле они присоединились к идее д'Эстурнеля  де Констана, старавшегося выработать подлинную «политику мира» (носителем  которой должна стать была бы интеллектуальная элита) которая постепенно стала  бы основной линией поведения для  главных движений в защиту мира.

       Под знаменем пацифизма укрывалось несколько  тенденций. Движение пацифистов не было единым. В 1910 г. движение шло к серьезному кризису. С одной стороны, обозначились «сентиментальные» пацифисты, которые интерпретировали мир в абстрактном и метафизическом смысле, смешивая его с любовью к ближнему; с другой — существовали «реалисты», которые стремились политически организовать род человеческий.

       Пацифизм  стал, таким образом, «сплавом чувств доброжелательности и любви к  другим людям». Этот сплав чувств выявил социолог Вильфредо Парето, так писавший о двойственности пацифизма: «Какой логик будет достаточно изощренным, чтобы объяснить нам, простым  смертным, почему завоевание Египта "соответствуют  праву", а завоевание Ливии противоречит праву? Воинственные пацифисты 1911 г. грешили или просто верили, что Юлий Цезарь, Наполеон I и другие завоеватели были простыми "убийцами"; что не было "справедливых войн", кроме, может быть, войны для защиты Родины; затем в один прекрасный день они изменили своим убеждениям и пожелали, чтобы другими завоевателями любовались как героями и чтобы завоевательные войны признали "справедливыми";...»

       Таким образом, пацифизм стал двойственной доктриной, так как для обозначения одной  и той же реальности имелись два  слова (пацифизм и патриотизм), что  затрудняло выявление противоречия. Эта двойственность проявилась в  сентябре 1911 г. во время итало-турецкой войны, когда часть пацифистов превратилась в «воинственных пацифистов», одобряющих интервенцию Италии в Триполитанию.

       В этом конкретном случае существовало оправдательное противоречие между  пацифистской теорией, которая восхваляла обращение в случае конфликта  к арбитражу и Международному трибуналу в Гааге, и интерпретацией главных итальянских пацифистов, которые защищали «законное право  Италии» оккупировать Триполитанию. Защита национальных интересов, понятие  «справедливой войны» и пользы для  Италии от оккупации этих земель представлялись в глазах пацифистов рациональными  аргументами, тогда как на самом  деле они дали возможность националистическому  общественному мнению оказать влияние  на население.

       В этой связи Парето задавал вопрос о том, имеется ли логика в некоторых  позициях пацифистов.

       Однако  это столкновение было в действительности значительно более глубоким, чем  это кажется: в нем были заложены основы англосаксонской пацифистской идеологии, с одной стороны, и  идея континентальных пацифистов и  федералистов — с другой.

       Вдохновляемые доктринами квакеров, англосаксы создали  блок, чтобы помешать открытому обсуждению вопроса об Эльзасе и Лотарингии. В то же время другие пацифисты, среди  которых главными действующими лицами были Мош и Новиков, считали, что  пришло время изменить метод работы, если пацифистское движение не встанет  на путь реализма, оно будет обречено на бессилие. Мош считал, что во Франции  в условиях милитаризма необходимо определить позицию, выработав конкретные проекты, например о праве на законную оборону. Мош утверждал: «...я считаю необходимым и безотлагательным четко установить, что мы не имеем  ничего общего с доктриной о непротивлении злу, которую Толстой и его школа хотели бы на нас взвалить, и которую мы, кажется, молчаливо взяли на себя... Честно говоря, я считаю положение очень серьезным и что мы уже слишком задержались в отречении от антимилитаризма, в какой бы форме он не проявлялся».

       Новиков испытывал то же чувство беспокойства, что и его французский коллега. Он спрашивал, какими средствами удастся  вывести движение «из детского и  простоватого сентиментализма». Все  попытки организовать пацифизм на новых  конструктивных основах сталкиваются с противодействием Пекковера, д'Александера  и других. Новиков не мог понять, почему из повестки дня всемирных  конгрессов мира постоянно исключают  дискуссию по некоторым важнейшим  вопросам под предлогом опасности  обсуждения: «Желанием жить в облаках  мы делаем себя смешными. На этом направлении  пацифизм осужден на неизбежный провал подобно сенсимонизму и другим гуманитарным мечтаниям».

       Всеобщие  конгрессы мира должны были представлять «сердце и сознание цивилизованного  мира». Новиков высказывал сожаление, что эти конгрессы становились  ареной, где некоторые деятели  пользовались возможностью выставить  себя на показ. Они хотели получить некоторую известность, предлагали доклады, которые, по его мнению, не имели ничего общего с европейской  федерацией, которая должна была стать  конечной целью их работ.

       Мы  изложили здесь первые этапы истории  европейского пацифизма. Вдохновлявшееся  религиозными идеями и будучи по своему происхождению англосаксонским, это  движение быстро развивалось своими политическими и социальными  оттенками. С 1889 г. началось организованное оформление пацифистского движения, которое в 1901 г. получило название и доктрину. Как мы видели, эта доктрина была далеко не гармоничным и единичным учением, но тем не менее ее достоинство состояло в том, что она стала объектом периодических дискуссий, в ходе которых вырабатывались предложения по вопросам сохранения мира, сближения народов, актуальности постоянного суда и Лиги наций.